Камен Калчев - Новые встречи Страница 33

Яна задумчиво молчала, физически ощущая, какая благодать вливается ей в сердце от окружающего. И вместе с грустью и сожалением душой ее овладевало, казалось, навсегда чувство уверенности и безграничного спокойствия! Ей и в самом деле не о чем было сожалеть и печалиться.

— Вот что, молодка, выпей-ка на здоровье, — предложил вдруг Манчев. — Выбрось заботы из головы. Делам нашим конца нет.

Он поднес бокал к ее губам и долго влюбленно смотрел ей в глаза, словно желая рассеять тень, упавшую на них неизвестно откуда.

— Да закуси хорошенько, — настаивал он. — Скоро ведь в дорогу! Все приготовила для Вали? Смотри, как бы не забыть чего. И летние и теплые вещички возьмем с собой — на море порой бывает прохладно. А я приготовил ей сюрприз.

— Какой?

— Ты ей пока не говори, — понизил он голос, наклоняясь к уху Яны. — Купил резиновую лодку. Если ее надуть, настоящий матрац получается. Ляжет на него и будет плавать. Ты довольна?

Яна улыбнулась.

— Зря ты это.

— По секрету сказать, лодка и мне пригодится, я ведь тоже не умею плавать. Ха-ха-ха!

Дети вскочили, привлеченные раскатистым смехом. Кто-то из взрослых спросил:

— Что случилось, Манчев?

— Это наше дело, — смущенно ответил он, — с женой вот обсуждаем.

Торжество сильно затянулось. Только под вечер гости начали расходиться, чтобы дать возможность молодому семейству собраться в дорогу. Было решено провести летний отдых в Варне, так как Манчев, души не чаявший в жене, считал, что море скорее всего поможет ей набраться сил.

Ружа и Колю, как самые близкие друзья, решили проводить их до станции. В назначенный час машины двинулись, напутствуемые приветствиями. Старик сторож вылил на дорогу ведро воды, чтоб отъезжающих всюду ждали радость и счастье, и долго махал вслед своей новой фуражкой.

Перед посадкой в вагон провожающие наперебой обнимали и целовали их, осыпая добрыми пожеланиями. Не удивительно, что молодая совсем расчувствовалась.

Стоявшие у открытого окна Яна с дочкой буквально тонули в цветах, а Манчев распростерся над ними, словно орел, и только раскланивался.

Ружа и Колю от души радовались за них, но радость их мгновенно улетучилась, как только они вернулись домой. Праздничного настроения как не бывало: на лестнице у входа в квартиру их ждал Борис Желев. Он прямо-таки устал, нажимая на кнопку звонка, и все же не хотел поверить, что дома никого нет.

Увидев возвращающихся хозяев, он еще издали хмуро приветствовал их:

— Где же вас носит, народы? Куда это годится?

Затем, обращаясь уже непосредственно к Руже, добавил:

— Прислала письмо, а самой дома нет! Могла бы и не писать, верно? Я не просил тебя! Сама надумала!

Ружа отперла дверь и сдержанно сказала:

— Входи! Незачем нам препираться, еще не переступив порога! Пожалуйста!

И провела его в гостиную.

22

Борис сел в кресло, осмотрелся, отметил, что в комнате очень просторно, и лишь после этого приступил к делу, ради которого пришел.

Ружа и Колю терпеливо слушали его, а маленький Мартин тянулся к блестящим застежкам-молниям и спрашивал, можно ли их потрогать. Это раздражало Бориса, и он удивлялся про себя, почему родители не уймут ребенка.

Борис пришел уточнить дату своего поступления на «Балканскую звезду». По тому, как он говорил и держался, можно было подумать, что день возвращения на фабрику он намерен объявить великим праздником или началом летосчисления. Колю пытался умерить его пыл, советуя согласиться на те условия, какие ему предлагают, но Борис пренебрегал наставлениями журналиста, не считая нужным вступать с ним в пререкания. Он недолюбливал интеллигенцию, в особенности журналистов. Когда, бывало, Колю писал о кем восторженные статьи, Борис одобрял это (в какой-то мере), но стоило ему заметить критические замечания в свой адрес, сразу отмежевывался от «паршивой интеллигенции, которая всегда отличалась шатанием». Он выработал себе правило: подальше от журналистов, если хочешь жить спокойно.

В этот вечер Колю участливо отнесся к Борису. Давал ему советы, упрекал себя и Ружу и весь коллектив «Балканской звезды» в бездушии, позволял себе критиковать и Городской комитет партии. Борису это было по душе. Журналист подкупал его своей смелостью. Но лишь только Колю коснулся поведения Бориса, чтоб выяснить некоторые обстоятельства, относящиеся к судьбе Яны и их ребенка, Борис тотчас «разочаровался» в нем — он лишний раз убедился в неисправимости интеллигенции. Но разговор, хотя и неприятный для обеих сторон, продолжался.

Все вертелось вокруг вопроса, будет ли Борис снова руководить бригадой или нет. Пытались также уточнить взаимоотношения его теперешней жены Гиты с Яной. По мнению Бориса, женщины не должны были работать в одном цеху. Что же касается его самого, то он ни за какие блага не согласится быть в подчинении у Яны.

Из этого стало ясно, что Борис еще не знает об изменениях в жизни Яны. И его злобствования теперь казались особенно бессмысленными.

Ружа и Колю, как бы по уговору, решили не сообщать ему о последних событиях. Пусть лучше от других узнает, что его бывшая жена вышла замуж за Манчева, а ее место на «Балканской звезде» заняла Савка Рашенова. Борис, вероятно, забыл ее, как многих других, — о тех, которые в его время были людьми «мелкими», незаметными, он и не собирался помнить… Так зачем его беспокоить, заставляя напрягать память?

Ружа принесла кофе, и разговор пошел более спокойно. Борис очень любил кофе и для полного удовольствия попросил разрешения закурить. Кофе и сигареты были его слабостью. Получив согласие гостеприимных хозяев, он достал из кармана куртки портсигар-камертон.

— В Европе жить не могут без кофе, — объявил он, отпив из своей чашки и затянувшись табачным дымом. — Когда я был в Венгрии, мне всегда подавали кофе… Вообще Венгрия насквозь пропахла кофе.

— У них кофе несколько другой, — заметил Колю, — но и наш неплох.

— Ну, нет, — возразил Борис, — наш кофе ни в какое сравнение с тем идти не может.

Он начал доказывать превосходство венгерского кофе, подробно описывая способ его приготовления. Хозяева тут же отступили — за границей они не бывали.

Борис неудержимо понесся на волнах блаженного самодовольства. Он полулежал в кресле, закинув ногу на ногу, будто расположился тут надолго. Над его головой клубились облака дыма. Снисходительно поглядывая на хозяев, скромно сидевших напротив, Борис время от времени кивал головой, давая понять, что слушает, как ни досадны ему подчас их замечания. В этом собеседовании, по его мнению, в гораздо большей степени нуждались хозяева, нежели гость, и потому он впадал в назидательный тон. А так как высокомерие и властолюбие не обходятся без дерзости, он позволял себе давать им советы, поругивая за житейскую неопытность.

Время шло, а гость и не думал уходить. Колю уложил сына спать в соседней комнате, вернулся, а Борис все еще сидел, по-барски развалясь в кресле, наставлял Ружу, в каких крепких шорах она должна держать фабричный персонал, чтобы пользоваться авторитетом. Ружа устало поддакивала, готовая выслушать все его поучения, лишь бы не вступать с ним в спор.

Но споры были еще впереди, и причиной тому послужила неосмотрительность Колю. Казалось бы, без всякой связи он завел разговор о больших переменах, происшедших в стране после XX съезда КПСС и Апрельского пленума КПБ. Борис будто только того и ждал. Поудобней усевшись в кресле, он принялся излагать свою точку зрения. Из его пространных рассуждений следовало, что ни о каких переменах не может быть и речи до тех пор, пока он, Борис Желев, не будет реабилитирован и восстановлен о правах, которых его лишили.

Колю строил доказательства теоретически. Чтоб не ударить лицом в грязь, Борис тоже стал подкреплять свои доводы цитатами из газет. Это вывело Ружу из терпения.

— Борка, — начала она сдержанно, пытаясь придать разговору дружеский характер, — я хочу быть с тобой откровенной. И ты не обижайся, пожалуйста.

— Ну ладно, говори, — отозвался Борис с моткой удивления в голосе, впиваясь в нее настороженным взглядом.

— Очень тебя прошу, постарайся правильно понять то, что я тебе скажу.

— Говори, послушаем, — повторил Борис.

— Прежде всего, — строго сказала Ружа, — не ставь, ради бога, себя в центре вселенной.

— Дальше!

— Во-вторых, перестань видеть на каждом шагу одних только врагов и подкопы. Никто из нас не считает своей задачей преследовать и губить тебя. Ты знаешь, кто мы такие и с чего начали. Напомнить тебе?

— Прошу.

— Как тебе не совестно считать своим врагом дедушку Екима, самого близкого тебе человека, можно сказать, отца родного, который во всем себя урезывал, лишь бы тебе было хорошо… Можешь ли ты считать своим врагом Чолакова, человека, который сделал все, рискуя своей партийной честью, чтобы прославить тебя! В-третьих, как можешь ты видеть врага во мне, забыв, что я горой стояла за тебя и за Гиту даже тогда, когда все от вас отвернулись… Да и сейчас ломаю голову над тем, как вас скорее выручить, чтоб вы зажили мирно и хорошо. Смеешь ли ты подозревать врагов в Савке, Райне, Иванке и других членах нашей бригады, включая и Яну, которая пострадала из-за твоей вздорности?