Захар Прилепин - «Лимонка» в тюрьму (сборник) Страница 34

После того как я откусал для всего ПКТ и ЕПКТ матрасы, им нужен был лишь мелкий повод. Так что трудно и представить, когда теперь я доберусь до своих книг, газет и журналов и так двухмесячной давности, без которых мозги просто ссыхаются, превращаясь в какой-то безобразный гербарий…

Дыра зияла: примерно четыре сантиметра по горизонтали и под углом 90 градусов, сантиметра три вниз по структуре волокна. Сначала я опешил и, не зная, что делать, просто застыл на некоторое время. Через минуту меня будто обдало каким-то ветром. И далее всё произошло быстро и само собой, совершенно неосознанно.

В это время суток в ШИЗО по распорядку дня я имею право получить письменные принадлежности и в течение получаса написать письмо домой. Как правило, надзиратели не давали заключённым письменных принадлежностей. Но сегодня в ночь дежурил Юра. Спокойный и уравновешенный прапор, который ни одной гадости за всё время, что выходил на дежурства в ШИЗО/ПКТ, мне не сделал. А дежурил он регулярно, и о нём вообще никто из осуждённых не мог сказать ничего плохого. Такой же нормальный из постоянных и, можно сказать, коренных надзирателей ШИЗО/ПКТ был ещё такой дядя Миша. Его зэки здесь так и звали. Так вот эти Юра и дядя Миша иногда даже позволяли оставлять письменные принадлежности до самого отбоя, чтобы сдавали их, выбегая уже за матрасом. А это ещё лишние полчаса или страничка письма дополнительно. Просто они меня, видимо, не считали преступником – узнав суть моей делюги, заметно лучше стали относиться ко мне. Хотя на моей памяти они никогда не относились к кому-то плохо вообще.

Я рванул к тормозам и начал барабанить по ним. Минуты через три пришёл Юра и спросил: «Что, Громов, случилось?» – «Письменные принадлежности нужны, гражданин начальник». Через минуту я, получив ручку с тетрадкой, скинул штаны и сел за стол. Так же, на автомате, из казенного белого вафельного полотенца я вытянул несколько ниток и скрутил их в канатик по три жилки, нитки были ветхие. Из полотенца нитки тянуть я научился ранее, ещё в декабре, на первом месяце бура. Из этих ниток я плёл для того же полотенца петельки, чтоб его вешать нормально на крючки. И чтоб оно не падало на пол при малейшем задевании.

Шариковой ручкой я проделал дырочки в ткани. И проталкивал в них ручкой же нитку. Так, петелька за петелькой, я проталкивал ниточку, стягивая дырку. Раз за разом я накладывал стежки, как если бы я это делал на швейной машинке, чтоб белых ниток не было потом видно. Нитка, проталкиваемая железным пером стержня, послушно входила в расширенные предварительно той же шариковой ручкой дырки.

Буквально через минуту, как я закончил эту операцию и надел штаны, в матюгальник монотонный голос сообщил всем камерным заключенным: «ШИЗО/ ПКТ/ЕПКТ, объявляется отбой!» В коридоре забегали с матрасами осуждённые, и я облегчённо вздохнул.

Утром я попросился у напарника Юры заштопаться – Юра выводил осуждённых на прогулку, и его не было на продоле. Напарник Юры, выдав мне иголку с чёрными нитками, стал наблюдать, что я буду делать. Я молча снял штаны и начал разрывать вчерашнюю штопку. Молодой надзиратель с удивлением увидел небывалое – белые нитки, которых никогда не было в ШИЗО. И тут же спросил, где я нашёл их? Он долго допытывался, но я так и оставил его в неведении, ответив коротко – Бог послал. Что, в общем, наверное, отчасти было правдой.

Муська

После освобождения я, наконец, добрался до дочери. Мы с Сонькой и её матерью Татьяной сидели и пили чай. Я молчал и слушал, как мать нахваливает дочку, и тихо улыбался, радуясь их совместным успехам.

Тем временем из комнаты выбрался котёнок.

– Мусечка, кисонька, проснулась маленькая, – запричитали два женских голоса. Взрослый и детский.

– У нас в лагерном бараке тоже была Муська, – сказал я.

Дочь, не видевшая меня столько лет и ловящая каждое мое слово, моментально подхватила:

– А красивая?

– Да, – сказал я.

– Пап, расскажи!

– Не стоит, дочь.

– Ты мне сто лет ничего не рассказывал! – скривила она губки.

– Ну, расскажи, пап, – поддержала Татьяна.

Я не дал им себя долго уговаривать.

– Хорошо, слушайте.

Она ещё была совсем котенком, когда я впервые увидел ее. Меня тогда только что перевели в барак отряда строгих условий содержания (СУС), или, как сейчас это называется, ОСУОН – Отряд строгих условий отбывания наказаний. ОСУОН занимал весь первый этаж третьей части трёхэтажного корпуса. На втором этаже располагался штаб администрации.

Жилой барак камерной системы – это где уже подъём на час позже, в шесть утра, телевизор (полтора часа в сутки по расписанию) и койки к стене не пристёгиваются. Но также запрещено общение между секциями отряда, прогулка столько же по времени и много других камерных «благ», которые благополучно перекочевали из ШИЗО/ПКТ лагеря в строгий барак.

Но там есть живые люди, арестанты, с кем можно поговорить и обсудить прочитанное или увиденное по ТВ.

Котенок был удивительный, хотя внешне банально серый, полосатый. Таких кошек в одной России миллионы, наверное, живут.

Муська была всегда в центре внимания. Когда все собирались в кружок – обсудить последние новости или ещё что-нибудь, она садилась обязательно в центре круга. Это действительно было комично: сидят урки, кто на табуретке, кто на кортках, и выходит Муська своей мягонькой, действительно кошачьей походкой. Усаживается в центре и ждёт, когда кто-нибудь начнёт с ней играть.

Играла она неутомимо, со всеми, часами подряд. Потом, наигравшись и облизавшись, падала на первую попавшуюся шконку и засыпала крепким детским, своим кошачьим сном. Причём спала она непременно на спине, раньше я никогда не видел, чтобы кошки так спали. И всегда так, что если голова немного была повернута в одну сторону, то задние лапки – непременно в другую. Но бывало, что лежала ровно, как по струнке, так люди не все спят, ровненько-ровненько. И все четыре лапки обязательно поджаты в кулачки. Зрелище, в общем, было уникальное.

Больше всего с ней возился зэк по имени Тимур. Молодой парень, осуждённый за убийство ещё в 16 лет. И из девяти лет приговора он отсидел к тому времени уже более трети срока. Тимур называл её «кошечка».

Когда Муська просыпалась и начинала вылизывать свои лапки и тельце, Тимур отходил за шесть-семь шконок и начинал её звать, стуча пальцами по краю койки второго яруса. Муська сразу прерывала свой туалет и после короткой охотничьей изготовки делала рывок, перепрыгивая с койки на койку. Добежав до Тимура, она вставала на дыбы. И пыталась передними лапами, не выпуская коготочки, по-охотничьи азартно ловить его бритую голову. Тимур тихонечко уклонялся, но она, играя, задевала его. Все зэки, видевшие эту сцену многие десятки раз, замирали. И в финале дружно гоготали, будто видели все впервые.

Наверное, так оно и было: каждый раз Муська проделывала свой фокус по-разному. Смотрела, готовилась, прыгала, махала лапами, задирчиво поджимая ушки и скаля рот. Как маленькая тигра.

Так прошли остаток лета и осень. Муська, оставаясь котёнком, была счастлива, обожаемая зэками и окружённая заботой Тимура. Наблюдать за ней было удивительно и приятно всегда.

Но в первой половине декабря, после того как уехал на этап один очень серьёзный фрязинский бандит Олег, не допускавший своим авторитетом беспредела со стороны администрации по отношению к сусовским, обстановка сильно накалилась. Администрация стала нас прощупывать, чтобы ужесточить режим. И, следя за реакцией, стала по очереди закрывать в ШИЗО наших парней.

Первым закрыли Вовку Боксёра. Он обладал из всех наибольшим авторитетом, и сломать его было для администрации очень важно. За шестнадцать дней до освобождения ему дали пятнашку. Прессовали серьезно, но не сломали, Володя крепкий парень был. Но и в лагерь не выпустили, и он освобождался прямо из ШИЗО.

За Володей сразу закрыли Молдавана. Он во время прогулки снял шапку, чтобы поправить на ней что-то. Вывод офицера – нарушение формы одежды – пятнадцать суток. Потом закрыли Тимура. Как и Молдавана – под каким-то явно надуманным предлогом. Дали пятнадцать суток, потом добавили ещё. Не знаю, что именно и какие пытки послужили тому причиной, но Тимур, не сломавшись, загнал под сердце штырь. Его еле спасли, отвезя в вольную операционную. Потом, после всего, он, смеясь, рассказывал, как слышал, что врач сказал о нём: «Я всегда был уверен, что сумасшедших не бывает. Теперь знаю, сам видел».

Штырь прошёл очень удачно, слабо повредив тонкую кровеносную систему, расположенную под сердцем, не задев само сердце. Потом, после операции, из вольной городской больнички его отправили на 17-ю зону, где лежат тяжелобольные заключённые. Там он пролежал ещё месяц, после чего его вернули в ШИЗО – досиживать сутки.

Буквально через пару дней, после того как Тимура увезли, Муська стала тосковать и чахнуть. Из весёлой, игривой кошки она стала какой-то вялой и сонной. Будто не просыпаясь ходила в туалет и на кухню покушать.