Дмитрий Руденко - Станция Университет Страница 35

Окно в Европу

Мы с бабушкой Олей пили чай.

—  Вот ты скажи, ты же экономист, — начала Оля. — Вчера я пошла в наш продуктовый. Масло стоило 625 рублей за килограмм. Зашла сегодня, то же масло продается уже по 825 рублей. Я спросила, что случилось? Никто не знает. Как же так могут быстро цены расти?

— Это шоковая терапия, — без промедления ответил я.

— Объясни, — Оля как бы меня не слышала, — объясни! Получается, что раньше моя пенсия была 75 рублей в месяц и на самое необходимое хватало, а сейчас из-за этой инфляции проклятой я получаю 4600, а на них даже двух килограммов сосисок не купишь! А продукты где? Уж и хлеб с маслом — роскошь. Как в войну! Что говорят экономисты? Неужели над нами и впрямь эксперименты ставят? Гайдар куда смотрит?

С Гайдаром и впрямь была беда. С каждой его реформой случалось одно и то же. Сначала все газеты долго и отчаянно кричали, что реформа необходима нам как воздух, что с ней преступно долго тянут, что если промедлят еще, то будет национальная катастрофа. Затем, как только реформу запускали, сразу раздавался истошный крик, что она преждевременна, непродуманна, суетлива, что есть лучшие и более разумные планы. Далее, когда реформа уже «пошла», отчетливо слышался стон, что она с треском провалилась в тартарары. Этот стон плавно переходил в проклятия в сторону Гайдара и его правительства и в гадание, когда же их всех вместе отправят в отставку, что, наконец, случилось. Гайдара как только не обзывали к этому времени — и «чикагским мальчиком», за его приверженность монетаризму, и просто «мальчиком в коротких штанишках». Когда он выступал в парламенте, его демонстративно переставали слушать, хихикали, а когда однажды Ельцин сказал про Гайдара: «Он мужественный, преданный своему делу и просто умный», парламентарии и вовсе расхохотались.

— Оль! Да Гайдара-то уже в отставку со свистом отправили, — решил отговориться я.

— Да знаю, знаю. Теперь у нас какой-то Черномордин главным стал. Кто такой? Никто не знает. Индустриалист, говорят. Ну, а виноват-то все равно Гайдар. Ведь кто реформы начал? Он.

— Не Черномордин, а Черномырдин. Премьер-министр.

— У нас во дворе его все Черномординым называют, а в газетах пишут, что он — «гомо советикус».

Оля снова была права: о Черномырдине народу не было известно ничего. Зазвонил телефон, не старый, дисковый, с длинным, завивающимся проводом, а новый — цифровой, трубкой, с длинной антенной, заряжающийся от базы. Когда в нем садилась батарейка, он мигал красным огоньком. Самое главное, он был без шнура, поэтому с ним можно было расхаживать по всей квартире и даже, подумать только, выходить на улицу!

— Это тебя, — бабушка протянула мне трубку.

— Алло.

— Дима?

— Да.

— Добрый вечер. Это Кирилл Валентинович, преподаватель английского.

— Здравствуйте, Кирилл Валентинович.

— Не отвлекаю?

— Нет.

— Тут один мой студент по имени Сергей, он учится на год старше вас, ищет сотрудников. Он работает в совместном предприятии «Делойт энд Туш Томатсу Интернэшнл»[93]. Вы бы не хотели попробовать?

— Да, конечно.

— Как я понял, основной задачей на первых порах будет переводить. Вас устроит?

— Да, Кирилл Валентинович.

— И, что важно, это работа с гибким графиком, от учебы она не оторвет.

— Хорошо.

— Тогда я вас порекомендую. Сергей будет ждать вас в офисе «Делойт» в четыре вечера. Вот еще, совсем забыл. Ему нужны два человека. Вам кто-нибудь приходит на ум?

— Сева приходит.

— Сева? Замечательно. Тогда завтра приходите вдвоем.

— Спасибо.

Дождавшись, когда я закончил разговор, Оля принялась расспрашивать меня про «Лотто-миллион». Эту «олимпийскую лотерею» рекламировали везде — на площади Маяковского висел огромный воздушный шар с надписью «Впервые «Лотто-миллион»», под уличными часами прикрепили знаки «Лотто-миллион», повсюду расставили сине-золотые киоски, в которых можно было попытать удачу, а по телевизору крутили рекламу: «У меня будет вот такой миллион! Надо спешить! На всех не хватит! Хочу!».

— Платишь десять рублей, а выиграть можно двадцать миллионов, — поделилась со мной Оля сокровенными мечтами.

— Бабуля! — возмутился я. — Ты уже и в лохотрон, и в наперстки пробовала, только лотереи тебе и не хватало!— А что? — бабушка хитро посмотрела на меня. — Может, кто-то и выиграет. Не волнуйся, я играть не буду, а вот Соловей собирается. Он мяса уже два года не ел, пенсии не хватало. Может, теперь, говорит, повезет.

Ни Оле, ни мне было невдомек, что при поддержке высокопоставленных российских спортивных чиновников лотереей умело заправляли хитрые греки Коккалис и Шапанис, зарабатывая те самые миллионы. А Соловей… он и вовсе витал в облаках.

На следующий день нам с Севой предложили работу в аудиторской фирме международного масштаба «Делойт и Туш». Дела у Делойта шли в гору: в Москве стремительно множились фирмы с иностранным капиталом[94]. Многие из них были обязаны нанять аудиторов. «Делойт» был тут как тут. Фирма находилась на втором этаже старого здания в Делегатском переулке. Офис выглядел как расселенная и хорошо отремонтированная коммунальная квартира. Он занимал всего пять или шесть комнат, все они были маленькие.

Первым делом нас проинтервьюировали. Сначала вопросы задавал Сергей. Он оказался несимпатичным и высокомерным. Потом за нас взялся его начальник Зубайдур Рахман, полный, с сальным лицом, в синем двубортном костюме в полоску, стареющий бангладешец, причем из Бомбея, что показалось странным. В конце интервью Зубайдур сердито кивнул Сергею и объявил нам зарплату — 90 долларов в месяц! Мы с Севой не смогли сдержать радости и, счастливые, переглянулись. Доросли до больших денег! А доллары — это была еще и стабильность, ведь несмотря на то, что на Сухаревке, на стене одного из домов, по-прежнему висел плакат «Вернем рублю былую славу!», рубль совершал головокружительное падение — в апреле 93-го 1 доллар стоил 800 рублей, а ровно через год — 1800. Но нам теперь никакие обвалы рубля не были страшны.

Показали тесную комнатушку, где нам предстояло работать: здесь плечом к плечу уже сидел многообещающий Tax Department в полном составе — три человека. Все трое шумно собирались на Кипр, как я понял из разговора, осваивать тайные пружины загадочных офшорных компаний. Разносилась молва: в офшорах можно не только избежать налогообложения, но и спрятать деньги. Вывоз капитала из России начался. Покидая офис, уже на улице мы наткнулись на генерального директора компании Кирилла Угольникова, брата телезвезды Игоря Угольникова из программы «Оба-на-Угол-шоу». Он выходил из синей «Вольво» — небожитель!

Следующим вечером нас взяли на торжественный ужин в Московский коммерческий клуб, находившийся на Большой Коммунистической улице. В таком ресторане я не был никогда, он поражал воображение. За длинными столами, сдвинутыми в букву «П», восседали политики и чопорные иностранцы в дорогих костюмах, полосатых рубашках и галстуках «в огурцах». Нас с Севой посадили с краю, друг напротив друга. Я старался как мог: держал спину ровно, головой не вертел, улыбался, а с Севой, единственным моим собеседником в тот вечер, говорил вполголоса и вежливо, чуть ли не на «Вы». Впрочем, оправдание имелось — уж слишком возвышенной была обстановка. Когда услужливый официант галантно разнес меню, я и вовсе обомлел. Икра зернистая с блинами, паштет с киви, суп-пюре из лобстера и ассорти мясное «Малютка», в которое входили индейка бризоль, бифштекс слоеный «Слобода» и яблоко «бене»! От запахов закружилась голова! Ведь в Москве хоть и стало меньше очередей за продуктами, но они еще стояли за подсолнечным маслом и за хлебом. Совсем недавно в булочной на Грузинке висело объявление: «Хлеба нет!», а сама она была по этой причине закрыта. Валютный продуктовый магазин Stockmann выгодно отличался от других тем, что в нем были «Fresh Finnish eggs»[95].

А еще через день, после того, как нас попросили сопроводить приехавших в Россию международных финансистов в Большой театр, стало очевидно: Валентиныч помог нам вытянуть звездный билет! В Большом давали «Черевички»: музыка Чайковского, литературная канва — Гоголя. С Большим у меня с детства выходили казусы. Самый запомнившийся случился на скучной премьере «Млады» Римского — Корсакова. Все тогда казалось мне длинным: дирижер был длинен, смычки скрипачей были еще длиннее, певцы были просто длинными, а опера была длинна невыносимо. Мой одноклассник Валерка, очень неглупый парень, прозорливо прихвативший с собой карманный радиоприемник, в самый громкий момент оперы, который настал в 20.30, заговорщицки предложил мне прослушать «Новости спорта» по «Маяку». «Никто не услышит», — уверил меня он. После «Новостей спорта» началась программа «По вашим заявкам». «По многочисленным просьбам радиослушателей передаем песню Михаила Боярского «Дрессировщик»», — монотонно произнесла ведущая. «Ура! — возбужденно прошептал Валерка. — Это моя любимая!». «Моя тоже», — поддержал я. Радиоприемник лежал перед нами на красных бархатных перилах верхнего балкона. «Ап! — заголосил Боярский. — И тигры у ног моих сели. Ап! И с лестниц в глаза мне глядят». Внизу бушевал оркестр, смычки пели исступленно, дирижер самозабвенно размахивал палочкой, его длинные седые волосы, развеваясь, не поспевали за вдохновением. Музыкальная волна нарастала, становилась мощней, и вот, наконец, как девятый вал, она обрушилась сначала на партер, потом на амфитеатр, вжимая восторженных театралов в спинки кресел. Вдруг… Дирижер взмахнул палочкой и замер, предвкушая овацию. Вместе с ним замер оркестр, и весь театр погрузился в звенящую тишину. И тут Боярский взял свое: «Ап, и кружатся на карусели. Ап, и в обруч горящий летят», — раскатилось по залу. Нас, конечно, с позором изгнали из театра, а потом вызвали родителей в школу.