Майкл Чабон - Вундеркинды Страница 35

— Понятно, — вздохнул Ирвин, — не удастся.

Его голос звучал глухо, как из бочки.

— Эй, Ирвин, ты в порядке?

— Да, Грэди, я в полном порядке. Ты же знаешь, Песах всегда выпадает на следующий день после… годовщины… смерти Сэма.

Я совсем забыл об этом печальном совпадении в лунном календаре: оно, это совпадение, происходило каждый год, несмотря на то, что Сэм утонул где-то в конце апреля.

— А-а, — я выдавил печальный вздох. — Его «йахрзейт»?

— Да. Вчера вечером мы зажгли поминальную свечу.

— Ирвин, мне очень жаль.

В ответ Ирвин вопросительно хмыкнул — я представил, как он пожал плечами, словно хотел сказать: «Чего, собственно, тебе жаль?»

— Ну что ж, — печально выдохнул он, — увидимся в другой раз, до свидания, Грэди.

— До свидания, Ирвин. — Я вдруг подумал, что, возможно, мне никогда больше не придется поговорить с Ирвином Воршоу.

— Грэди, дружище, — надтреснуто-трагическим голосом произнес он.

— Ирвин, старина, — я осекся, — скажи, Эмили знала, что ты собираешься мне позвонить?

— Знала. И была против.

— Угу. Я рад, что ты все же позвонил.

— Я надеялся, что сегодня вечером ты тоже будешь за нашим столом.

— Мне бы очень хотелось. Но…

— Конечно, у тебя конференция.

— Увы.

— Я понимаю.

— До свидания, Ирвин. Всем большой привет.

Вернувшись в кабинет, я обнаружил Джеймса Лира на диване перед телевизором, он сидел, засунув ноги в спальный мешок, и смотрел какой-то черно-белый фильм, звук был выключен. Когда я подошел поближе, Джеймс вскинул глаза и некоторое время с удивлением на меня таращился, как будто плохо соображал, кто этот человек и откуда он взялся. Его лицо было бледным как мел, щеки ввалились, нижняя челюсть слегка отвисла, в мутных глазах появилось нечто похожее на страдание — вероятно, он окончательно проснулся и теперь в полной мере чувствовал все последствия бурно проведенной ночи.

— У вас есть «Девять с половиной недель» и «Год дракона», — произнес Джеймс таким голосом, словно нашел не кассеты с фильмами, а обнаружил у меня чесотку и педикулез. — И все.

— Мне нравится Микки Рурк, — сказал я. — И что ты сейчас смотришь?

— «Соблазненный». 1947 год. Дуглас Серк, — механически, как автомат, оттарабанил он.

— А почему без звука?

Он пожал плечами.

— Я знаю, что они говорят.

Я покосился на экран.

— В главной роли этот бедолага Джордж Сандерс?

Он кивнул и судорожно сглотнул слюну.

— Джеймс, ты хорошо себя чувствуешь?

— Что я здесь делаю? — выдавил он.

— Смотришь телевизор.

— Как я здесь оказался?

— Ханна привезла тебя на своей машине. Вчера мы все были не в лучшей форме и не могли доставить тебя в Саут-Хиллз.

Мы некоторое время молча смотрели на экран: Джордж Сандерс элегантным жестом зажег длинную белую сигарету. Я кинул взгляд на свой рабочий стол, где возвышалась стопка чистой, как первый снег, бумаги, рядом лежало шесть листочков, исписанных бессмысленными черными строчками.

— Я вчера делал что-нибудь… такое?

— Что ты имеешь в виду?

— Что-нибудь плохое.

— Ну-у, — я поскреб подбородок, — ты украл свадебный жакет Мэрилин Монро из шкафа доктора Гаскелла. Как тебе такой вариант?

Из холла донесся стук — три четких размеренных удара, словно кто-то проверял, не попорчена ли моя входная дверь древесным грибком. Я посмотрел на Джеймса. Джордж Сандерс вставил в глаз монокль и сверкнул с экрана проницательным взглядом.

— Кто-то пришел, — сказал я.

У порога стоял полицейский, он постукивал по бедру свернутой в трубочку утренней «Пост-газетт» и смотрел на меня с извиняющейся улыбкой. Это был молодой парень, немногим старше Джеймса Лира, такой же высокий и бледный, с острым кадыком, который нервно бегал вверх-вниз по длинной худой шее. Щеки парня были покрыты множеством свежих порезов и клочками жидкой, похожей на пух щетины; от полицейского исходил приторно-сладкий запах карамели — спрей после бритья, особенно любимый капитанами университетских футбольных команд. Надежной опорой для его просторной фуражки служили большие хрящеватые уши. У него была гордая осанка, выпяченная колесом грудь и свойственная молодым полицейским манера слишком быстро произносить слова, как будто он стоял перед инструктором, изображающим мирного обывателя, и торопился без запинки выдать полагающиеся по уставу реплики. На пластиковой карточке, приколотой к карману его рубашки, значилась фамилия юного полицейского: «ПУПСИК». Я не стал приглашать его в дом.

— Извините за беспокойство, профессор Трипп, я расследую дело об ограблении и хотел бы задать вам пару вопросов.

— Пожалуйста, — сказал я, загораживая своим телом весь дверной проем. — Чем могу помочь?

— Вчера вечером кто-то забрался в дом Гаскеллов.

— М-м, угу.

— Это ваши друзья, — сообщил полицейский.

— О да, и очень близкие.

— И, насколько мне известно, вчера они устраивали что-то вроде приема? И вы были одним из последних, кто покидал дом?

— Да, похоже, что так.

— Очень хорошо. — Офицер Пупсик выглядел очень довольным собой и тем, как идет расследование, — события вчерашнего вечера начали выстраиваться в стройную логическую цепочку. — И вы ничего не заметили? Может быть, вокруг дома шатались какие-нибудь подозрительные люди?

— М-м, да нет. — Я возвел глаза к небу и прикусил губу, изображая напряженные раздумья. — Нет, я никого не заметил.

Брови офицера Пупсика сошлись на переносице.

— О, — разочарованно выдохнул он.

— И что им инкриминируют?

— Что? А-а, они проникли в шкаф, где хранилась коллекция доктора Гаскелла.

— О, нет!

— Да, черт побери! — Офицер Пупсик вставил неуместную реплику, позволив себе небольшое отступление от устава. — Там есть классные вещички. — Я мысленно кивнул, соглашаясь с его определением. — Им удалось вскрыть кодовый замок. Да еще пес Гаскеллов куда-то пропал. — Он в недоумении пожал плечами.

— Странное совпадение, — заметил я.

— Да, странное. Мы полагаем, что это он открыл дверь и выпустил его на улицу. Грабитель, я имею в виду. Он слепой, возможно, выбежал на дорогу, и его сбило машиной.

— Грабителя?

— Нет, собаку.

— Шутка, — сказал я.

Пупсик кивнул и, склонив голову набок, окинул меня проницательным взглядом Шерлока Холмса, словно понял, что для общения с этим типом следовало выбрать иную тактику, описанную на следующей странице учебника в упражнении под заголовком «Когда имеешь дело с идиотами».

— Надеюсь, вам удастся поймать его… их. Желаю удачи.

— Спасибо. — Офицер Пупсик выдавил любезную улыбку. — Что ж, все, пожалуй. Больше я вас не побеспокою.

— Если я что-нибудь вспомню…

— Ах, да, верно. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните, пожалуйста, по этому номеру. — Пошарив в нагрудном кармане рубашки, он выудил визитку и повернулся, собираясь уходить, но вдруг замер и снова посмотрел на меня. — Да, вот еще, насчет этого парня… как его… Лир, Джеймс Лир.

— Он мой студент.

— Это понятно. А вы случайно не знаете, как с ним можно связаться?

— Насколько мне известно, он живет у своей тети в Саут-Хиллз, на Маунтан-Лебанон. Возможно, у меня на работе есть его телефон. Если хотите, можем проехать в офис.

Он немного постоял, задумчиво глядя в пространство и дергая себя за мочку уха, словно пытался заново осознать все, что я ему наговорил.

— Не стоит, я могу подождать до понедельника.

— Как скажете, офицер.

Он, наконец, повернулся и направился к своей машине.

— Симпатичный автомобиль, — сказал он, проходя мимо стоящего на дорожке «гэлекси». Вдруг лицо Пупсика исказилось болезненной гримасой. — Бедняжка. — Он сокрушенно покачал большой лопоухой головой.

Я понятия не имел, о чем он говорит. Можно было подумать, что сквозь крышку багажника полицейский увидел лежащее внутри мертвое тело Доктора Ди.

— Да-а, — вздохнул я, закрывая дверь, — очень жаль бедняжку.

Я вернулся в кабинет и, остановившись на пороге, долгим взглядом посмотрел на Джеймса Лира. Неожиданно из глубины дома донеслось трагическое всхлипывание аккордеона, затем из соседней комнаты раздался надрывный кашель и сдержанные проклятия — Крабтри проснулся и закурил свою первую утреннюю сигарету. Я вдруг отчетливо представил Ирвина Воршоу: положив телефонную трубку, он так и остался стоять в прихожей, бесцельно нажимая на кнопки «Хронотрона», чтобы в очередной раз получить исчерпывающие сведения о состоянии окружающей среды и движении небесных тел. Мне безумно захотелось обнять старину Ирвина, прижаться щекой к его небритой щеке и разделить вместе с ним, и с Эмили, со всей семьей Воршоу их поминальную трапезу. Они не стали моей семьей, и их Пасха — не мой праздник, но я был сиротой и атеистом и не мог отказаться от того немногого, что посылала мне судьба.