Денис Драгунский - Господин с кошкой Страница 35

И еще один рассказ просвечивает: о судьбе этого старика с орденами и тетрадкой.

И про меня тоже рассказ. Собираясь на похороны человека, смерть которого меня сильно огорчила и даже ошарашила, я все же не забыл положить в карман книжку, чтобы потом занести моему приятелю, поскольку он живет недалеко, удобно ведь же. Всего пять.

Рассказы расслаиваются и слипаются, скатываются в туманный шар, и только в середине два человека на лошадях взбираются на лесистый склон. Лето, солнце жарит, и пчелы гудят над синими цветами.

Хвала и слава

что слава? яркая заплата

У Николаева был старый приятель, писатель Проталов, который давно жил за границей и очень процвел. Печатался, переводился, получал премии. Купил дом в небольшом городке. У него многие наши бывали в гостях. Потом рассказывали, как его там все обожают. Даже, бывает, в ресторанах кормят бесплатно. В это верилось: Проталов был добряк, весельчак, отличный рассказчик и всегда в центре любой компании.

И вот однажды Николаев оказался в этом городке. Позвонил Проталову. Они решили пойти пообедать.

Поговорили, поели очень вкусно, белого вина попили. Десерт, кофе, рюмочка ликера.

Проталов взмахнул рукой: «Счет!»

Официант принес картонную книжечку.

Николаев на всякий случай потянулся за бумажником.

– Брось, ты что! – сказал Проталов и продолжил разговор.

Прошло минут пятнадцать.

– Что-нибудь еще желаете? – подошел официант.

– Нет, не надо, – сухо сказал Проталов по-ихнему, вглядываясь в глубину зала.

Официант заулыбался и стал менять пепельницу.

– Житья нет! – заорал Проталов по-русски. – Что за манера, как топтун какой-то, ей-богу, вокруг бегает!

Официант шарахнулся в сторону и исчез.

– Нам не пора? – спросил Николаев.

– Сейчас пойдем, сейчас. – Проталов заглянул в счет.

– Давай пополам, – сказал Николаев.

– Нет уж! – зло сказал Проталов. – Ты мой гость. Эй! – крикнул он официанту и дал ему кредитную карточку.

– Давай чаевые с меня, – сказал Николаев.

– Еще чего! – сказал Проталов. – Не заработали эти козлы чаевых.

Расписался в квитанции, взял чек, спрятал карточку в бумажник.

Они уже шли по улице, как вдруг рядом остановилась машина.

Выскочил человек и распростер объятья.

– О, здравствуйте! – заговорил он по-русски. – Вы ведь писатель Проталов? Может быть, зайдете в мой ресторан? Для нас большая честь принимать таких гостей! Вот, буквально два шага!

– Спасибо, – ехидно сказал Проталов. – Мы уже у вас пообедали.

– Я буквально на полчаса отъехал, – смутился тот. – Извини.

– Всё, всё, ладно, – буркнул Проталов, отвернулся, потянул Николаева за рукав.

Но ресторатор, наверное, тоже обиделся.

– Господин Проталов! – Он нагнал их. – Я вам должен двести евро, вот, возьмите.

Проталов выдернул у него бумажку, сунул в карман и пошел дальше.

Он понял, что Николаев понял. И что Николаев понял, что он понял, что Николаев понял. Что все всё поняли. И поэтому он молчал некоторое время, а потом сказал:

– Ладно, старик, забыли.

– Забыли, – сказал Николаев, обнимая его за плечо. – Уже забыли, старик.

Сталин и Старджон

о непостижимой эффективности математики

Закон Старджона (радикальное следствие из закона Парето) гласит: 90 процентов чего угодно – полное дерьмо.

За десять лет до того, как Теодор Старджон этот закон сформулировал, Иосиф Сталин попробовал его опровергнуть. В истории случаются такие диалектические парадоксы. Например, народная песня о том, как Иван Грозный своего сына убил, появилась задолго до события, изображенного на одноименной картине художника Репина.

Но я опять отвлекся.

Итак. Летом 1948 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло постановление о сокращении количества выпускаемых кинофильмов. Идея была проста. Сталин спросил, сколько из ста снятых фильмов получается хороших. Ему сказали: примерно десять. А почему бы нам не снять десять фильмов, подумал он, но чтобы они были все как один отличные? Чтобы бросить на них все силы. Чтоб даже в эпизодах играли самые звезды! Чтоб лучшие операторы и лучшие художники, лучшие осветители и монтажеры! Не говоря уже о композиторах.

В общем, наладить производство шедевров.

Сказано – сделано.

Правда, до того СССР выпускали фильмов сильно меньше ста в год. Но неважно.

Вот в 1947 году выпустили 27 фильмов. Из них приличных четыре (Весна, Золушка, Подвиг разведчика и Поезд идет на восток).

Политбюро решило: в 1948 году выпустим 14. Сократим балласт.

Приличных оказалось всего 2 (Первоклассница и Молодая гвардия).

В 1949 выпустили 15. Приличных 1 (Кубанские казаки, хотя это, конечно, на самом деле полное неприличие. Но не считать же приличным фильмом Падение Берлина, хотя все актеры самые знаменитые, а музыку писал лучший композитор века).

В 1950 году – 12. Ни одного достойного упоминания.

В 1951 году – 10. Можно вспомнить 2 (Украденное счастье с Бучмой и Ужвий и Учитель танцев с Зельдиным; оба – заснятые театральные спектакли).

Все остальные фильмы этого периода либо военно-патриотическая фальшь, либо помпезные биографические картины, либо нечто национальное по форме, социалистическое по содержанию. Но тоже про колхоз.

Такие дела.

Меня лично более всего трогает чуткое руководство Политбюро и лично тов. Сталина.

Но Старджон – это вам не Эйзенштейн и даже не Вано Мурадели.

На Старджона где сядешь, там и слезешь.

Марк Лазаревич и судьба

дар случайный, жизнь, зачем ты?.

В 1971 году я был в Ереване, на всесоюзной научной студенческой конференции. Отличная была поездка в чудесной компании. Но я не о том.

В Ереванском пединституте в это время заведовал кафедрой романо-германских языков некий Марк Лазаревич Леви. И он вполне мог сидеть в первом ряду на пленарном заседании, на торжественном открытии конференции. Там вообще было много профессоров и доцентов, и они весьма благожелательно общались со студентами-докладчиками. Так что я в принципе мог видеть этого человека. И даже мог с ним поздороваться. И на его вопрос «А вы, молодой человек, откуда прибыли?» чисто теоретически мог ответить: «Я из Москвы, с филфака, с классического отделения».

В принципе, подчеркиваю. Однако с сильно ненулевой вероятностью. Потому что он жил и работал там, и я туда приехал на неделю.

Эта мысль уже десять лет наполняет меня чем-то похожим на мистический восторг.

Потому что, как доказали кропотливые библиографы, именно Марк Лазаревич Леви – это и есть загадочный М. Агеев, который написал и опубликовал в 1934 году в Париже «Роман с кокаином». Одну из лучших русских книг столетия, на мой вкус.

Никто не знал, кто этот человек и куда он делся. Грешили на Набокова. Однако потом выяснилось, что это Марк Лазаревич Леви, из купцов, родился в 1898 году, в эмиграции с 1920-х, вернулся в СССР после войны, от литературы отошел, заведовал кафедрой в Ереване, где и умер в 1973 году.

Но я опять же не о том.

Марк Лазаревич очень правильно распорядился.

Написал блистательный роман под псевдонимом. Потом, возможно, попробовал еще. Наверное, не получилось. Или получилось, но не так. Ну и всё. Забыли, проехали. Не надо натужно подтверждать свое присутствие в литературе. И тем более не надо цепляться за свой одинокий шедевр, раскрывать псевдоним и требовать восхищения.

Хотя книга восхитительная.

И поступок – тоже.

Тема судьбы

энциклопедии словари справочники..

Граббе (Grabbe) Кристиан Дитрих (1801—1836) – немецкий драматург. Социально-исторические драмы, сочетающие реализм с романтической условностью.

Большой Энциклопедический Словарь

Учился праву в Лейпциге и Берлине, хотел стать актером и режиссером, дружил с Тиком и Гейне (последний назвал Граббе «подвыпившим Шекспиром»). Имел пристрастие к алкоголю (пьяницей была его мать, жена управляющего тюрьмой). Семейная жизнь Граббе не сложилась. Он перебивался на различных мелких службах, откуда его тут же выгоняли, бедствовал и голодал.

Википедия

После неудачной попытки найти в Дрездене исход своим стремлениям к актерской деятельности Граббе вернулся на родину и получил место аудитора при военном суде. Неудачный брак, недовольство своим прозябанием в небольшом городе сильно его угнетали; он старался найти забвение в разгульной жизни, что вызвало еще большие семейные неурядицы и лишение места. По приглашению Иммермана он переехал в Дюссельдорф где хотел начать новую жизнь, но привычка взяла свое. В разладе с самим собой и с обществом, с совершенно расстроенным здоровьем…

Брокгауз и Ефрон

…в 1836 вернулся в Детмольд, где умер, стяжав печальную славу спившегося гения.