Джеймс Келман - Перевод показаний Страница 36

Я не мог, там же холодно было.

Что

Но что мне было делать. Возвращаются старые вопросы, и усталость

не молодой однако, я бы сказал, ему было лет тридцать пять, волосы густые, большой копной. Об этом человеке они и справлялись. Другой убежал? По-моему, так. Я думал, что убитый был одним из тех, но, возможно, и нет, тут были споры, некоторые оспаривали этот случай и другие тоже. Может быть, они говорили, чтобы произвести впечатление, на меня, на других, да, я не знаю почему, но только потом его убили.

30 «ножные ранения»

Это все усталость, такие усталые были, мы двое. Является ли изнеможение здоровой усталостью, я так не думаю, усталость от нашей работы, от операций, каких операций, некоторые говорят о наших операциях, некоторые о долге. Я говорю об этой земле, она там трудная, холмы, а он приваливался ко мне, на плечо, не мог идти. Я достаточно сильный, и если он тоже сильный, сильный человек, сильнее, я тоже, а он не такой уж тяжелый, я мог вынести его вес. Но это ночь, вот что, и мы нашли место, такое маленькое укрытие, может убежище, накрыться было нечем, только одежда, какое тут тепло, никакого, но нас двое, и я, помню, дрожу, дрожу, никак не согреюсь, время, когда я никак, никак не мог согреться, да еще ветер сквозь нас, мой коллега то же самое, дрожит, дрожит, я не мог согреть тебя, мой коллега.

Потом он потел. Я лежал тесно к нему, и это от боли, а я не понял, не знал тогда, только потом, и все было густое, липкое, липкость такая, и я при лунном свете увидел теперь, это кровь, везде кровь, и когда мы разодрали материал штанов, вижу, что правая конечность тоже повреждена в колене, раздулась здесь и цвет плоти скверный, да, я понял, они бы ему отрезали ногу, так я думал, отсекли бы от него, да, я думал так, и он тоже, глядя на эти раны, хотя могло произойти и что-то другое или, возможно, и это, пока потом, про себя, мне не показалось, я увидел это в его лице, это дальнейшее замешательство, я увидел его там, это было замешательство, и он не смотрел на меня не на меня, наверное, он думал, не ножные ранения, а быть может, смертельные ранениями, нет, как это может быть, этого не может, наверное, он думал, как это может быть? могут ли ножные ранения быть смертельными, мы, ни один из нас, не могли такого понять, а думали, как завтра должно прийти, конечно, наступит день, и как он тогда пойдет, как сделает это, то, что мы должны, уйти с этой территории, может и бежать, что это может быть за побег, он положится на меня, конечно, и на палку, и назавтра я бы ее нашел, но назавтра он уже умер, на следующее утро. Я теперь это и сказал, заговорив с ним. Я раздобуду тебе палку, завтра, палку для тебя, костыль. Он стискивал мою руку, да, большое давление, прилагал. Лоб у него горел, а теперь холодный, в холодном поту. Он смотрел на меня. Завтра будет палка, так я ему сказал, я сказал, найду, будет палка, я ее найду, мы сможем убежать с этой территории, ты сможешь идти, а нога заживет.

Какая еще сентиментальность. Назавтра я бежал из того места, да, ножные ранения могут быть смертельными. Он это знал, что это правда. Я не понял его взгляда. Что мы тогда были живы, да, как один, нет, я тогда чувствовал это про нас, нет, про него меня, и еще тепло моего тела той ночью, что же из этого. Что мы можем сказать. Я могу понять, о чем мы говорим, в процессе этого. Так случается и мы действуем, постойте, это случается, мы действуем, действие есть знание, скажем, речевое действие. У вас какой язык? Может это мой язык. Он спал рядом со мной, и умер, да, я думал тогда, держась за него, может он умер, да. Сентиментальность. Знаю я про сентиментальность и про международные соглашения, главы государств, да, наши коллеги, я знаю. Сентиментальность. Я же согреться не мог. Не той ночью, я дрожу, надо давать ему тепло, моему коллеге, его телу, он лежит, ему больно, и в его голосе, он после еще говорил, и опять же кровь, кровь, ее так много, и на одежде, и я к его ноге, нет, не остановить, если порвать одежду, мою одежду. А потом я заснул, перестал спать, не мог проснуться, он был рядом со мной и от него тепло, а потом опять холодно, и я пробудился, так холодно, холодный. Вот так он и умер. Мы тогда были вместе.

31. «если я могу говорить»

Родственник или сосед пересказывал истории из своего детства, как тогда жили в участке, были ли песни и танцы наказуемыми преступлениями. Снаружи было темно, холодно, ночи здесь наступают еще до ужина, вот люди и коротают так время, это всем детям нравится, старшие разговаривают друг с другом, рассказывают все больше из истории семьи, также и выдумки, все это знают, но такие выдумки извлекаются из этих источников.

Мы были в этом доме всего на один вечер. Прошло несколько лет после убийства двух старших сыновей семьи Государственным агентством. У них был один другой сын, младший, и тоже две дочери, замужние, чьи дети были здесь, в доме. Младший сын был совместно с нами, коллегой на этом задании, на сопровождении гостя нашей страны. Он сейчас вышел, чтобы помочь с другими приготовлениями. Его отец и мать сидели у окна, мать смотрела на дверь, думая может сын скоро вернется, отец был отделен, глядя в окно, отдален.

Наш гость был не из заграничных, просто он теперь жил там и вернулся домой на промежуток времени, деятельный период, много собраний, много людей, правовед. У нас было две машины. Нас шестеро коллег, трое сейчас вне дома, в карауле. Я и двое других внутри, сын, как сказано, и пожилой коллега, который знал правоведа еще с ранних времен. Один месяц назад армейский персонал стрелял в мужчин и юношей с футбольного матча, некоторых убили, газеты сказали, было восстание, как тоже радио, телевидение, все массовые средства, прислужники Государства. Поэтому правовед и вернулся домой, почему он здесь. До его визита семья думала, что он умер. Они были не из тех, кто следит за событиями заморских новостей, чтобы натолкнуться на его имя в печатных материалах кампаний, политических материалах.

Но я должен сказать, когда стало известно, что он возвращается с визитом, не многие среди нас знали его личность. Нас о ней не информировали. Меня нет. Может надо было взять на веру, может тут не было необходимости, не было, и я так не думаю, были приняты решения. Имя его было знакомо, но я про него не знал. Это мне младший сын все рассказал, всю его историю. Правовед приходил в их дом, когда он был еще мальчиком, и оставался на ночь, туда сходились люди, устраивались совещания. Это было трудное время, последовавшее за смертью его братьев, семья тогда переносила всякие тревоги, карательные меры. Наше «защитное формирование» помогало семье в их борьбе за справедливость, против Совета государственной безопасности, предлагая рекомендации и всю персональную поддержку в вопросах адвокатуры. Мой старший коллега мог рассказать о тех днях, когда проводилась такая работа. Тогда наше «защитное формирование» потратило на это много энергии, на работу по ценности индивидуального человека, так это аргументировалось, но если бы эту энергию можно было потратить где-то еще, успех мог получиться больший. Теперь коллеги такую работу проводить не пытаются. Хотя эти моменты продолжают обсуждаться среди коллег, некоторые аргументируют за возврат к этому.

Родственник или сосед уже покончил со своими историями, и наш старший коллега рассказал о правоведе, объясняя, как тот выдвинулся в поддержке нашего «защитного формирования», как в те ранние времена не было известно о таких профессиональных людях, которые так выдвигались. Никто тогда не предлагал специальной помощи жертвам и горюющим семьям, разве лишь сочувствие и то не публично. Только коллеги пытались довести такие дела до суда, всякие постыдные для людей вещи, скандальное поведение, ужасы и все зверства, а перечислить нельзя, обсудить нельзя, если люди о них не знают. Только коллеги бились над такой работой, работой за сопротивление народа против всех главных начальств, армейских, безопасностей, этих агентств, прислужников Государства. Профессиональных специализированных людей не ставили ни во что, правоведов, докторов, всех профессоров. Немногие предлагали поддержку. А вот один, наш правовед, этот человек был необычен, так его имя и стало известным. Он получал от Государственных агентств все беспокойства и провокации, но продолжал помогать коллегам изучать и осваивать такие вопросы адвокатуры. Тогда против него выдвинули обвинения в терроризме, Государственные обвинители добивались отдать его под суд, чтобы его могли приговорить ко многим годам лишения свободы, ко многим годам. А нынче он проживает в заграничных странах, так делает последние годы. Весь народ радуется визиту правоведа. Да, он жив и не склонялся, не расшаркивался, он был не прислужником подхалимом, но одним из нашего народа, борцом за наш народ все народы. Он по-прежнему трудолюбив на этих заграничных аренах, знаком со многими начальствами, верхними начальствами, знаком с воззрениями нашего «защитного формирования» и высказывается о них, если может где может. Такова правда о ситуации и никого не уважают больше.