Елена Сазанович - Перевёрнутый мир Страница 36

Лютик со злостью отбросил мою руку.

— Заткнись! Святошей хочешь заделаться?! Не получится! Братьям меньшим хочешь уподобиться?! Рожей не вышел! Или хочешь стать чистым, как само первоздание?! Дудки! Поздновато, Ростик, ох как поздновато. На тебя столько грязи прилипло, что никакой родник не отмоет. Ты, если помнишь, к тому же первый алкаш! Так что…

Да, от Ростика в наследство мне досталось больше грехов, чем достоинств. И от этого наследства я не имел права отказываться.

— Хорошо, пусть — первый алкаш. Но зачем здесь напиваться? Не проще ли пойти в ресторан?

— Если хочешь знать, в ресторане мы не нужны ни одному репортеришке. Там и без нас хватает великих. А здесь… Ты только посмотри…

Я оглянулся. Недалеко от нас, под деревьями толпилась кучка папарацци. Они были во всеоружии, мертвой хваткой вцепившись в фотоаппараты, как в ружья. Казалось, вот-вот откроют огонь на поражение.

— Прикажи им сейчас же убираться! — Я бросился с кулаками на Лютика. — Ты не у себя на площадке! Ты в зоопарке, скотина!

Нас вовремя разняли гости. Они держали меня за руки. Напротив пыхтел красный Лютик. Пожалуй, я мог бы его сравнить с каким-нибудь зверем, но у меня не поворачивался язык — не хотелось обижать животных.

— Ах да, — брызгал слюной Лютик. — Как я сразу не сообразил. Ты же мстишь, сволочь! За Любашу мстишь! И как мелко!

Лютик орал все громче. Ему непременно хотелось, чтобы его все услышали, особенно репортеришки. Как он, Ален Делон Лютик, отбил во время съемок хорошенькую актрисочку у главного героя, признанного супермена.

— Боже! Как я сразу не сообразил! — Лютик театрально схватился за голову. — Но мы же честно тебе признались, что любим друг друга. И поверили, что ты простил. А ты… Мстишь тайно, исподтишка… Какая низость…

Я тут же заметил на себе презрительные взгляды. Некоторые даже отошли от меня подальше.

— Да! — не унимался Лютик, продолжая спектакль. — Да! Мы хотели сделать нашу свадьбу незаурядным событием. Чтобы запомнилась на всю жизнь! Но, похоже, зависть… Зависть того, кого я называл лучшим другом… Она не знает границ!..

Лютик явно переигрывал, потому что был изрядно пьян. Похоже, он действительно когда-то мечтал стать артистом, и наконец его детские мечты начинали сбываться. Я ненароком бросил взгляд на Любашу. Она буквально пожирала меня горящим влюбленным взглядом. Меня это окончательно убило. И я даже пошатнулся. И машинально рукой схватился за клетку. И вдруг почувствовал, на своей ладони что-то теплое и шершавое. Я оглянулся. Косуля, стройная, тонкая, с удивительно красивыми раскосыми глазами лизала мою руку и смотрела понимающим взглядом. Я улыбнулся. В один миг мне стало легко. И я уже не слышал дикого визга за своей спиной. Звона бьющихся бутылок. Я погладил косулю по мягкой шерстке.

— Ну что, красавица, тебе плохо? Ничего, скоро все уберутся отсюда. Потерпи чуток. Совсем скоро.

Косуля прилегла возле железных прутьев клетки, поджав худые ноги и вытянув мордочку поближе ко мне. Я присел возле нее. Нащупал в кармане печенье.

— На, бери, не бойся… Угощайся, красавица.

Косуля ела из моих рук.

— Я тоже был знаком… Давным-давно с такой, как ты, очень на тебя похожей. Ее хотели убить какие-то негодяи. Но я им не позволил. А ты не бойся. Эти не смогут убить. Хотя… Хотя они такие же…

Кто-то тронул меня за плечо, и я резко оглянулся. Напротив стояла Бина. Прижимая кружевной платочек к носу.

— А я и понятия не имела, что ты любишь животных. Это так трогательно. — Она язвительно рассмеялась. — Говорят, те, кто слишком любят животных, также сильно ненавидят людей.

Я оглянулся. Моей знакомой косули уже не было. Она скрылась в своем домике. Мне вновь стало неспокойно на душе и удивительно одиноко.

— Фу, ну и вонища же здесь! — Бина закашлялась. — Терпеть не могу эти запахи. Когда же мы наконец выберемся из этого хлева?

Она, так же тяжело дыша через платок и покашливая, отошла в сторону, подальше от вольера. Туда, где веселились люди. Дикое ржание, гогот, мычание, чавканье. Кто-то упал в лужу с шампанским, кто-то подполз к клетке, хрюкая, как свинья. Вокруг разбитые бутылки, непогашенные окурки, фантики от конфет.

А по другую сторону, в «хлеву» в недоумении застыли животные. Десятки умных, печальных глаз следили за людьми. Их благородные сердца разрывались от жалости. И я вдруг подумал, что животные всегда свободны. Даже в клетках, даже в вольерах, даже под плетью. Потому что они хотят быть свободными, в отличие от нас. А свободу не купишь, не закуешь цепями. И мне вдруг показалось, что это именно мы находимся за железными прутьями. Просто наши клетки гораздо шире, в них много места и мало воздуха. Это нас приручают и приучают. Это мы умоляюще просим пищу и в жадности бросаемся на жирный кусок. Это мы распускаем перья перед маленькими и прячем голову в песок перед большими. Это мы пожираем себе подобных и топчем слабых. Это у нас есть хозяин. И это нас погоняют в дикой спешке. И это мы редкими вечерами воем, глядя на звезды, и мечтаем о воле…

Я смотрел на людей. И мне все меньше хотелось быть с ними. Мне хотелось встать по другую сторону барьера. Где есть настоящая свобода и благородство.

Кино продолжалось. Все были так увлечены процессом, что и не заметили отсутствия режиссера. И только когда пропал и оператор, началось замешательство. Поскольку все и без режиссера знали, что и где снимать, без оператора это было сделать гораздо сложнее. Помощник режиссера, тонкий, худой Витек, по-моему, какой-то троюродный племянник Лютика, бегал возле пруда с дикими утками и рвал на себе волосы. Возле пруда, положив под голову пиджак, сладко спал оператор.

— Все, к черту! Провалим съемки! Остался какой-то жалкий час! Где этот жирный индюк? Молодожен чертов! Кто-нибудь, кто-нибудь в этом гадюшнике снимать умеет?…

Наступила гробовое молчание. Снимать никто не умел. В искусстве разбирались все, а вот в технике — увы. Рядом со мной стоял работник зоопарка Степаныч, который должен был за нами присматривать. Он уже тоже слегка окосел, поэтому глаз его был неровен, слегка дергался и присмотр не совсем удавался.

— Вообще-то я… — начал он слегка заикаясь. — В общем, я… Ну, как это, долгое время работал фотографом в ателье. Вроде волоку в этом деле. Да и чего такого сложного… Подумаешь — кино…

На Степаныча смотрели как на спасителя, как на бога, его готовы были качать на руках. Помреж Витек закружился возле него в каком-то диком индейском танце.

— Ну же, Степаныч, миленький, выручай! Не дай погибнуть отечественному кинематографу.

— Да уж не дам, коль такое дело. Хотя кина и так много. Но так и быть, выручу… Только я уж лучше буду работать со зверушками. Так мне легче.

Нас действительно выручил Степаныч. Он завершил фильм. Его финал, последние кадры с животными оказались самыми лучшими и были отмечены даже на международном фестивале как подтверждающие возрождение российского кинематографа, как проявление оригинальности, широты и масштаба кинематографической мысли. Их часто крутили на Западе как пример безмерной любви к живой природе. Люди же в финале оказались за кадром. А фамилии Степаныча и вовсе не оказалось в титрах. Всю славу пожинал Лютик. Но это было уже гораздо позднее… А в тот вечер мы еще долго искали его. Гости и родственники разбрелись по всему зоопарку, веселые и счастливые, пугая своими криками зверей.

— Лютик! Лютик! Выходи!

— Ты — молодожен, тебе негоже прятаться!

— Проворонишь первую брачную ночь!

Первую брачную ночь Лютик провел в вольере с диким кабаном. Тот от страха забился в угол, и Лютику был предоставлен в распоряжение весь загон. Он лежал посередине и громко храпел, изредка присвистывая. Онемевший от страха кабан периодически выглядывал из укрытия и с ужасом смотрел на хрюкающего режиссера.

— Пока эта свинья спит, давай поцелуемся? — раздался позади меня голос Любаши.

Я обернулся. Беленькая, пушистая, с распахнутым невинным, почти ангельским взглядом. Свадебный веночек, как ореол, украшал ее кудрявую точеную головку.

— Ну же, Ростичек, миленький. Ты же знаешь, что я от тебя без ума.

Лютик звонко хрюкнул и перевернулся на бок. Кабан робко осмелился подойти к нему и лечь рядом.

— Ой, вдруг он сейчас затопчет Лютика, — всполошилась Любаша, наконец вспомнив о муже.

— Лежачего не бьют. Правда, это правило записано лишь в зверином уставе.

— Тем лучше! — Любаша звонко захохотала. И обвила мою шею пухлыми белыми ручками. — Ну же, миленький!

Она подставила губы для поцелуя и закрыла глазки. Я осторожно освободился из ее объятий.

— Не нужно, Любаша. Я хоть и не зверь, но не пылаю к твоему мужу горячей любовью и тоже не привык бить лежачих.

— Похоже, моя брачная ночь не удалась, — Любаша притворно зевнула.