Леонид Гартунг - На исходе зимы Страница 37

Как ни сопротивлялась Варя, Анна Леонтьевна нагрузила ее вещами. Получилось два чемодана и сумка с продуктами.

Перед дорогой присели по обычаю, вроде бы в шутку, а все-таки почти серьезно.

— Ты иди потихоньку. И чемодан один возьми. Мы тебя догоним, — сказала Анна Леонтьевна сыну.

— Секреты? — спросил сын.

— Иди, иди.

Когда Георгий ушел, Анна Леонтьевна спросила:

— Варюша, ты за собой ничего не замечаешь?

Варя смутилась.

— Не знаю.

— Ты не обижайся. Я хочу тебе добрый совет дать. Если тяжела, не вздумай глупости делать. Подружки могут всякое посоветовать. Ты их не слушай.

— Я и не думала ничего такого, — проговорила Варя краснея.

— Вот и ладно. Договорились. Не бойся, ничего не бойся. Такая наша доля женская — рожать да растить. Если Гошка в армию уйдет, вдвоем с тобой будем жить. Как экзамены сдашь, сразу сюда.

У конторы правления колхоза уже стояла Юлька. Она сказала:

— Это ведь я все, дура, наделала.

— Пойдем его проведаем.

Настенька была одна с Иваном Леонтичем. Обрадовалась:

— Вы побудьте с ним. Я за подушкой схожу.

Иван Леонтич лежал, укрытый своей шубой. Варя приблизилась к дивану.

— Как вы себя чувствуете?

Он с трудом повернулся, кивнул.

— Мы уезжаем, — сказала Варя.

— Ты вернешься?

— Вернусь.

— Библиотеку только тебе…

— Вы еще поработаете.

— Нет уж, меня списали…

Варя наклонилась и поцеловала старика в колючую щеку. Он зашептал ей на ухо:

— Не застанешь меня, тетрадь в столе. Кое-что набросал. Как Гораций говорил: «Нет, весь я не умру»… Это если меня не будет…

— Вы всегда будете, — сказала Варя.

Уголки губ старика шевельнулись, но не дотянули до улыбки.

В это время Юля попросила:

— Варя, ты выйди. Мне надо что-то сказать…

Варя ушла. Юлька села на стул подле дивана.

— Вы меня простите, Иван Леонтич. Я не нарочно. И вообще, я не такая плохая, как вы думаете.

— Я знаю…

Дверь приоткрылась.

— Машина пришла.

— Я пойду. Выздоравливайте, пожалуйста, — проговорила Юлька и убежала.

В полутемных сенях она столкнулась с Лихачевым, вздрогнула от неожиданности.

— Мне поговорить надо, — хмуро произнес Лихачев, загораживая своим большим телом дверь. — Я, Юля, заявление подал. Увольняюсь.

— Увольняешься?

— С тобой поеду.

— Со мной? Да ты с ума сошел! Так сразу? И куда ехать? Нам и жить негде. Ты думаешь, легко в городе найти квартиру?

— Квартира будет, — сказал твердо Лихачев.

«Такой чего угодно добьется», — подумала со страхом Юлька.

— Ну, а дети? Куда же детей? Ты подумал?

— Петю мы с собой возьмем.

— Нет, послушай, — быстро и сбивчиво заговорила Юлька, — как ты мог? Я не понимаю… Я ведь не обещала. Хоть бы посоветовался. И как мы с Петей? Он ведь большой…

— Не обещала?

— Нет, конечно.

Молча они стояли друг перед другом.

— Мне пора, — проговорила Юлька.

Лихачев молчал. Юлька положила руки ему на плечи.

— Вася, не сердись на меня… Ну, прощай. Понимаешь, не судьба. Ты забудь меня. Дай я тебя поцелую.

Думаешь, мне легко?

Лихачев отстранился и быстро вышел.

Георгий засовывал чемодан в машину. Шофер, подняв капот, возился с мотором. Варя и Юля забрались уже на заднее сиденье. И вдруг послышался крик. Из-за угла выскочила Пана в расстегнутой телогрейке, со сбившимся на плечи платком. Она кинулась к автомобилю, схватила Юльку за рукав и стала тащить. Юлька не давалась. Пана ударила ее по лицу и закричала:

— Наблудила, сука, и деру? Вот тебе… Вот еще получи. Накрасилась, так я тебе еще подкрашу. Вот еще тебе, вот еще, чтоб красивше была…

Гошка кинулся к ней, схватил за руки, оттащил. Пана отчаянно вырывалась и кричала:

— Пусти меня, я убью ее!

— Да трогайте вы! — крикнула Анна Леонтьевна шоферу.

Газик фыркнул и тронулся. Варя успела махнуть рукой, в заднее окошечко увидела Георгия и бегущую позади Пану с открытым в крике ртом.

Деревня мчалась мимо.

— Веселые проводы, — сказал шофер. — Только музыки не хватает.

Юлька сидела, закрыв лицо руками. Потом спросила Варю:

— У тебя есть чистый носовой платок?

Вытерла кровь с разбитой губы.

Только переехали Савеловский лог, спустило заднее колесо. Шофер занялся ремонтом. Девушки вышли на дорогу. Кругом лес, тишина. По сосне винтом бегали две белки. Совсем как тогда. Стучал дятел.

Издали послышался шум мотора. Из-за поворота показалась санитарная машина. Промчалась мимо, включив сирену. Все трое посмотрели вслед. Не могла Варя слушать этого звука — он кричал о войне, о пожарах, смертях. От него по спине разливалась холодная струя страха.

Потом звук сирены оборвался, и опять стало тихо.

— К Ивану Леонтичу врачи поскакали… Из района, — пояснил шофер.

Юлька перед тем, как сесть в машину, отозвала Варю в сторону.

— Посмотри внимательно — синяк будет?

— Уж есть. Под глазом.

— Вот сюрприз…

Снова мчались узкой лесной дорогой.

Впереди газика мелькнул долговязый, тощий заяц. Ринулся вдоль расчищенной грейдером дороги, потом испуганно метнулся в сторону на снежный освещенный солнцем гребень и скрылся.

«Заяц дорогу перебежал — к недоброму», — подумала Юлька. И неожиданно громко расхохоталась.

— Ты с чего? — спросила Варя.

— Я представляю — приду к Вадиму Николаевичу в гостиницу вот с этаким синячищем. Хороша, нечего сказать…

Варя тоже рассмеялась.

Шофер оглянулся.

— Вот это другое дело. А то как на поминках.

Машина вырвалась на тракт. Шофер прибавил газ. Стрелка спидометра прыгнула за цифру 100. Варя подалась вперед, прищурив глаза, и вся напряглась. Хотелось крикнуть шоферу: «Еще, еще!» Первый раз в жизни она испытывала такое наслаждение от быстрой езды.

РАССКАЗЫ

Как я был дефективным

Школа наша помещалась в центре города, далеко от моего дома. Ходить каждый день одной и той же дорогой было скучно. Поэтому обычно я шел не прямым путем, сворачивал куда-нибудь. Я бродил по улицам, подолгу простаивал у витрин магазинов, застревал возле какой-нибудь стройки или там, где чинили канализацию. Становился на край ямы и, не отрываясь, наблюдал, как работают внизу водопроводчики в высоких болотных сапогах по колено в глинистой воде, смотрел, как заливают асфальт или ломают старую церковь, подбирал и приносил домой осколки цветных стекол.

Мой одноклассник Женька жил недалеко от меня. Так же, как я, он ходил по Часовенной до самого Глебучева оврага. Мы могли бы ходить вместе, но Женька уходил из школы всегда один. Нет, мы с ним не ссорились, просто мы были очень разные.

Моя жизнь протекала совершенно обыкновенно, а Женька казался мне человеком особенным. Во-первых, он был безрассудно смел: никому никогда не давал спуску, нисколько не раздумывая, ввязывался в драку с любым старшеклассником и потому редко ходил без синяков и царапин. Во-вторых, он никогда не готовил уроков и довольствовался тем, что запомнит в классе. В-третьих, у него на левой кисти было выколото имя «Вера» и рядом — синий голубь. Такого ни у кого из моих одноклассников не было.

В школе Женька не завтракал. Он приносил в кармане ломоть черного хлеба да иногда кусок или два сахару. Но чаще всего он приносил воблу, несколько вяленых мелких рыбешек с отломанными головами. Женькин отец держал бакалейную лавочку около Привалова моста. Из всей бакалеи была почему-то только вобла, причем самого низкого сорта — по копейке штука. Когда я зимой шел утром в школу, мой путь лежал через Привалов мост, и я заходил в лавочку. Иннокентий Захарыч, отец Женьки, молча пододвигал мне несколько рыбок и смотрел куда-то мимо меня, в темноту улицы. В лице его было столько презрения и к рыбешке, и ко мне, что я с опаской клал копейку на прилавок, брал рыбу и поскорее уходил. Рыбешки эти, несмотря на свою цену, были почему-то удивительно вкусными. Такими вкусными, что я никак не мог донести их до школы и съедал, обмораживая пальцы, на ходу, прямо на улице.

Фамилия Женькина была Пичугин. В лице его и впрямь мелькало что-то птичье, острое. Живые, быстрые, как у синицы, глаза, нос, заостренный, как клюв, и движения, нетерпеливые, порывистые. В классе Женька ни с кем из мальчишек не дружил.

В школьной бригаде нас было четверо: я, Витька Бутузов, Женька Пичугин и Вера Веденяпина — веснушчатая и тихая, та самая, имя которой было вытатуировано у Женьки на руке. Вере Женька подсказывал во время диктантов. Учились мы все вместе, а отвечал чаще всего Витька Бутузов. У него была хорошая память, и он умел говорить солидно и обстоятельно. Отвечал он, а оценку «оч. хор.» ставили всем, кто был в бригаде.