Людмила Коль - Земля от пустыни Син Страница 37

Где-то теперь его родной брат? У него ведь где-то есть родной брат, Костя. Интересно, до каких еще высот он добрался? В последний раз они виделись на похоронах матери — тогда с трудом разыскали его телефон, чтобы сообщить о ее смерти, — оказалось, он давно переехал в другой район. Но с тех пор прошло уже лет восемь, наверное. Да и не говорили тогда ни о чем. А о чем было говорить? После того случая с квартирой, когда Костина Танька, эта гойка, наезжала на него, обвинив в случившемся только его, Севу, все прервалось. Дрянь, конечно. Уехала, говорят, умахнула куда-то в Германию, сбежала к другому, стерва, на халяву заграничную. Линейка, которой пользуются, чтобы провести прямую линию. Впрочем, за границей все женщины такие — жердеобразные. Он отлично помнит, как увидел ее первый раз, — такое не забывается. Бутончик в красном платьице, с блестящими глазами, подстриженная под мальчика, тоненькая и изящная. Впорхнула в их квартиру, вон там, на пороге, стояла, стреляла в разные стороны взглядами, соплюшка-школьница. А выросла во что? Как брат ее выносил? Кажется, даже любил. В свое время Сёма сразу ее определил: не баба. Подумаешь, Костя обиделся, когда Сёма так высказался, заявил, что больше Сёму видеть не хочет! Сам теперь, дошли слухи, женился второй раз на какой-то молоденькой лярве. А тогда перестал приходить, если Сёма бывал у них. Плевал Сёма на это. Всегда говорил: «А кто же она у него? Палка, а не телка». Сёма на этот счет специалист был большой. У женщины бедра должны быть, ляжки, грудь — формы, одним словом, чтобы приятно было взять, чтобы хотелось погрузиться в них, как в перину, — вот как у Лены, например. От женщины должно исходить тепло и спокойствие, а не бомбардировка из нерастраченных флюидов. Смотрела на его Лену всегда как бы сверху вниз: я, мол, с образованием, а ты что окончила? Бухучет? Ха-ха! Уже после замужества на вечерний поступила, чтобы бумажку иметь?.. А я вот — сразу, после школы!.. Нет, не так нужно было разговаривать с ней — нужно было ее сразу прищучить. Подумаешь, их квартиру оформили на него! Сколько таких случаев в то время было — не счесть! У кого-то дачу переоформили, у кого-то — квартиру, у кого-то мебель вывезли, машину за хорошую цену перепродали. Для чего же упускать шанс, если можно? Она еще пыталась ему что-то п……. Кричала по телефону: «Ты обокрал родного брата!» Обокрал! Разве не ему пришлось всю жизнь быть в тени Кости? Потому что вокруг только и говорили о Косте: успешный, молодой, а уже докторскую защитил, жена — умница-красавица. Сева и сам частенько вытаскивал эту карту, когда хотел погреться от чужой тени: «А у меня брат, между прочим…» И это он обокрал Костю?! Все ведь вернулось на прежнее место, документы переписали! Заткнуть ее нужно было сразу, чтобы не создавала шумовых эффектов. Он так и сказал ей: «За мной стоят коммерческие структуры!» Она только рассмеялась, и он услышал в ответ короткие гудки — лапкой его по морде!

Даже сейчас Всеволод Наумович чувствует, как кровь приливает к голове.

Он, конечно, блефовал. Никакие «структуры» за его спиной не стояли — кому он был нужен тогда? Кто бы за него вступился?

А если бы Костя вдруг решил остаться там? Не-ет, Лена была права.

Вечером, после ужина, когда детей уже нет в кухне, Лена говорит:

— Ну так что будем делать?

Сева ждет этого вопроса и боится его. Вопрос этот, самый тяжелый для Севы, повис в кухне давно, с тех самых пор, как Костя и Таня уехали. На сколько? Никто, по сути, не знает. Потому что время сейчас такое — незнаемое: никто ни в чем не уверен, все мечутся в незнаемости, вздыхают, шустрят, изворачиваются как могут. Каждый раз, когда Сева садится ужинать, он невольно втягивает голову в плечи, предчувствуя предстоящий разговор. И пока ест, все время думает, что вот сейчас начнется.

— Ну так что? — повторяет вопрос Лена.

Сева хорошо знает, о чем речь. Но ответить на вопрос Лены боится. Потому что это касается Кости. Он пытается спрятаться за книгу, которую всегда читает за столом: и за завтраком, и за обедом, и за ужином — такая у него привычка с детства, беспомощно пытается увильнуть, оттянуть, запутать ситуацию. Но Лена день за днем наступает, и от взгляда ее не убежать: он пробивает все, он преследует.

Сева откладывает в сторону книгу и молча смотрит в стол. Он чувствует, что ему уже не выкрутиться, что от него потребуют однозначного ответа, что он уже в капкане.

— Не знаю, тебе решать, я ничего сам делать не буду.

— Понимаешь, — Лена выразительно смотрит ему в глаза, — нужно туда пойти, найти человека — и дать. И все.

Сева прерывисто, судорожно вздыхает, как будто ему не хватает воздуха:

— Как я это сделаю? Ты думаешь, что затеваешь?

— Думаю. И ты это сделаешь, — твердо произносит Лена. — Это нам ничего не будет стоить, между прочим: возьмешь те деньги, которые он тебе оставил на всякие расходы, те баксы, что он перед отъездом тебе передал. Ты понял?

Но Сева медлит, хотя идея Лены уже прочно засела у него в голове:

— А если вернутся?

— И — что? — дергает плечом Лена. — Скажешь: случайно, ошиблись, перепутали. Сейчас ведь чего только не бывает с бумажками! Скажешь: баба-дура имена перепутала. Не знаешь, что сказать, что ли? Ты лучше подумай о том, что будет, если они не вернутся.

Сева опять вздыхает и тянет руку к книжке.

— Нет, давай обсудим в последний раз, — решительно говорит Лена, отбирая книжку. — Либо ты идешь и все делаешь, как надо, либо квартира уплывет. А у тебя двое детей. Ты подумал об их будущем? Как нашу двойку потом делить на всех будем? Сами куда денемся?

— Но пойми, это же мой родной брат!

— И — что? Он где-то там сейчас, далеко. О тебе, между прочим, не вспоминает…

— Но он же по работе, — пытается защититься от ее напора Сева.

— Всем бы такую работу! Ты-то тут сидишь, а он где-то там отъедается. И возвращаться не спешит. Время, сам видишь, какое.

— Не знаю… — нерешительно произносит Сева.

— Знаешь. И пойдешь. И все получится. Хотеть — значит мочь!

Сева, встав из-за стола, бесцельно топчется некоторое время на кухне, почесывает затылок, вздыхает, подходит к окну и что-то высматривает на улице. А Лена убирает остатки еды, посуду, и в напряженном молчании слышно, как резко постукивают тарелки. Звук мелкой колотушкой отдается у Севы в мозгу: трак… трак-трак… дзинььь… — это уже бокал…

В последнее время он стал часто просыпаться посреди ночи от кошмаров, оттого что его вдруг, через сон прошибает необъяснимое чувство ужаса, которое охватывает все тело — от головы до пяток, отчего хочется бежать: вскочить с постели — и куда угодно, закрыв глаза, заткнув уши, бежать и кричать, чтобы не слышать, не чувствовать, не ощущать ничего, гнать, гнать то, что стоит за спиной, все — прочь! Бежать куда глаза глядят, оторваться от этого, забить, забить, забить, глубоко втолкнуть обратно, чтобы не вылезало, не давило, не пугало, не мучило… Когда-то он нашел у Волошина — маленький томик стихов в руки попался, он открыл наугад:

«А ты, что за плечом, — со мною тайно схожий, —Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!»

Это ведь о том самом сказано… У-у-у… Куда спрятаться, когда они окружают плотным кольцом, наступают со всех сторон?!.. У-у-у!.. На лбу выступает пот, сердце так часто бьется, а тело словно затягивает паутиной, из которой не вырваться… У-у-у!..

Нет-нет-нет!.. Не думать о дурном, ни о чем не думать, потому что не было этого ничего совсем! Прочь-прочь-прочь… Даже в минуты полного откровения, наедине с самим собой…

Разве его семя не дало всходы? Он родил детей, и у него так много внуков, и будут конечно же еще. Это главное — оставить после себя потомство… Не семя Авраамово они, конечно, но — потомство! А все остальное — прочь!.. Он давно очистился. Он радуется тому, что имеет. Благодаря Торе он стал другим. Сказано: «Изгони гнев из сердца твоего, избавь от беды себя самого». Он спокоен теперь. Он знает, что тот, кто изучает Тору, совершенствует свою жизнь, обогащает ее ценностями. Мицвот, обращенные к сердцу и разуму, говорят о справедливости в отношениях между людьми. Он наконец достиг того, чего ему не хватало в жизни: его разум обрел веру, и вера укрепила разум. Он вспомнил теперь, как еще давно-давно, в молодости, нашел у Кафки, что жизнь, на самом деле, — это лишь неосознанное бегство от мысли о смерти. Но ведь каждому предстоит проживать ее по-разному. Раньше он был как путник во мраке, никогда не думал о таких вещах. А теперь он познал, что такое внутренний мир человека: это высшая точка в выполнении законов Торы, достижение высшего уровня справедливости и совершенствования человеческих взаимоотношений — так их учат. Благодаря изучению Торы он постиг глубину истины в самом себе! «Иди дорогой прямой — и все пути твои праведны будут, не уклоняйся ни вправо, ни влево — уводи свои ноги от зла». Ему открылось: Тора — это путь жизни, потому что указывает цель, к которой нужно стремиться. Ту самую цель, которой у него никогда не было.