Джеймс Келман - Перевод показаний Страница 38

Я уже говорил, что люди молчали. Они так и оставались, не считая интерлюдии с сигаретами. Теперь докурили и опять замешательство и опять заговорил мой старший коллега, взглянув на меня. Он сказал, Мне пришел в голову человек, которого мы сопровождали несколько недель назад, больше, два месяца три месяца. Он теперь благополучно уехал из нашей страны. Некоторым здесь известно его имя.

И мой коллега назвал его имя. Правовед заинтересовался, он очень хорошо знал эту личность. И другие члены семьи и соседи тоже слышали о нем и заинтересовались. Он был широко известен и любим также коллегами, для которых он стал большим развлечением, имитатором людей, это была его самая сильная сторона. Никто об этом не знал, пока не стал его сопровождать, и тогда они его узнали, как мы узнали правоведа, и так мой старший коллега продолжал несколько коротких секунд, как вдруг заговорила старая женщина, да, внезапно, перебивая, глядя только на мать семьи. Старший коллега перестал говорить. Женщина сказала, Кто теперь защищает нас, нас защитить некому. Она указала на правоведа. Он хороший человек, что это, хороший человек, он такой? Он защитил бы сыновей этой семьи, но не моей. Он это сделал, для наказания, те, кто убил двух мальчиков, они наказаны. Ваших чудесных мальчиков! сказала она матери семьи. Они наказаны, которые сделали это, грешники.

Наказания не было, сказал мой старший коллега.

Да, сказала женщина.

Нет.

Все знали их имена, так и были наказаны эти грешники, их семьи, наказание. А кто теперь защищает нас, нас защитить некому.

Правовед курил сигарету.

Всем было неудобно. Младший сын взглянул на отца.

Некому защитить мою семью, сказала женщина.

Наш коллега сказал, Это неуважение, то, что вы говорите.

Я могу говорить.

Вы можете говорить, да, конечно, но почему вы не уважаете людей, я не. понимаю, почему.

Моя семьи пропала, они мертвы, я знаю. И ничего нельзя сделать, я одна. Это не о моей семье, я не о ней, все семья, скажите мне это, вы можете мне это сказать.

Мой старший коллега не понял.

Что, что я должен сказать, это не только ваша семья, это все семьи.

Старая женщина смотрела на правоведа. Скажите мне это, пожалуйста. Вы знаменитый человек, хороший человек, правовед всего народа, семьи, как наши, горюют, вы поддерживаете нас в нашем горе и защищаете справедливое поведение, а как нам узнать, можно ли это. Что вы для нас делаете, ну что? Рассказываете нам истории?

Он всего лишь один человек, сказал я.

Женщина меня не услышала. Что вы для нас делаете?

Я сказал ей, он расскажет о нас, наши истории, расскажет их всем народам.

Нет, сказала она, истории для нашего народа и истории для заграничных народов отличаются. Это будут истории различного рода. Есть такие истории, да, могут быть истории, которые человеку хочется пересказывать, но некоторые не хочется. Некоторые не хотят пересказывать истории, эти истории, любые.

Я не понимаю, о чем вы говорите.

Старая женщина повернулась к правоведу. Но подумайте о себе, сказала она, единственном, кто знаменит и знает многих людей, важных людей знаменитых людей, знаменитых знаменитых очень важных персон.

Что значит знаменитых? сказал я.

Знаменитых, ответила женщина.

Да, сказал я, это я могу объяснить, это когда безопасности думают казнить кого-нибудь, однако думают – нет, а потом опять, хорошо бы, и никак не могут решиться.

Да, сказал правовед, однако наш коллега прав, знаменитым быть хорошо, не отрицаю, это часто сбивает людей, вот и в аэропорту мой приезд вызвал большое оцепенение, начальства были шокированы, и что они сделали? Ничего, только поставили в мой паспорт штемпель о въезде. Я не сказал им, приветствую, я хотел бы, да не смог, я не такой отважный, просто прошел через здание вокзала, к коллегам, которые ожидали меня, надеясь, что все обойдется.

Старая женщина внимательно слушала, другие тоже, мать семьи, отец семьи. Некоторые дрожали. Теперь в комнате был холодный воздух из открытого окна. Правовед продолжал говорить. Чего мы просим от наших коллег? Мы все участвуем в борьбе. Страдаем, да, каждый, что же неправильного? Я скажу. Если я могу говорить, что я должен сказать, я скажу это, скажу здесь и скажу за морями. Потому что сейчас, в это время, всем ясно, что в этой комнате собрались отважные мужчины и отважные женщины, которые бьются только за честность, только за нее, кто так сражался за это и так продолжит, так и будет.

Я видел лицо младшего сына, волнение в его глазах. Я видел, мать следит за ним, отец нет, только смотрит в окно, отдаленный.

Мы ждали, может правовед продолжит или старая женщина что-нибудь скажет. Тоже другие люди. У каждого была в запасе история, истории. Проходили мгновения. Правовед вынул из пачки новую сигарету, прикурив ее от прежней, еще горевшей. Люди следили за ним. Потом младший снова взял спички, подходит к старой женщине, чиркает спичкой и говорит ей, Тетушка, это вам, закурите.

Старая женщина сунула сигарету в рот, он поднес ей спичку. Спасибо, сказала она, и назвала его по имени, коснулась руки.

Снова молчание.

Правовед обратился к нашему старшему коллеге, Что там насчет человека, которого сопровождали ваши люди и который теперь благополучно уехал из нашей страны, некоторым здесь известно его имя.

Да, сказал наш старший коллега, взмахивая руками, обращаясь ко всем в комнате. Он говорит о том имитаторе людей. Одна из самых сильных сторон, которыми он обладал. Мы не знали этого, пока не стали его эскортом. Позвольте, я расскажу, как он говорил голосом всех людей, женщин, да, заграничных людей, кого угодно, любого. Ночами мы могли лежать в темноте, слушая, как он говорит смешными для нас голосами, голосами верхних начальств, главных начальств, всех выдающихся людей, которых мы могли знать, да, и из мультфильмов на телевидении, как их, Баге Банни, кто еще, Дональд Дак, их голосами тоже.

Наш старший коллега рассмеялся, показывая на детей, которые слушали.

Да, этими знакомыми вам голосами, он рассказывал истории, этими голосами и тоже кряк-кряк-кряк, я Дональд Дак, кряк-кряк-кряк. А потом говорил, как двое, мужчина с женщиной, муж с женой, как они беседуют вместе, и тоже кряк-кряк-кряк, нам это казалось смешнее любой интерлюдии. Если что-то такое и бывало в прошлом, мы никогда об этом не слышали, ни о чем подобном. И будем помнить также об этой личности, что он был личностью очень известной, выдающейся личностью, очень важным человеком, очень высокого положения и ранга, из наиболее высоких международных начальств, верхних начальств, из Вашингтона и Лондона, Парижа, Берлина и Москвы, Пекина и также Стокгольма, и приехал сюда и с нами, живет, делится, потягивает спиртное, он и его привез, бренди из Франции, так он говорил, лучший из всех напитков, бренди из Франции, его можно принимать на завтрак с кашей.

Да, правовед улыбнулся, затягивая дым в легкие, утирая слезы по краям глаз. Да, этот человек, он его хорошо показал.

Мой старший коллега продолжал об этой выдающейся международной личности, происходящей из нашего народа, предлагающей лекции всем другим народам и одновременно другими его голосами произносящей много ролей, людей из нашего народа, задающих вопросы международным началь-ствам, исторические вопросы, нравственные вопросы, интеллектуальные вопросы, вытекающие из всех предложений, примирительных процедур, и из более глупой природы таких примирений, убитый и убийца, все такое.

И когда мой старший коллега остановился, не хватило дыхания, я тоже смог рассказать о нем, имитаторе голосов, и я сказал, Да, как эти, жертва и преступник, изнасилованный и насильник, как они между собой, да, да, ты меня убил, я прощаю тебя, кряк-кряк-кряк, не думай о себе плохо, что только убийца, и для сирот изнасилованных женщин, изуродованных мужчин, да, я прощаю тебе, кряк-кряк-кряк, что ты нас насиловал и убивал, это ничего, и отрезал мне груди и гениталии, приди ко мне, я поцелую тебя в щеку, кряк-кряк-кряк, где тут вас дом веры, позволь мне войти, чтобы я мог узнать высшего из высших, это начальство, оно превыше всех прочих, чтобы я мог узнать любовь его, как любит он матерей и отцов наших, ты бог, приди.

Да, сказал мой старший коллега, но помните также, как это говорилось, мы же падали на пол от смеха, все мы.

Да.

И там еще дальше, может ты расскажешь об этом, как рассказывал другим, насчет этого человека.

Что?

Ты же нам рассказывал.

Я не помню, о чем.

Да, сказал правоведу мой старший коллега, это важный момент, мы разговаривали после одного дискуссионного собрания.

Да, сказал младший сын.

Мой старший коллега опять посмотрел на меня. И все другие тоже смотрели. Могу ли им ответить или сказать что-нибудь. Я только глядел в пол, только это и мог.

Младший сын спросил у меня, можно я скажу? Я помню, как ты нам рассказывал.

И он рассказал. Отец отвернулся от окна, вглядываясь в него. Я слушал, но не слышал, это была моя история о времени, когда великий человек, имитатор, был с нами. Как-то ночью мы проехали большое расстояние, нашли расположение и отдыхали. Это было в одном лагере. Армейские стояли совсем рядом, мы не могли воспользоваться гостеприимством местных людей, чтобы не навлечь на них новые обвинения. Еды у нас было не много, совсем мало, стояла ночь, мы утихомирились и старались заснуть, но ничего не получалось, и тогда великий человек заговорил, рассказывая нам всякие истории, и коллеги слушали, им нравилось, но я эти истории слышать не мог, не мог сосредоточиться ни на чем, что могло происходить и почему так было, только на том, что мой товарищ вернулась в тот день пораньше, и была рядом со мной, можно я о ней расскажу, я лежал рядом с ней и как мы не трогали друг друга, что так не могло быть между нами в такой ситуации, люди же не дураки, тогда уже было известно, что мы вместе, мы двое, если коллеги видели одного, так сразу и второго, и когда великий человек рассказывал все эти истории всеми этими голосами, чтобы поддержать коллег в такое трудное время, я ничего не слышал, ничего, только дышал вместе с ней, с моим товарищем, и шептал ей, и она мне шептала в ответ, что когда великий человек доводил всех коллег до хохота, это было лишь шумом в ее голове, наполняющим уши и мозг, столкновением многих голосов, многих многих голосов, голосов наших людей, создающих неблагозвучие, лишенных всякого юмора, и тогда она чувствовала, что скоро умрет.