Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь Страница 39

Как, когда всё закрутилось? Связалось с тем миром, с нормальным, про который Генка так хотел забыть, вытеснить его. Забыть, потому что в том мире ему нет места, с самого начала не было. И братьям, и пацанам — тоже не было. Нет его! Нет! Есть мир уродов, в котором живут Генка, его бригада, их жертвы… А больше нет ничего… Откуда же оно лезет?!

Милиционер Алёша стоял возле стойки вокзального буфета и пил обжигающе горячий кофе, заедая его бутербродом с сыром. Рядом с Алёшей остановился грязно одетый пацан со странно застывшей физиономией, положил локти на стойку, молча заглянул в лицо. Пацан был бледен и худ, и Алёша решил, что он просто голоден и просит есть. Подумав, он протянул парню половину бутерброда. Но мальчик отрицательно покачал головой и даже спрятал руки за спину. Потом покопался в своих лохмотьях, вытащил оттуда какую-то бумажку и положил её на стойку перед Алёшей. На бумажке корявыми печатными буквами было написано: ТЫ — МИЛИЦИНЕР.

Слова Алёша опознал сразу, но только по вопросительному взгляду пацана догадался, что, во-первых, парень — немой, а во-вторых, на бумажке написан вопрос, просто о существовании вопросительного знака парень не знает или не умеет им пользоваться.

— Да, я милиционер! — Алёша несколько раз энергично кивнул. Он знал, что немые люди обычно не слышат, но что-то в поведении и в реакциях пацана подсказывало милиционеру, что этот как раз — слышит прекрасно. Но вот понимает ли? Наверное, если умеет писать, то понимает…

Парнишка удовлетворённо замычал, забрал бумажку и выдал взамен неё другую. Эта, вторая, была почти полностью заполнена немыслимыми каракулями. Пацан, широко разводя руки, показывал что-то очень большое. Потом ткнул грязным пальцем в прошлую бумажку, в слово «милицинер». Опять широко развёл руки, дотронулся до бумажки в руках Алёши.

— Показать большому милиционеру? Главному? — догадался Алёша.

Мальчишка радостно закивал, заулыбался странной, но в целом приятной улыбкой.

— Но я же тут ничего не пойму… — попробовал возразить Алёша. — И никто…

Но было уже поздно. Немой мальчишка скрылся в высоких вокзальных дверях.

Алёша склонился над запиской. Она сообщала, что

ДЕВАЧКУУКРАЛИМАРИНАВАСКРЕСЕНЕАТДАТВИСКОЕШАСЕ

РАЗРУШИНЫЙСАРАЙЧИТЫРЕЧАСАУБИВАТПЛОХОМИЛИЦИНЕР

ПУСТПОМАГАТ

Алёша задумался. Отмахнуться от сообщения немого оборванца он не мог, не имел права. Потому что в записке речь явно шла о похищенной девочке. Мальчик же хотел предотвратить какое-то убийство, которое, по его сведениям, должно случиться в воскресенье. Убьют девочку? Нет, из записки это, вроде бы, не следует. Из записки следует, что девочку, наоборот, собираются отдать. Кому? И кого собираются убить? Где? И, главное, что же делать с этой запиской?

Представив жестикуляцию оборванца, который велел показать записку большому милиционеру, Алёша вдруг по совершенно явной ассоциации вспомнил огромную инспекторшу по делам несовершеннолетних. Точно! Это же как раз по её ведомству — мальчики, девочки! «Отнесу записку ей, всё объясню, — решил Алёша. — А там пусть она сама определяет, куда это передать и надо ли передавать».

Алёша быстро допил кофе и отыскал напарника, вместе с которым дежурил на вокзале. Напарник заигрывал с девушками из киоска.

— У меня тут ориентировочка появилась, — небрежно сказал Алёша. — От одного немого пацана. Насчёт убийства и пропавшей девочки. Я сейчас к инспекторше по делам несовершеннолетних сбегаю и разом вернусь. Лады?

— Беги, беги, — благодушно согласился напарник. Видимо, его флирт с девушками из киоска разворачивался удачно! — Ты же у нас теперь специалист по детям, известный этот… детофил.

— Каждый всё понимает в меру своей испорченности, — Алёша шутливо замахнулся, намереваясь съездить приятелю по шее. Тот легко увернулся, заржал, что-то вспомнив:

— Да мы по сравнению с ними прямо Золушки, если хочешь знать. Во, мне позатот день племяш считалку рассказал. А племяшу, между прочим, одиннадцать лет. Слушай:

— Га-га-га! — заржали уже оба милиционера, и Алёша, легко петляя в вокзальной толпе и зажав в кулаке записку, побежал к платформам. Оттуда до инспекции по делам несовершеннолетних было ближе всего.

— Трофимыч! Здравия желаю. Марфа Броневицкая беспокоит. И тебе того же. Да нет, по делу. У меня тут такая странная информация появилась. Вроде бы имеет отношение к нашему с тобой недавнему разговору. Ты бы подошёл, если можешь, я-то, сам знаешь, человек малоподвижный…

— Да-а, — Виктор Трофимович отхлебнул чаю, который Марфа Петровна всегда подавала в подстаканниках. Это выглядело как-то очень по-мужски, и милиционеры это ценили. — Похоже, ситуация, в чём бы она ни заключалась, вышла на финишную прямую… Мы тут с тобой уже ничего не сможем. Надо патрульно-постовую привлекать и этих, которые в Питере девочкой занимаются. Чего же этот Алёша пацана-то не задержал, не расспросил как следует?

— Понимаешь, Трофимыч, пацан-то вроде немой был, не больно-то его расспросишь.

— Вона как… А что же это такое в записке «вискоешасе» — как ты думаешь?

— «Шасе» — это, наверное, шоссе. Но вот какое?

— «Виское» — тут же сказано.

— Спасибо, друг, объяснил. Но вот ориентир точный есть — разрушенный сарай.

— У нас в области знаешь сколько разрушенных сараев…

— Знаю, знаю… Всё равно надо эту записку в оперчасть передать, пусть они там решают, где именно в воскресенье в четыре часа всё это случится. Девочка-то там точно будет, правильно я поняла?

— Да вроде бы… Да… Ну, может у них ещё какая информация есть. Прибавят одно к другому и раскумекают… Наше дело — сторона. Хотя, честно скажу, мне уже и самому любопытно, что это за заварушка такая, где кругом одни дети, из пистолета стреляют, девочек воруют, немые пацаны милиционерам записки передают и всё такое. Вокруг чего всё крутится-то?

— Да скоро узнаем, Трофимыч, так я понимаю. В понедельник уже всё ясно будет… Лишь бы без крови обошлось… Вот о чём я думаю…

— Да, Марфа Петровна, — это ты права, это, как ни крути, главное…

Василий, Сёмкин отец, постучал кулаком об притолоку, не дождавшись ответа, шагнул в сени. Пошаркал ногами об вытертый половичок, стянул неопределенного цвета шапчонку, зажал в кулаке.

— Игнатьич! А, Игнатьич! — позвал он. — Дома ли?

— Заходи, коли пришёл, — донеслось из комнаты. — Чего на пороге мнешься?

Трофим Игнатьевич склонился над расстеленной на столе картой, возил по ней очки и что-то разглядывал.

— Я вот чего спросить пришёл, Игнатьич, — Василий переступал с ноги на ногу, мялся. — Насчёт сына. Сёмки, значит. Я твоему Виктору заявление подал…

— Подал — хорошо, — кивнул Трофим Игнатьевич. — Жди теперь. Как что появится — тебе сообщат.

— Да я вот… это… бабка Настасья говорит, что это… Сёмку намедни в посёлке видела…

— Да ну? — удивился старик. — Как же это? И домой не зашёл?

— Да я не знаю, жена темнит чего-то, — признался Василий. — Меня-то тоже не было… А только Настасья говорит, что Сёмка-то с твоего крыльца сходил и в лес подался… Примерещилось, может?

— Примерещилось, примерещилось, — старик согласно покачал лысой головой. — Чего ему от меня в лес сигать-то?

— Вот и я думаю, — облегчённо вздохнул Василий. — Чего ему мимо родного дома, да к тебе?.. Ну, я пошёл?.. И я вот, гляди, Игнатьич, новую жизнь начал. Второй день уже… Утром для поддержания… И больше ни-ни… Как полагаешь?

— Полагаю, Василий, если ты себя насупротив выпивки поставить сумеешь, — серьёзно сказал старик, — то это случится большая поддержка для вашего семейного очага. И Сёмка, глядишь, вернётся, если ты меня об этом спрашиваешь…

— Об этом, об этом, — радостно закивал Василий и решил в ответ на добрые слова польстить старику. — Ты, Игнатьич, хоть человек уже глубоко пожилой, а прямо в корень зришь. Удивительно даже, что в таком преклонном возрасте такой острый ум сохранил. Это ж не часто случается. Небось, знак на тебе какой…

— Какой знак! — невесело усмехнулся старик. — Здоровый образ жизни, работа, цель опять же… Но стар я стал, Василий, стар, ничего больше не могу… А надо, надо одно дело сделать…

— Так, может, подмогнуть чем, Игнатьич? — спросил Василий. — Я для тебя завсегда пожалуйста. Потому как уважаю твою честную трудовую биографию…

— Не балаболь, — строго одёрнул гостя старик. Поколебался, пожевал губами, потом горестно махнул рукой. — Ладно, Василий, доверю я тебе государственную тайну. Только ты её храни, как… ну, как чекушку на опохмел. Понял?