Джеймс Хайнс - Рассказ лектора Страница 4

После этого Нельсон с болью осознал, что отличается от других, но когда он попытался объяснить это отцу, Нельсон-старший сказал только: «Подай мне Браунинга». С выражением, которого Нельсон-младший никогда у него не видел, отец очень торжественно прочел отрывок из «Андреа дель Сарто». Книга дрожала в его руках. Дважды он замолкал и прикусывал губу.

— «Ты и не знаешь, как другие тщатся»[11], — прочел он и снова замолк. Рот его кривился. Нельсон испугался, что сейчас отец заплачет.

Однако Нельсон-старший прочел еще несколько строк, про человека, который способен достичь небес и вернуться обратно, но не способен выразить это своим искусством. Он закрыл книгу и сказал:

— Теперь ты понимаешь, Нельсон, что я хочу сказать? Ты осознаешь, в чем разница между тобой и мной?

В общении с сыном Нельсон-старший придерживался сократического метода, который никогда не рискнул бы применить к добродушным айовским увальням. Впрочем, в ту минуту Нельсон понятия не имел, о чем говорит отец. Что-то насчет живописи. Больше он ничего не понял, хотя все равно кивнул.

— В дерзанье — цель, Нельсон, — хрипло выговорил отец, — а не то, — голос его сорвался на шепот, — на что и небо?

В средней школе Нельсон читал Конрада и Томаса Гарди, а в старших классах, когда другие подростки передавали из рук в руки зачитанных до дыр «Властелина колец» и «Над пропастью во ржи», носил при себе томик Эзры Паунда. Пробуждение сексуальности совпало у него с чтением «Улисса», и Молли Блум слилась в его сознании с Брендой Спак, рослой дочерью преуспевающего фермера, который выращивал сою. Нельсон подбрасывал ей в ящик анонимные стихи, написанные на лучшей почтовой бумаге из маминого бювара, пока не услышал, как она читает их вслух в школьном кафетерии, с подвыванием выводя его ямбические пентаметры, а слушательницы угорают со смеху и делают вид, что их сейчас вырвет. Ржание девчонок поразило Нельсона в самую душу, но остался и неприятный осадок от того, что Бренда прочла «абрис» с ударением на втором слоге и дважды запнулась на слове «фосфорический».

Хуже того, они учились в одном классе, и, когда отец Нельсона задал выучить любое современное стихотворение, Бренда продекламировала слова из популярной песенки. Вечером отец заставил Нельсона изобразить матери, как Бренда сопровождала рефрен чем-то вроде реверанса, приседая всякий раз, как произносила: «Станция Юбочкино»[12]. Нельсон-старший хохотал до слез и подытожил выступление сына словами: «По крайней мере это не Саймон и Гарфункел»[13]. Нельсон покраснел от злости и дал себе слово никогда не высмеивать учеников, даже за глаза.

К выпускному классу Нельсон отрастил волосы до плеч, усики и бороденку клочками, напоминающую про стригущий лишай. Он забросил долгий телеологический марш от Чосера к Хемингуэю и взялся за Керуака и Уильяма С. Берроуза, выучил наизусть первую половину «Воя»[14]и подстриг лишайную бороденку под эспаньолку. К тому времени он приобрел несколько «дурных» друзей, с которыми курил травку и слушал «Джетро Талл»[15]. Нельсон надолго задерживал в легких сладкий дым и, как в тумане, вещал, что слова у «Талл» на вполне серьезном поэтическом уровне, на что его друг-анашист отвечал: «Акваланг» — пять баллов».

Он потерял невинность с девочкой по имени Венди Уолберг у нее в гостиной под звуковое сопровождение Ала Стюарта[16]. Здесь, в доверительной атмосфере, Венди призналась, что, во-первых, знает про анонимные стихи, во-вторых, Бренда просто стерва, а она, Венди, смеялась только потому, что смеялись другие девчонки. Магнитофон играл «Год кота», а она прижималась к Нельсону в скрипучем дерматиновом кресле, шепча, что сделает все, лишь бы ей писали такие стихи. Да, повторяла она, все.

Потом она сказала, что тоже «балуется поэзией», и не хочет ли он взглянуть на ее стихи?

— Сейчас? — спросил Нельсон, и она голая побежала к себе в комнату за тетрадкой.

Приклеенный к дерматину собственным потом, Нельсон слегка встревожился. Стихи, как обнаружилось, не дотягивали до уровня, так скажем, «Джетро Талл», но он объявил, что они замечательные, а на следующий день избегал ее в школе. Двадцать лет спустя он по-прежнему считал этот поступок худшим в своей жизни.

На следующий год Нельсон отправился в Гальцион-колледж, четырехлетнее литературно-художественное заведение в Огайо. Здесь он навсегда бросил писать стихи и обрел истинное признание. Открыв для себя Джойса, Фолкнера и Томаса Вулфа, Нельсон принялся сочинять модернистскую эпопею про взросление пылкого рослого айовца, его борьбу за независимость и понимание в маленьком городке, а также творческое и сексуальное пробуждение в столице. Роман назывался «Тезей» и строился на метафоре: блуждание героя в лабиринте Нью-Йорка, Лондона или Парижа — Нельсон никак не мог решить, где именно. Точно так же он не знал, сделать ли героя скульптором или композитором. В любом случае не писателем — Нельсон боялся, что это будет слишком автобиографично.

На семисотой странице через один интервал Нельсон довел героя до четвертого курса, набрался храбрости и показал рукопись преподавателю литературного мастерства.

Уолтер Мидлист к сорока пяти годам окончательно разочаровался в жизни. Когда-то давным-давно его, начинающего писателя, прочили в новые Шервуды Андерсоны[17]. С тех пор он не написал ни строчки. Его отзыв на роман Нельсона был убийственно краток. Он бросил «кирпич» на стол и сказал:

— Ты что-то имеешь против пунктуации, дружок? Такое впечатление, что тебя ударили по голове «Авессаломом, Авессаломом!»[18]. Пора бы и повзрослеть.

В тот вечер Нельсон сжег рукопись по листочку в гостиной общежития, потом, как другие молодые люди, чьи литературные амбиции раздавил Мидлист, стал все свободное время пропадать у профессора. Каждый вечер Мидлист доставал из кармана и раздавал мастырки толщиной в палец. Развалившись в ногах у наставника, с расширенными зрачками, юные служители неудачи разносили в пух и прах всех публиковавшихся авторов, начиная с Джонатана Свифта. В отличие от прочих Нельсон прочел почти все книги-жертвы, но его способность цитировать на память имела успех, только если он цитировал с издевкой.

В конце концов Мидлист сел за распространение наркотиков и написал бестселлер о жизни в тюрьме («Новый Карил Чессман»[19], было написано на супере). Тем временем случай выхватил Нельсона из пучины отчаяния: на семинаре по литературной теории он, ссутулившись на задней парте, вяло оттарабанил «Полых людей»[20]. Согруппники пооткрывали рты, и что-то вроде гордости забрезжило у Нельсона сквозь уязвленное самолюбие и комплекс неполноценности. Однако профессор Галлагер, мрачный дядька с голосом, похожим на осипший гидрант, только нахмурился.

— Поговорим после звонка, — сказал он и, когда занятие кончилось, отвел Нельсона к себе в кабинет.

Нельсон еще раз прочел поэму, а профессор Галлагер сопел и тряс головой.

— Больше чувства! — рявкнул он. — Ты не «Желтые страницы» читаешь!

С третьей попытки Нельсон прочел так, как хотелось Галлагеру, вложив в строчку «Вот так и кончился мир» достаточно экзистенциального ужаса.

— Как, черт возьми, ты это запомнил? — спросил Галлагер, ласково глядя на него.

Нельсон смутился, но ему было приятно.

— Это дар, сынок. — Галлагер откинулся в кресле и сцепил толстые пальцы за головой. — Только мне плевать, сколько стихов ты знаешь на память. Если ты еще раз на моем семинаре прочтешь их без выражения, то получишь в лоб. — Он гоготнул. — У меня рука тяжелая!

Галлагер родился на ферме, прошел Вторую мировую войну и самостоятельно выбился от сохи в мир семиместных автомобилей и цветных телевизоров. Литературу он открыл после двадцати благодаря ветеранским льготам на учебу и питал к ней почти религиозный пиетет. Ученики Гальцион-колледжа в большинстве своем не собирались учиться дальше («Бараны, — рычал Галлагер, — тупые овцы»), и набрести на Нельсона было все равно что найти мальчонку, воспитанного волками. Отставной сержант Галлагер муштровал его, как в свое время новобранцев на Алеутских островах, и быстренько выбил анашистскую дурость. Дважды в неделю они занимались аналитическим прочтением[21], и Галлагер носил ему книги современных критиков: Лайонела Триллинга, Альфреда Кейзина и Ирвинга Хоу[22]. Он учил Нельсона просодии, ставя перед ним невыполнимые задачи. «Напиши мне секстину в стиле Эмили Дикинсон», просил он, чтобы посмотреть, как Нельсон объяснит, почему это невозможно. Иногда его беседы больше походили на зажигательный спич в клубе «Ротари».

— Мой старик был фермером, — говорил Галлагер. — Из книг он держал дома торговый каталог Сирса и Библию, да и ту брал лишь затем, чтобы стукнуть меня по башке. — Профессор подавался вперед, вперив в Нельсона пронзительный взгляд. — То, что у тебя тут, сынок, — он постукивал Нельсона по широкому лбу, — это сокровище.