Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 4 2011) Страница 4

— Они и мне звонили. Слушок пущен специально… Но Артема не запачкать.

— Уверена?

— По всей Москве слышно — Константа, Константа!.. Кто в нашем районе борется с цензурой? — Артем Константа! Кому прочат высокий пост в Московской думе? — Артему Константе!..

— Ну зачем, зачем он политик! Отец сколько мог внушал мне отвращение к политикам.

— Но Оля! А как же речь Артема о цензуре! Знаменитая речь!.. Она прогремела! Она уже в истории!

Сонный Артем словно о чем-то предупреждает счастливо разговорившихся, расщебетавшихся сестер. Словно бы издалека, строго погрозил им пальцем:

— Пейзажик!

*

— Ладно. Всё. Уже утро, — говорит Инна. — Я одеваюсь… А ты пока погадай по Кандинскому. Погадай себе, а заодно и мне.

— О чем?

— О нынешней ночи. О сегодняшнем звездном дне.

Ольга берет в руки пульт и наугад направляет в сторону репродуцированных работ художника .

— “Синий всадник”?

— Как хочешь…

Замелькало… Репродукции поочередно вспыхивают и гаснут.

Но Ольга откладывает гадание: — Нет, Инночка. Не хочу… Записи очень громкоголосы. Боюсь его разбудить.

— Кандинского?

Тихая ночная шутка. Сестры тихо смеются.

Техническая изюминка.

Развешанные на стенах К-студии репродукции известных картин В. В. Кандинского снабжены краткими магнитофонными записями — нацель пульт, нажми кнопку, и востребованная тобой (или напротив — тобой не жданная, выкрик оракула) картина, высветившись, “заговорит”.

Не бог весть, но эффектно.

Как правило, “заговорит” картина цитатой из статей, из книг Кандинского, из интервью.

Надо бы и ей сколько-то поспать, хотя бы поваляться. Ольга осторожно взбивает прохладную подушку на своей стороне постели.

Всматривается в спящего Артема.

Так бывает, что женщина своего мужчину может близко рассмотреть только вдруг — в серенькое предутро. А затем его слишком заторопят, заспешат, затолкают, задергают, заговорят глупостями. Лица мужчины ей уже не увидеть, не разглядеть, бедолагу потащило быстрой водой… горной водой!.. да и женщину с ним вместе! оба барахтаются!

Ее чувству нужен внятный простор.

Ольга пытается уяснить, что больше всего ее привлекло в Артеме. Его глаза? И да и нет… Его голос, голос, вот оно!.. Его хрипотца. Эта откровенная терпкая… волнующая хрипотца хранит, прикрывает Артема как богатой ширмой. Голос! Тембр…

О чем бы ни говорил — живое волшебство.

Я и впрямь влюблена без меры, — размышляет Ольга. — А голос — да. Голос чуть ли не главный дар, которым наделила Артема природа. Я могла бы слушать его хрипотцу до бесконечности… Но ведь я оберегаю сон. Спи, милый… Спи, Артем… Мы могли бы проговорить до дневного света. До луча. До легкости дня.

Женщина сближается с мужчиной, и вот в ней, как оказывается, — уже две женщины.

Одна женщина (это я!), которая каждую минуту начеку, — недоверчивая и отчасти даже озленная (предыдущими промахами по жизни). Настороженно следящая за каждым жестом и шагом мужчины… этого непредсказуемого существа. Враждебен женщине в начале совместного пути едва ли не всякий… Даже самый обмякший и интеллигентный… Даже самый-рассамый тупой добряк!

А вторая?

Вторая женщина (это ведь тоже я!) старается совпасть, слиться, срастись с мужчиной. И прежде всего — научиться болеть ему в отзвук! Болеть его болью… Женщина как вмонтированное болевое эхо. Вот и всё! Вот залог успеха… Мне больно, когда больно тебе .

Даже очень счастливые в любви женщины рассказывают, что эта наша раздвоенность, эта двуликость, эта забавная разность женского двоечувствия обнаруживается у каждой из нас — и особенно — в первые дни близости… Когда время рывками... в первые даже месяцы близости! в первые даже годы!

У каждой!

— Оля… Оля!.. Иди ко мне… Что? уже утро?

Артем на миг проснулся, берет ее ласковую руку, пытается притянуть к себе.

Ольга высвободилась. Сидит в шаге от него.

— Оля!

Но Ольга свято помнила — ему надо отдохнуть.

Он тянул к ней руку, а Ольга виновато заклинала себя:

“Я не должна… Не должна еще раз… Это будет ошибка... Да, да, я хочу. Но надо выждать… Выждать… Слабость одной минуты”.

И снова заклинала:

“Слабость одной минуты. Я боюсь слабости… Я боюсь его мужской воли. Я боюсь постельной зависимости. Я знаю, слышала, что это такое…”

— Оля!

“Он засыпает. Вот и пусть… У него впереди трудное утро. Трудный день”.

— Оля!

“А я молчу. Я ни слова. Любовь, конечно, еще какая ловушка!.. Меня бросало из стороны в сторону”.

Его обмякшая рука так и осталась протянутой к Ольге… Спит.

“Вполне ли он в такую ночь здоров? Неужели вот так перед каждым митингом?..

Но как это хорошо — не уступить любимому мужчине сразу. Как это хорошо — выждать!”

*

Звонок.

Однако звонит не сестра — в трубке слышен не сразу Ольгой прочитанный сиротский женский голос.

— Простите… что я ночью. Но я знаю, что Артем сейчас спит… Он всегда спит, если с утра выступать. Крепко спит… Иногда с небольшим перерывом, извините, на секс… Но сейчас он уже обязательно спит. Я знаю. Я его жена. Оставленная… Брошенная… Я звоню вам, Ольга, потому что много слышала о вашем покойном отце. О диссиденте… О нем у людей хорошая, светлая память. И потому я также предполагаю в его дочери — предполагаю в вас, Ольга, — человечность и доброту души.

Пауза.

— У меня, — женщина плачет, — у меня ничего и никого нет. Кроме Артема. У нас даже ребенка не получилось…

— Я сочувствую вам, — осторожно говорит Ольга. — Я всей душой вам сочувствую. Но вы уже в который раз звоните. И что я сейчас смогу?.. И ведь я знаю, что Артем ушел от вас уже давно.

— Но для меня, — плачет, — для меня это как вчера. Я все еще с ним.

— Сочувствую и в этом… Простите.

Ольга возле постели, где спящий Артем.

Слабый свет ночника объемно освещает всё вокруг — вот он Артем, а рядом вот он сочный и призрачный мир абстрактного искусства. Уже давно ставший ей родным.

И почему не погадать по врачующему нас Кандинскому?.. Кандинский никогда не ранит. Ольга берет пульт — и наугад направляет, посылает команду развешанным на стенах репродукциям . В их живой пестрый разброс.

И как же не поверить, что нас слышат. Как не поверить, что где-то живет ответное слово, которое нам и которое впопад… Где-то же еще удается попасть в дразнящую нас цель!

Так это или не так, но одна из репродукций, пискнув, послушно подсвечивается.

Звучит мужской голос, баритон… Зачитывает одну из схваченных сентенций любимого Ольгой художника.

“ ОСОБЫЙ МИР ОСТАВШИХСЯ НА ПАЛИТРЕ КРАСОК… БЛУЖДАЮЩИХ НА…”

И с паузой:

“…НА ЕЩЕ НЕ ГОТОВЫХ ХОЛСТАХ”.

И снова. В правильном порядке:

“…МИР ОСТАВШИХСЯ КРАСОК… БЛУЖДАЮЩИХ… НА ЕЩЕ НЕ ГОТОВЫХ ХОЛСТАХ” .

*

— Кто это?

— Спи, спи. Это мой Кандинский.

Но Артем уже проснулся.

— Оля! Оля!.. Неужели я проспал такую ночь… Так много спал… Такая наша ночь… Иди ко мне!

Он проснулся, он хотел близости. Нет, нет!.. Ольга милосердно, трогательно просила его поспать еще. По-ночному тихо умоляла — не надо, не надо, Артем, уже с утра твое выступление… митинг… Ты слишком устал.

Но мужчина и не думал перестать, напротив… Он хотел ее все больше. И, крепче взяв за руку, хозяин, притягивал к себе.

“Но хотя его пробудило желание, хотя страсть, он старался быть деликатным. Он целовал меня, бережно, нежно, но, конечно, настойчиво, а я… я, конечно, старалась быть на страже его сна… и на страже самой себя…

Однако та, вторая женщина во мне (это ведь тоже я), оказалась уже взволнована ничуть не меньше, чем он. И сама, мыслью, уже тянулась к нему”.