Габриэль Витткоп - Каждый день - падающее дерево Страница 4

— Не нужно качать Югетту. Она еще слишком маленькая...

Мне только что приснилась все эта история с качелями, в точности как она произошла. Я давным-давно забыла ее. Дверь сарая закрыта, это благоразумно и в то же время неблагоразумно, хоть я и колебалась. Если закрытая дверь чревата подозрениями, то открытая — грозит неожиданностями. Это большая дилемма, ведь мне всего десять, а этот возраст подразумевает неведение. Меня и правда застанут врасплох, но лишь отчасти. Безосновательная вычура: а если тетя Алиса все знала? Если ее появление in extremis[8] было вызвано внезапным раскаянием, когда она все же одумалась? Ведь я, кажется, прежде замечала, что она недолюбливала свою малышку Югетту. Никогда не знаешь... Впрочем, Югетта с ее беспощадной пошлостью была вылитая мать. Я очень хорошо ее помню: лицо, каких миллионы, потухший взгляд и волосы неопределенного оттенка с подстриженной челкой. Я даже помню ее летнее платье в синюю клетку, с очень смешными пышными рукавчиками, откуда выглядывали пухленькие руки. Я со всего размаха толкаю качели, и Югетта почти касается потолка. Несколько раз. Я уж подумываю, что она упадет, но эта сучка цепляется крепко. Лишь когда я резко останавливаю движение и доска, выйдя из равновесия, переворачивается, Югетта, наконец, не удерживается и падает. Падает на ладони и колени, и на долю секунды эта поза животного побеждает мое отвращение: я вижу в своей кузине зверька, чистое создание. Я вдруг начинаю ее любить, и от собственной выходки у меня щемит сердце. Но homo nocens[9] уже с криком поднимается и бежит к закрытой двери. Одним прыжком я настигаю свою добычу.

Югетта падает с качелей и сильно ударяется головой о плиточный пол. Она без сознания, из носа вытекает алая струйка.

Югетта падает с качелей и сильно ударяется головой о плиточный пол. Она без сознания, и алая струйка вытекает из левого уха, прямо из-под шевелюры неясного оттенка, тронутой солнцем, заглядывающим в проем открытой двери.

Югетта падает с качелей и сильно ударяется головой о плиточный пол. Ее глаза приоткрыты. Одна рука неестественно выворачивается. Ноги, разбросанные в стороны, кажутся вывихнутыми.

Ипполита склоняется над Югеттой на пару секунд и увлеченно за ней наблюдает. Затем поднимается и выбегает наружу, чтобы позвать на помощь.

Увидев, что она крепко цепляется и не падает, я отказалась от своего замысла. Впрочем, это была лишь мимолетная мысль, простая игра ума. Кроме того, приходилось сильно рисковать. Позже настоящее убийство окажется совсем иным.

В детстве я упала с качелей, но лишь рассекла верхнюю губу. Не знаю, как это случилось, но мне повезло. Качели стоят до сих пор, хотя веревки и сменили. Вон, смотрите... там, они привязаны к веткам каштана. Наверное, я упала на мягкую землю. Да уж, повезло так повезло. К тому же, со мной кто-то был. Не помню кто. Столько лет прошло...

Конец января. Мои последние дни здесь. Я когда-нибудь сюда вернусь? Согласованное отречение, беспричинный поступок, изменение направления под прямым углом или, наконец, непредвиденное событие способны внушить мне чувство, будто я совершила блестящее сальто-мортале.

Каждый день - падающее дерево. Возможная обратимость всякого падения, как дерева, так и Югетты. Незнакомец в шафрановой драпировке способен под действием огня подняться и вскочить, когда его сухожилия, затвердев от жара, сократятся, подобно связкам александрийских нейрофосфатных автоматов. Падение дерева может быть простой условностью последовательного развития во времени. Так, дерево, лежащее в джунглях на земле, вздыхает и слабо трещит, а затем — великое волнение поваленных крон, крик, полет птиц, корчевание, наконец, катастрофа, как раз перед тем, как дерево поднимается с изумленным стоном, встает сначала быстро, а затем медленнее, его верхушки приводят в порядок свое оперение, и вот дерево стоит, презрев трущиеся веревки, удары топора, сигналы, мерзкие ругательства и скрежет увязающего трактора. От семени, носимого ветром, к инкрустациям на шкатулках, и от них — к уничтожению, свалкам, повторной переработке, к земле, наконец земле, а потом — к скрытому зародышу, первоначальной клетке, универсальному образу дерева, к возврату, возврату, возврату. Каждый день - падающее дерево, но в какой степени возможна необратимость события и его обратимость? Такова игра бесчисленных граней и высшая двойственность. Двойственный, двуполый, положительный и отрицательный, творец и разрушитель, Шива — одновременно супруг Парвати и Кали.

Заброшенная цитадель, древняя царская столица, город-лабиринт Амбир — всего в семи милях от Джайпура. Орлиное гнездо с мраморными лилиями, террасы, шафрановый сад и донжоны, воины в шлемах, — все это опрокинуто в озеро Маота, — погружаются во тьму черной воды. С высоты башен взгляд устремляется вдаль над горами, скрывающими Тарскую пустыню, полную миражей и скелетов, уже пустыню. Но на полу залов солнце и день ведут диалог посредством оракулов.

На полпути по ущелью вдоль откоса, усыпанного навозом, в отвесной скале открывается священнейший храм Шилы-Деви, которую чаще зовут Мумба-Деви, Кали-Мата, Кали-Дур-га, у которой столько же имен, сколько рук. Меньше ста лет назад, меньше суток, меньше часа, здесь каждый вечер совершалось человеческое жертвоприношение богине. Теперь вместо этого ежедневно закалывают черную козу. Возвращаясь к Югетте: множество случайностей не столько противоречат друг другу, сколько взаимно друг друга дополняют. Совокупный ход событий подчеркивает их истинное значение. Что касается Ипполиты, осознание своей потенциальной преступности не беспокоит и не удивляет ее, поскольку оно неотделимо от низкого положения человеческой личности. Помимо смутного сожаления, неудавшийся опыт в сарае приносит ей все же подлинное утешение: повзрослев, Ипполита научилась не попадать в ситуации, которые могут оказаться предосудительными. За остальное отвечают гедонизм, который парадоксально достигает безграничности благодаря тому, что замыкается на себе самом, и физиофобия, оберегающая Ипполиту от контактов. Впрочем, преступники, лишь толкающие рычаг, ей омерзительны, поскольку они всегда действуют во имя идеала, идеологии, религии, государственных интересов, в целом, какого-либо коллективного представления, отдающего требухой.

Я со вздохами упаковываю вещи, мне помогает бой с коричнево-рыжими ногтями могильщика. Укладываю в чемодан пакетики пряностей, купленных в лавчонке на базаре Сиредеори; ее хозяйка такая толстая, что карандаш, вставленный между ее сосцами, держится одной лишь силой двойного давления. Глубоко убежденная в своем хозяйском праве и несказанном благоухании собственной лавочки, эта бакалейщица позволяет себе громко и часто пукать, пока благочестивый и угодливый продавец набирает металлическим совочком куркуму, карри, кориандр и шафран. Действительно, весьма разумно устанавливать иерархический порядок в обществе, основываясь на том, что слуга пукает от немощи, а хозяин — по своему праву. Это, безусловно, глубокая мысль, тем более что принцип двойной морали подразумевает богатый дополнительный аспект — изобилие, возможность выбора, подлинную роскошь.

Упаковка вещей равносильна подготовке к похоронам, с соблюдением всех условий. Но пора уезжать, скоро уже станет жарко. Скоро космический огонь начнет лизать эту полоску земли, этот горячий лоскут, лижущий море. Скоро зароится мошкара, покинут свои логова змеи. Скоро все начнет печься и жариться перед великим брожением летнего муссона.

У храма — зловонная площадка, где от едкого смрада перехватывает дыхание. Верующие копошатся на плитах, скользких от соплей, слюны, раздавленных цветов и затхлой воды. В некоторые дни рядом с входом стоит часовой, чтобы предупредить, хотя бы чисто гипотетически, любые акты насилия. Узкая дверь и порог резко отделяют внешний мир от святилища, грязный пол — от чистого. Этот порог, цезура и веха, ведет во дворик, окруженный перистилем с фресками, изображающими богиню. У нее десять голов, двадцать рук и двадцать ног, синие лица, взоры мечут молнии, а ожерелья — из человеческих черепов. В глубине двора решетка, поднимающаяся на высоту груди, отделяет верующих от Святая Святых, где звучит серебряный колокол. Weird sound...[10] Верующие бросают цветы и приношения или падают ниц, биясь лбом о плиты. Усердные песнопения возносятся вместе с дымом благовоний, колокол звонит непрерывно. В глубине одной слабо освещенной ниши, — напоминающей обрамление для восковых фигурок, близкий и далекий грот, окаймленный банановыми деревьями из зеленого мрамора, привезенного с большими издержками из Италии, — большая марионетка улавливает своими серебристыми глазами отблеск лампы. Здесь не на что смотреть, помимо этого жуткого идола, который раджа Кедар привез из Бенгалии четыреста лет назад, идола, завернутого в шафрановые шелка, парчу и покрывала, пропитанные сандалом, гвоздикой, миррой, кардамоном и росным ладаном. Ипполита очень плохо видит. Само ее присутствие здесь — святотатство. Взгляды священников и верующих полны негодования. Скандал, раздуваемый молитвами и клубами благовоний, вот-вот достигнет критической точки. Ничего не поделаешь. Сегодня солдат не несет свой иллюзорный караул. Голый садху с выцветшими волосами и знаком Брахмы на лбу направляется к огромному глиняному кувшину. Серебряный колокол мало-помалу замирает. Слабый ропот, доносящийся с долины, умолкает тоже. Воздух застыл. Время застыло. Атмосфера коллапса. Тишина — сейчас заговорит Кали, заговорит богиня-мать. Можно будет услышать, как падает лепесток мала, лепесток погребального цветка. В эту минуту Ипполита выходит из храма, побледнев, но не выказывая спешки. Возможно, ей, как и Югетте, просто повезло.