Эдуардо Мендоса - Правда о деле Савольты Страница 4

— Дело дрянь, — сказал я.

— Не будь трусишкой, — ответила Тереса.

Пение продолжалось, сопровождаемое вызывающими выкриками. Какой-то парень, вынырнув из толпы, схватил с земли камень и с ожесточением запустил его в витрины здания Сиркуло Экуестре. При этом с головы его свалилась шляпа. Раздались возгласы:

— Fora els castellans![3]

В окно выглянул человек в черном костюме, с птичьим лицом и, вытянув вперед руки, прокричал: Catalunya[4]. Но ему пришлось тут же скрыться под оглушительный свист и град камней, которые на него обрушились.

— Кто это? — спросила у меня Тереса.

— Я не разглядел хорошенько. По-моему, Камбо.

Жандармы хранили невозмутимое спокойствие в ожидании приказов офицера, державшего в руке пистолет. Со стороны улицы Рамбла-де-Каталунья группками бежали люди, размахивая дубинками. Они кричали: «Да здравствует республиканская Испания!», вероятно предполагая, что на площади собрались «молодые варвары» Лерруса[5]. Сепаратисты встретили их градом камней. Офицер подал команду. Заиграл горнист. И тут же камни обрушились на полицейских. Снова заиграл горнист, и карабины были взяты на изготовку. «Молодые варвары» набросились с дубинками на сепаратистов, а те в свою очередь отбивались от них камнями, кулаками, ногами. И хотя сепаратисты имели численное превосходство, среди них насчитывалось немало стариков и женщин, непригодных к схватке. Несколько окровавленных тел упало на землю. Жандармы прицеливались, широко расставив ноги. С улицы Пелайо к площади приближалась конница. Кавалеристы остановились перед зданием «Салон Каталунья» и, обнажив сабли, пришпорили коней, которые ринулись вперед: сначала рысцой, затем галопом и, наконец, понеслись точно ураган среди пальм, перескакивая через скамьи, цветочные клумбы, вздымая пыль и наполняя воздух звонким цокотом копыт. Люди стали разбегаться в разные стороны; только самые отчаянные вступили в рукопашную схватку. Беглецы устремились к улицам Рамбла-де-Каталунья, Ронде-де-Педро и к площади Пуэрто-дель-Анхель. Оратора словно ветров сдуло с трибуны, а «молодые варвары» рвали на части каталонское знамя. Всадники, размахивая саблями, преследовали беглецов по пятам. Тот, кто падал, так и оставался лежать, опасаясь, чтобы его не затоптали, и лишь прикрывал голову руками. Пешие жандармы плотным кольцом окружили людей, не давая им прорваться к площади Пуэрто-дель-Анхель, и стреляли в воздух холостыми патронами. Кое-кто из тех, кого окружили конные и пешие жандармы, подняли руки вверх, признавая себя побежденными.

Мы с Тересой добежали до бульвара Рамблас и там смешались с прохожими. Вскоре появилась группа полицейских, конвоировавшая трех мужчин в наручниках.

— Как видите, мы всегда остаемся козлами отпущения, — говорили арестованные прохожим.

Но те оставались глухи к их словам. Мы с Тересой, держась за руки, побежали дальше. То были дни нашей беззаботной радости, беспредельного счастья.

Свидетельский документ приложения № 1.

(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).

…заводе Савольта, производительная деятельность которого в последние годы достигла небывалого дотоле гигантского размаха за счет кровавой войны, разрушающей Европу, как муха, жиреющая от того, что питается отвратительной падалью. Уже ни для кого не секрет, что вышеупомянутый завод за несколько месяцев превратился из маленького индустриального предприятия, снабжавшего своей продукцией узко национальный или местный рынок, — в громадное предприятие, поставляющее свой товар воюющим державам, и, пользуясь их безвыходным положением, получает на кабальных условиях баснословные прибыли. Но рано или поздно правда откроется и прозревшему человеческому разуму простых тружеников станут очевидными истинный характер и род коммерции, вымогательств и злоупотреблений, и тогда вспыхнет народный гнев. В прессе уже назывались имена тех, кто подчиняет весь свой ум, всю свою энергию единственному стремлению — обогатиться. А именно: сеньора Савольты — основателя предприятия, главного акционера, фактического хозяина, стоящего у руля завода, — а также злобствующего начальника персонала предприятия, заставляющего рабочих содрогаться и получившего устрашающее прозвище «Человека железной руки», который вызывает трепет и негодование во всех пролетарских семьях, и, наконец, отнюдь не в меньшей степени, пронырливого, вероломного Леппринсе, о коем…

Помню, как в тот холодный ноябрьский день хмурый Пахарито де Сото скованно сидел на краешке стула в конце длинного стола для заседаний в зале-библиотеке, держа на коленях шляпу в мелкую клеточку и готовый наступить на свое широкое кашне, покорно свисавшее спиралью к его ногам, пока Долоретас поспешно убирала пальто, перчатки, зонт с рукоятью из поддельного серебра, инкрустированного фальшивыми зелеными и красными камнями; как Серрамадрилес беспрестанно громыхал в соседней комнатушке створками архивных шкафов, пишущей машинкой и стулом; да и Кортабаньес не выходил из своего кабинета, а ведь только он один мог бы сгладить напряженность встречи и, возможно, именно потому отсиживался там, не подавая никаких признаков жизни, но, без сомнения, подслушивая за дверью и подглядывая в замочную скважину, хотя теперь и то, и другое кажется мне неправдоподобным. Помню, что Пахарито де Сото закрыл глаза, будто встреча эта ослепила его, как внезапная вспышка магния, и ему трудно было поверить — сначала он лишь догадывался об этом, а потом понял, — что тот человек, который ему улыбался и внимательно к нему приглядывался, был Леппринсе, всегда такой элегантный, осмотрительный, непринужденный и всегда такой молодой.

Д. Ваше знакомство с Леппринсе было связано с работой или носило другой характер?

М. Связано с работой.

Д. Леппринсе являлся клиентом конторы сеньора Кортабаньеса?

М. Нет.

Д. Вы сами себе противоречите.

М. Нисколько.

Д. Как же так?

М. Леппринсе не являлся постоянным клиентом Кортабаньеса, он только однажды прибегнул к его помощи.

Д. Я и называю это «быть клиентом».

М. А я — нет.

Д. Почему?

М. Клиентом считается тот, кто регулярно обращается за помощью к одному и тому же адвокату.

Д. Леппринсе не относился к числу таковых?

М. Нет.

Д. Понятно.

Леппринсе открыл сундучок, приделанный к подножке автомобиля, и достал оттуда два больших револьвера.

— Ты умеешь обращаться с оружием?

— А это потребуется?

— Никогда ничего нельзя предвидеть заранее.

— Нет, не умею.

— Это совсем просто. Сейчас они заряжены, но не стреляют, видишь? Эта скобочка является предохранителем; ты поднимаешь ее и можешь стрелять. Разумеется, сейчас я не стану нажимать, это было бы неосторожно с моей стороны. Достаточно того, что я показываю тебе, как надо с ним обращаться. С предохранителя лучше не снимать заранее, чтобы револьвер не выстрелил, когда будет за поясом, и не поранил тебе ногу, понимаешь? Все предельно просто: взводишь курок, барабан поворачивается, и новый патрон — против ствола. Тебе надо только взвести курок. А набить барабан лучше заранее. И еще важно не нажать на спусковой крючок при… взведенном курке. Вот так, видишь? Остается только плавно нажать. И запомни, никогда не стреляй, если тебе не грозит реальная, очевидная, неминуемая опасность, ясно?

Леппринсе!

— Цивилизация требует от человека такой же веры, какую средневековый крестьянин возлагал на провидение. Сейчас мы должны верить в то, что навязанные нам специальные нормы поведения людей имеют такой же смысл, какой имели для земледельца времена года, облака, солнце. И эти демонстрации рабочих, предъявляющих свои права, напоминают мне процессию верующих, вымаливающую дождь… Или… как ты называешь?.. Хочешь еще коньяка?.. Ах, да, революцию…

Об этом пронырливом, вероломном Леппринсе было известно только, что он молодой француз, приехавший в Испанию в 1914 году, в самом начале страшной войны, которая принесла столько слез и смертей и все еще приносит много горя родине вышеупомянутого сеньора; что после своего приезда в Испанию он сразу же стал очень популярен в аристократических и финансовых кругах нашего города, благодаря не только своему уму и социальному положению, но и своим отличным манерам, импозантности и небывалой расточительности. Вскоре этот новоявленный мосье, выглядевший столь важным и довольным жизнью, словно хранил в своих сокровищах все деньги соседней республики, поселился под именем Пауля-Андре Леппринсе в одном из фешенебельнейших отелей и, проникнув в высшие экономические сферы, получил самые заманчивые предложения. Какого рода были эти предложения, навсегда останется для нас тайной, но факт тот, что спустя год после своего появления в Испании он уже занимал руководящий пост на одном из самых крупных и мощных тогда в городе предприятий: Савольта…