Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь Страница 4

– Желаю всем нам таких невест, господа, – со вздохом подвел итог наблюдавший сцену однорукий уланский корнет Петерс и невесело подмигнул прочим обитателям палаты.

Ах, как же прекрасно было выздоравливать под ее присмотром!.. Три месяца промчались как один день. Варенька стала всеобщей любимицей, за ней даже начал ухаживать тот самый однорукий Петерс, и Шимкевич с добродушной улыбкой следил за тем, как снисходительно принимает Варя комплименты героического улана.

В конце августа Варю отозвали в Минск, в тот госпиталь, где она служила до Полоцка. Причиной был Свентянский прорыв – германская кавалерия неожиданно для всех проникла в тыл русской армии. Прорыв этот скоро ликвидировали, но панику немцы навели тем не менее немалую. Из Минска спешно начали вывозить на восток госпитали, вот Вареньку и выдернули под эту марку. Получилась порядочная неразбериха, потому что ее госпиталь ехал, как нарочно, именно через Полоцк, а Шимкевич как раз выписался и получил направление к минскому уездному воинскому начальнику… «Но это ведь только в чувственных романах героев ведет навстречу друг другу, – грустно улыбнулся поручик, пропуская на пыльной привокзальной площади очередной норовящий сбить его с ног автомобиль. – А жизнь – она наоборот, разбрасывает. И только потом, пропустив героев через все положенные испытания, соединяет вновь».

Владимир с оглядкой прохромал через площадь и вовремя подгадал к вагончику конки – он как раз выползал на залитую солнцем Захарьевскую улицу. Кучер придержал лошадей, а усатый рабочий подвинулся, давая раненому место на лавке, так что до воинского начальника Шимкевич добрался с комфортом. И стоило только войти в двери присутствия, как Владимира кто-то похлопал сзади по погону.

– Ку-ку!

Ну конечно же, Долинский! Невзрачная полевая форма шла ему не меньше шикарной довоенной, а на эфесе шашки друга Владимир не без некоторой зависти заметил черно-желтую ленточку и надпись «За храбрость». Значит, Павел успел отличиться и заслужить Георгиевское оружие. Обнялись.

– Ты откуда? – не скрывая удивления, поинтересовался Шимкевич.

– Оттуда, – подмигнул Долинский на дверь кабинета воинского начальника. – От нашего же полка рожки да ножки остались. Так что позвольте представиться – командующий полком поручик Долинский!

Павел говорил в своем обычном полуерническом-полусерьезном тоне, но сейчас Владимир почувствовал, что он не шутит. Взглянул в глаза Долинского – они были потухшими, полумертвыми, хотя силились блестеть весело.

– Как… командующий?

– Очень просто. Я – единственный офицер. И сорок шесть нижних чинов… Полк расформировывать хотели, но, когда я принес наше знамя, – голос Долинского дрогнул, – размякли. Так что – айда на доукомплектование! Новых офицеров послезавтра пришлют.

Владимир все еще не верил своим ушам. Что же должно было произойти, чтобы в полку остался единственный офицер?

– Прикрывали отход, – коротко пояснил в ответ на незаданный вопрос Павел и неожиданно тихо попросил: – Не надо об этом. Было тяжко…

– Тебе за спасение знамени что-то дадут? – зачем-то поинтересовался Шимкевич.

Павел равнодушно пожал плечами.

– Обещали Георгия.

Шимкевич попросил однополчанина дождаться его в приемной. Как он и предполагал, визит к воинскому начальнику оказался коротким – его направили в тот же «полк», которым командовал Долинский.

– Вот и подчиненный появился! – сразу повеселел Павел. Все-таки чувство юмора не изменяло ему даже в самых трудных ситуациях.

Поручики вышли из здания присутствия на улицу. Пока шли мимо бюста Александра II в центре Соборной площади и гостиницы «Европа», Шимкевич рассказал свою госпитальную сагу. А еще через десять минут оба начали оглядываться в поисках заведения, где можно было бы освежить душу чем-нибудь прохладным.

– И кто это придумал сухой закон во время войны? – задал риторический вопрос Владимир. – Эх, сейчас бы дюжину холодненького «Калинкинского»…

– Помнится, ты у меня спрашивал когда-то, кто запрещает офицерам жениться до двадцати трех лет, – засмеялся Долинский. – Наверное, это тот же самый зловредный деятель.

Свернув с шумной Захарьевской налево, а потом еще раз направо, на Юрьевскую, друзья оказались возле модного заведения под названием «Аквариум», помещавшегося в доме Сагаловича. Заняли столик возле окна. За соседними столиками о чем-то болтали средних лет бородатые господа, облаченные в полувоенную форму с большими замысловатыми вензелями ВЗС на чиновничьих погонах.

– Земгусары, – помрачнел Долинский. – Сколько я на них насмотрелся тут! Здоровые, как быки, а околачиваются в тылу под предлогом помощи родине! Да еще знай языками мелют. «А знаете ли вы, что экономика Германии в десять раз лучше приспособлена к войне, чем наша? А вы в курсе, что в правительстве заговор?..» Ух, ненавижу!

– А ты знаешь, мне кажется, они в чем-то правы, – задумчиво отозвался Владимир. – Я много думал о том, что произошло с нами за год. Ведь в страшном сне не могло привидеться, что мы оставим противнику всю Польшу, что германцы будут в Варшаве. А сейчас они не только в Варшаве, но и в Бресте, и в Вильне. В пяти часах хорошей езды отсюда. Я слышал, что Брест-Литовскую крепость, к примеру, отдали без боя. А предательство генерала Бобыря?.. Ведь что-то же привело к этому. Встает логичный вопрос: «Что?». Вот люди и пытаются разобраться по-своему.

Равнодушная барышня принесла на подносе две бутылки холодной минеральной воды «Фиалка». Пшикнул газ, защекотало в носу. Отхлебнув воды, Долинский со стуком поставил стакан на стол.

– Пока идет война и враг топчет нашу землю, долг каждого настоящего мужчины – защищать эту землю, – сухо проговорил он, – а не заниматься выяснением, что делать, кто виноват и что делать с тем, кто виноват. На это есть Государственная дума. Уж там языком молоть можно сколько угодно, за это им и жалованье дают.

Посидели молча, отчужденно разглядывая интерьер «Аквариума». Владимира удивило то, как спокойно и беспечно выглядели люди, сидевшие за столиками. Словно и войны никакой нет, словно Минск – не прифронтовой город.

– Слушай, а как твоя… «дочь лесов и полей»? – почувствовав необходимость нарушить тягостное молчание, заговорил наконец Шимкевич.

– Кто-кто? – рассеянно отозвался Долинский.

– Ну, помнишь, мы снимали домик на Золотогорской, у…

– А-а, – протянул Павел, мрачнея на глазах. – Да почем я знаю. Я же там не был.

– Так сходил бы, – подмигнул Владимир. – Время же есть, авось счастье и улыбнулось бы снова.

Но Павел, против ожидания, шутку не поддержал. Вздохнул и отхлебнул воды из стакана.

– Знаешь что? – произнес он задумчиво, барабаня пальцами по столу. – Чем больше я вспоминаю себя довоенного, тем больше понимаю, каким идиотом был тогда. В отношении к барышням в том числе. Поэтому мой идеал сейчас – ты, вернее, твои отношения с Варенькой. Можешь считать меня старомодным болваном, но выше простого семейного счастья все-таки ничего на свете нет. Завидую я тебе, – заключил Павел.

Шимкевич не смог скрыть улыбку. Да полно, Долинский ли перед ним сидит?.. Или это действительно война так меняет людей? Но Владимир тут же скосил глаза на большое зеркало, висевшее в простенке. Где тот восторженный юноша в темно-зеленом двубортном мундире с золотыми эполетами, который маршировал чуть больше года назад на минском плацу?.. Из зеркала на него исподлобья смотрел молодой человек, сотни раз видевший смерть в лицо. Усы, год назад выглядевшие на свежем юношеском лице почти бутафорскими, смотрелись уже вполне солидно. А вместо красивой довоенной формы на Владимире был китель цвета хаки с невзрачными полевыми погонами – коричневые просветы, защитного цвета звездочки. Да, война изменила все бесповоротно, и возврата к прошлому не будет уже никогда. Каким бы ни было будущее…

– Ну, это прямо-таки тост, – стараясь скрыть смущение, произнес Владимир и поднял стакан с водой. – Давай, Паша, за то, чтобы и ты встретил свою даму сердца.

– И за то, чтобы твое счастье с Варенькой было настоящим и долгим, – негромко отозвался Долинский, поднимая свой стакан.

Глава третья

«Счастье, счастье… Помнится, когда мы сидели в Минске в «Аквариуме», Павел пожелал мне, чтобы наше счастье с тобой было настоящим и долгим. Временами мне начинает казаться, что нам так и не суждено быть вдвоем. Проклятая война, которая нас разлучила…»

Владимир со вздохом отложил начатое было письмо, вынул из потертого портмоне трофейную золингеновскую бритву и принялся чинить затупившийся карандаш. Мягкая мелкая стружка полетела на дощатое дно хода сообщения. Поздний август выдался совсем теплым, и можно было сидеть босиком на свежем воздухе, что офицеры с удовольствием и делали. Благо полк стоял на самом тихом участке кревского направления – германцы не беспокоили тут неделями. Последняя газовая атака случилась и вовсе четыре месяца тому назад.