Эргали Гер - Кома Страница 4

Официально они назывались – религиозно-патриотическое объединение «Братство Святого Духа». Через год после того, как Кома впервые пришла на берег Сетуни, братство работало на трех площадках одновременно, а воскресные собрания в кинотеатре «Форум» собирали полный зал, вмещавший восемьсот зрителей. Кома, с ее сорокалетним стажем инженера-технолога, оказалась в привычной для себя роли организатора трудового процесса; ее назначили десятником, потом сотником, руководителем Краснопресненского отделения. Она вошла в Совет братства, состоявший из двенадцати человек. Братья и сестры именовали членов Совета «апостолами», однако Учитель, любивший в личном общении заземлять братию, обращался к ним с дружелюбно-насмешливым «отцы-командиры и командирши». С каждым из них он подолгу беседовал наедине, укрепляя в вере, и в этом смысле выделял Кому, определив ее как «свою» с первого взгляда. Кого-кого, а ее укреплять в вере было излишне. Только однажды, оценивающе оглядев с головы до ног, велел покрасить волосы – и в самом деле, она была намного старше других членов Совета.

Кома полюбила отца Николая как сына, даже сильнее. На нем почивал ясный немеркнущий свет, он был добр и насмешлив, хотя прозревал свое будущее, свой крест, и видел людей насквозь. Помнил, причем не только по именам, всю братию, спал по четыре часа в сутки, да и то на ходу, в машине, курсирующей между Москвой и Дубной – а мог и не спать совсем. Поговаривали, что отец его был крупным ученым-кораблестроителем, академиком со звездой, сам он окончил Физтех и до развала страны работал в Дубне. Там же, в Подмосковье, основал строительную фирму, с ее доходов и содержал братство. Расходы были немалые – одна воскресная аренда «Форума» влетала, надо полагать, в копеечку, добровольные пожертвования покрывали их лишь отчасти. Впрочем, в бухгалтерию Кома не лезла, ею ведал «апостол» Пал Палыч – улыбчивый, приятно-спокойный, чрезвычайно немногословный мужчина; с ним следаки возились потом как с главным свидетелем, но признательных показаний так и не вытянули.

Да их и быть не могло.

Не было ни тоталитарной секты, ни финансовой пирамиды. Даже наоборот. Многие батюшки в Москве и в подмосковных приходах тайно сочувствовали движению – о чем-то это все-таки говорит, согласитесь, – да и сам отец Николай чуть ли не в каждой своей проповеди наставлял (между прочим, сохранились десятки записей его выступлений):

– Мы не секта, не раскольники, не отступники, мы – православный орден воителей и воительниц Святого Духа. Мы выходим за рамки церкви, но остаемся в рамках православия. Мы – религиозный орден мирян. Православие для нас не догма, а руководство к действию; не конечная истина, а бесконечная; не мумия в саркофаге, а надежда на спасение души и жизнь вечную. Мы сообщаем православию дыхание и движение, мы возвышаем свой голос – окрепший голос мирян – и говорим грозно и неколебимо: глас народа – глас Божий… Пусть они торгуют водкой и табаком, коли так нужно для строительства храмов. Пусть лебезят перед безумной властью, коли симфония для них важнее спасения. Мы – глас вопиющего в пустыне, свободный голос свободной веры. Мы не отрицаем мира – преображаем его. Не отрицаем церковь – отрицаем лукавого. Отрицаем контракты с ним, поскольку взаимовыгодных контрактов с дьяволом не бывает. На том стоим и будем стоять. Верно говорю, друзья мои?

– Верно!!! – на одном дыхании отвечали братья и сестры, и от тысячеголосого отклика содрогались стены кинотеатра, и трепетала душа, сливаясь с тысячью братских душ…

В том-то и дело, что не были они сектой. Сектантов поставили бы на учет и забыли – мало ли тоталитарных и разных прочих сект на Руси?! Но православный орден мирян – такого еще не знали. От величия замысла дух захватывало – и не только у прозелитов вроде Комы, но и у отца Александра Жукова – бывшего афганца, бывшего настоятеля одного из приходов в Долгопрудном, выведенного за штат после ссоры с тамошним благочинным (молитвами «долгопрудненского» открывались и закрывались собрания). Сияли глаза у Анны Марковны Эдельштейн-Рожанской, тридцать лет певшей в церковном хоре у Никитских ворот. Волновался, как юноша, профессор математики Сергей Волков, внучатый племянник великого русского химика Николая Зелинского. И у сотен других, молодых и старых, образованных и не очень, тоже захватывало дух.

– Опять ты, мать, пургу гонишь, – укоризненно выговаривал Алексей. – Как это не было? А орден святого Михаила Архангела? Вот тебе в самое яблочко – православный орден мирян. Как раз то, чем занимается твой отец Николай…

– Так то ж мясники, охотнорядцы! Они-то как раз больше всех и выступают против отца Николая!

– Твои познания – это, конечно… Охотнорядцы! Что ты знаешь об охотнорядцах? И кто такие охотнорядцы сегодня? Сама подумай, своей головой… Он, может, и симпатичный мужик, но дилетант, а дилетант в делах духовных хуже отступника. Лучше бы ты, мать, в церковь пошла, ей-Богу… Сколько можно в революцию играть?

– В контрреволюцию можно, а в революцию – нет? Лешенька, родненький, ты говоришь как фарисей. Для них Иисус Христос тоже был дилетантом, плотником, выскочкой, революционером – но поклоняемся мы Христу, а не фарисеям…

Тут Лешка не выдержал и расхохотался.

– Ты чего? – удивилась Кома и тоже повеселела – давно не слышала, как сын смеется. – Ты чего, Леш?..

– Да ничего… Раньше были троцкисты, оппортунисты, всех мастей ревизионисты, а нынче – фарисеи, саддукеи, казаки-разбойники, те же охотнорядцы… Прогресс, мать, явный прогресс!

Кончилось тем, что ей удалось затащить Лешку на одно из воскресных собраний. Знала, что тысячеголосый хор, слияние сотен душ произведут на ее затворника впечатление. Так и вышло. После собрания повела Алексея в верхнее фойе, где собирались члены Совета, в сутолоке представила отцу Николаю; мужчины обменялись взглядами, подали друг другу руки, Учитель с ходу сказал:

– У нас еще заседание Совета, примерно полчаса, потом можно где-нибудь поужинать и поговорить. Как у вас со временем?

– Нормально, – ответил Лешка.

Кома даже растерялась слегка: ей лично, без Лешки, таких предложений не поступало. После Совета погрузились в старенький квадратный Land Rover – Учитель справа от водителя, Пал Палыч и Кома с Алексеем на задних сиденьях – и поехали в бывший «Узбекистан» на Цветном бульваре. Теперь он назывался «Белое солнце пустыни», девчонки-официантки ходили с голыми животиками, но в чадрах, а в бассейне плавала стерлядь. В эти центровые рестораны Кома и в прежние времена не хаживала (разве что в «Арагви» лет сто назад, когда праздновали возвращение с гор), а по нынешним… Она с болезненным интересом оглядывалась, вдыхая изумительный запах плова, смешанный с восточными благовониями и дорогим парфюмом. Пахло большими деньгами – смешанным ароматом благополучия и тревоги. Сама Кома больше всего боялась за Лешку, два года безвыходно просидевшего в своей комнате, – однако Лешка, даром что смахивал на попа-расстригу или анархиста времен Гражданской войны, держался уверенно: они с Учителем еще в машине затеяли богословский диспут и продолжили его за столом, не отвлекаясь на раздражители. Словно не вылезает из ресторанов, с гордостью подумала о сыне Кома. Еще она вспомнила о водителе, оставленном в машине на бульваре – но Учитель объяснил, что Федя отужинал, пока они заседали в «Форуме». В общем, можно было расслабиться и даже выпить рюмочку водки с мужчинами за компанию.

Так близко с новой жизнью она еще не соприкасалась. Самое удивительное, что все эти дамы в шуршащих вечерних платьях с блестками, их разновозрастные спутники в малиновых пиджаках с расстегнутыми до пупа сорочками словно полжизни провели за здешними столиками – хотя еще лет десять назад никаких бассейнов со стерлядями, никаких полуголых девочек в чадрах тут не было, а сами постояльцы новообретенного рая стояли за кульманами, сидели за партами, рубили уголек и дежурили в народных дружинах, то есть занимались именно тем, чем должны были заниматься нормальные люди без вывихов в биографии. Никого из них здесь не было и не должно было быть – тем не менее, они объявились-образовались, расселись за столиками, как актеры на сцене, и укоренились, образовав новую форму жизни. Смутно Кома могла представить, чем занимаются все эти мужчины и женщины днем, в рабочее время, – но не хотелось представлять их ни днем, ни ночью; достаточно было одного взгляда на лица, с которых водка, время и деньги не до конца еще стерли прежнюю, понятную Коме жизнь, чтобы сообразить, что сидели за соседними столиками не маньяки, не вредители, не кровопийцы с паразитами, а самые обыкновенные граждане.

Лица были обыкновенные, а ощущение – странным… Словно попала в полосу отчуждения, на территорию другой жизни, проедающую и пропивающую ее кровное. Должно быть, никто из клиентов «Белого солнца пустыни» не мечтал о развале страны, никто заранее не готовился к пляске на костях стариков, не выталкивал за границу ученых, технарей на рынки, девчонок на панель, детишек в подвалы нюхать клей и так далее – вот и Учитель ужинал с ними и среди них – но с каждым глотком вина, с каждой горстью ароматного плова все они, включая Кому, причащались общему злу, упивались и объедались вопиющей несправедливостью, дышали ее концентрированным настоем и – пропитывались, пропитывались до мозга костей, до самых потаенных глубин души. Все, все были подверстаны под ход событий – даже Учитель, расслабленно ковырявший вилкой красную рыбу.