Исаак Башевис Зингер - Раскаявшийся Страница 4

— Дрянь! Сука! Проститутка! — кричала Лиза.

—А сама? — отвечала ей Микки. — Я знаю все твои штучки! Ты меняешь мужчин, как перчатки. Это ты сделала меня такой. У тебя и сейчас двое любовников! — Микки так разъярилась, что я стал всерьез опасаться за жизнь Лизы.

— Лгунья! Воровка! Шлюха! Вон из моего дома! — надрывалась Лиза.

— Да, у тебя два любовника и у обоих ты выманиваешь деньги!

Микки рассказала обо всем в подробностях. Даже назвала имена. Лиза упала на пол и забилась в конвульсиях.

В это самое время ее дочь кричала:

— Старая проститутка! Больше не желаю тебя видеть!

Я начал быстро одеваться. Меня тошнило. Я боялся, что драка между матерью и дочерью окончится убийством. Почему-то вдруг в голову пришли слова, слышанные еще в детстве: «Нарушая одну из Десяти заповедей, ты нарушаешь все десять». Мне не терпелось поскорее уйти из этой квартиры.

Лиза лежала на полу, как куча тряпья. Внезапно она вскочила и запричитала:

— Она все врет! Врет! Не уходи! Куда ты? О-о-о, сейчас я убью ее!..

Она выбежала на кухню и вернулась с длинным ножом. В глазах ее горело безумие, лицо осунулось, а губы перекосило. Дочь попыталась отнять у нее нож. Я распахнул входную дверь и бросился вниз по лестнице. Ждать лифта просто не оставалось сил. Я бежал так долго, что в какой-то момент мне показалось: в этом доме сто этажей. Дверь в холл оказалась закрытой. Кружилась голова, сердце колотилось. Я спустился в подвал, где находились газовые счетчики. Какой-то пьяница принялся грозить мне кулаком и выкрикивать оскорбления. Я с трудом унял дрожь и дал ему доллар. Он вывел меня в холл, откуда я наконец-то выбрался на улицу и принялся высматривать такси. Мороз щипал лицо, а ветер норовил сдуть шляпу. Я уже начал замерзать, а такси все не было. Внезапно появилась машина, и я вскинул руку. Духовные мучения превращались в физические, отвращение волной поднималось из желудка и подступало к горлу. В такси мне пришлось сделать над собой сверхчеловеческое усилие, чтобы не испачкать салон рвотой. Как всегда, в минуты тяжелых испытаний я забывал о своих ересях и просил Господа избавить меня от этого унижения. Можно было попросить таксиста остановить машину и выйти на свежий воздух, так как дурнота становилась просто непереносимой, но я не стал рисковать. Водитель показался мне очень сердитым, он ничего не говорил, а лишь бормотал себе под нос что-то невнятное. Он походил на человека, которого разбудили посреди ночи. Все же мне как-то удалось сдержаться. Когда мы подъехали к моему дому, я сунул ему десятидолларовую бумажку и поспешил выскочить из машины. Он начал было отсчитывать сдачу, но я уже не мог ждать. Все время поездки мне казалось, что он обязательно попытается ограбить меня или, возможно, даже убить. Он показался мне чуть ли не бандитом.

Как только машина отъехала, я склонился над сугробом и выблевал весь ужин, приготовленный Лизой. Рвота запачкала пальто. Все мое существо в тот момент представляло собою тугой клубок боли, раздражения и стыда за собственное ничтожество. В вестибюле дома должен был дежурить привратник, но я прекрасно знал, где он сейчас — сидит в подвале и режется в карты с полицейским, которому, в свою очередь, надлежало быть сейчас на улице и охранять прохожих. И ведь против этого ничего нельзя сделать, потому что, несмотря на все красивые разговоры о демократии, законе и свободе, в мире правит только одно — сила. Теперь и евреи переняли у гоев это правило. Даже тогда в Нью-Йорке каждый день кого-нибудь убивали, и полиция никогда не находила преступников. А если и находила, то адвокаты так ловко все устраивали, что подсудимых освобождали а недостатком улик». А в заключении находились свидетели — таков был единственный способ защитить их от преступников. В Америке, как в Содоме, злоумышленники свободно разгуливали по улицам, а ни в чем не повинные люди сидели в тюрьмах. Все это называлось либерализмом. Законы защищают бандитов, передавая на их милость реальных или потенциальных жертв. Все это знают, но попробуй только поднять голос против, и тебя смешают с грязью. Мне самому постоянно приходилось давать взятки полицейским, инспекторам, разным чиновникам. Мэр прекрасно об этом знал. Это было, как говорится, секретом Полишинеля. Сегодняшние евреи не лучше гоев. Они часто используют сложившуюся ситуацию в собственных интересах. Многие адвокаты учат преступников, как обойти закон, и я сам был частью этой системы.

3

Немного успокоившись, я поднялся на свой этаж. Я решил порвать с Лизой навсегда и думал: «Столько мужчин счастливы в браке, неужели же у меня это не получится?» В отличие от Лизы, Циля казалась просто безупречной. Она училась и пыталась получить профессию. Я уже начал придумывать оправдание тому, что явился посреди ночи. Мужчина, у которого есть несколько женщин, быстро становится докой по этой части. Я был настолько глуп, что полагал, будто бы Циля на самом деле верит моим выдумкам. Так всегда и бывает: обманщики первыми оказываются в дураках. Каждый лжец думает, что сможет обмануть целый мир, но на самом деле его-то самого обмануть легче всего. Я попытался открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри. Тогда я позвонил, но Циля почему-то не открывала. Я звонил снова и снова, все настойчивее. Очевидно, Циля очень крепко спит и просто не слышит звонков. Это было странно, ведь обычно она просыпалась довольно быстро. Я начал опасаться, уж не случилось ли с ней чего-нибудь. В квартире было два входа: главный и черный. Ключи у меня были от обоих. Черный выходил в маленький коридорчик, между пассажирским лифтом и грузовым, на котором вывозили мусор. Свернув туда, я увидел, как двери квартиры открылись и из них показался какой-то мужчина. Это был один из Цилиных профессоров, он руководил ее работой над диссертацией. За его спиной стояла моя жена, в одной ночной рубашке. Дорогой мой, в моем собственном доме происходило нечто напоминающее мелодраму или какой-то дешевый фильм: муж внезапно возвращается домой и видит, как жена провожает любовника. Мне стало безумно стыдно, и я тихонько вернулся назад. Маймонид говорит, что ад — это позор. В ту минуту я испытал позор, который действительно оказался адом.

В мелодрамах муж обычно набрасывается на любовника, и они дерутся не на жизнь, а на смерть, но мне совсем не хотелось драться с этим старым распутником. Когда на лестнице стихли его шаги, Циля открыла мне дверь и, не сказав ни единого слова, тут же заперлась в ванной.

Той ночью я, как говорится, до дна испил кубок горестей. Я знал, что мне следует делать: необходимо положить конец такой жизни, раз и навсегда порвать с ней. Удар, полученный сегодня, игнорировать было уже нельзя. И без него я давно знал, что моя жизнь, полная позора и бесчестия, это лишь охота за деньгами, интрижки с женщинами, служение насквозь прогнившему обществу, чье правосудие давно уже поощряло преступность. Циля все еще сидела в ванной, поэтому я не мог забрать оттуда самое необходимое. К счастью, я нашел паспорт, срок действия которого истекал лишь через несколько лет. Еще я взял с собою чековую книжку и несколько важных документов, хранившихся дома. Из ванной доносились приглушенные рыдания. Время от времени слышалось журчание воды, как будто кто-то решил принять душ. Все сборы заняли три четверти часа. Я боялся, что Циля выйдет из ванной и примется оправдываться, но она молчала. Очевидно, догадывалась, что я собираю вещи, и решила не выходить, пока я не уйду.

Я взял два чемодана и ушел: спустился по лестнице и вновь оказался на холодной улице. Я знал, что не просто покидаю свой дом, я начинал новую жизнь. На улице оставаться было нельзя. Мороз усиливался, дул ледяной ветер. Подъехало такси, и я попросил водителя отвезти меня в ближайший отель, где назвался первым попавшимся именем. Я оставил жену, любовницу, бизнес, потому что не мог оставаться не только в Нью-Йорке, но и в Америке, однако чувства горечи из-за этих утрат не появлялось. Стоило мне прикоснуться к кровати, как я тут же забылся глубочайшим сном.

Когда я проснулся, уже светило солнце. Я решил превратить в наличные все, что только мог, а то, что не удастся ликвидировать, просто оставить. Чтобы описать мои тогдашние чувства, мало сказать, что я родился заново,— скорее это было похоже на ощущение умершего, чья душа переселилась в новое тело.

Первым моим побуждением было принять душ или ванную, а затем спуститься в ресторан или кафе, чтобы позавтракать. Я даже уже решил, что закажу: яичницу с беконом. Но тут же вспомнил, что прошлой ночью, в такси, решил стать настоящим евреем, а евреи не едят свинину. Конечно, я прекрасно понимал все трудности, связанные с таким решением. Быть настоящим евреем — значит соблюдать законы Шулхан-Аруха и, как вы уже сами сказали, верить, что Тора, и Гемара, и все, что впоследствии написали раввины, уже было дано Моисеем на горе Синай. А в это-то я как раз и не верил. Я много читал об этом, сначала в Польше, потом в России и в Америке, и никак не мог убедить себя, что Моисей получил от Бога не только Десять заповедей, но и все комментарии к ним и все ограничения раввинов последующих поколений. Я ненавидел современный мир во всех его проявлениях — ненавидел варварство, распущенность, продажное правосудие, войны, Гитлеров, Сталиных, все, — но я не видел никаких доказательств того, что Тору даровал нам Бог, или того, что этот самый Бог вообще существует. Конечно, должна была существовать какая-то сила, которая создала Вселенную, говорил я себе. Я никогда не был материалистом и не верил, что Вселенная возникла в результате взрыва и что все развивалось само по себе. Когда я читал книги по истории философии, то видел, хотя и не был философом, как глупы, слабы и неубедительны подобные теории. На самом деле все современные мыслители говорят одно и то же: мы ничего не знаем и знать не можем. Наш утлый разум не способен понять вечность, бесконечность или даже суть тех вещей, которые мы видим и осязаем. К чему это приводит? Для них этика не стоит и ломаного гроша. А значит, человек может делать все, что захочет. Можно разбираться в такой философии и быть нацистом или агентом КГБ. В тот день я освободился не только физически, но и духовно.