Эмилиян Станев - Тырновская царица Страница 4

Солнечные лучи на куполе погасли, наступало время керосиновых ламп, и Старирадев позвал банщика. Турок с почтительным вниманием оглядел его стройную фигуру, опытные руки прикоснулись к телу доктора с такой осторожностью, будто оно было нежнее, чем у всех.

— Поэнергичнее, — сказал доктор. И поскольку турок не понял его, добавил: — Сильнее растирай!

После массажа он думал лишь о том, как сейчас завернется в простыню и ляжет отдохнуть, и будет ли кофе таким же ароматным, как некогда, когда его пил отец, разрешавший сыну лишь съесть кусочек пахнущего розами рахат-лукума и выпить воды из хорошо вымытого стакана. Банщик окатил его водой, поздравил с легким паром, доктор вернулся к фонтану, где хозяин бани в свою очередь тоже поздравил его и уложил на лавку. Он лежал, укутанный, точно в коконе, умиротворенный прохладой и журчаньем водяных струй. Отчего турецкая баня доставляет ему такое наслаждение? Ведь он почитал себя европейцем и посмеивался над плебейскими пристрастиями здешней «знати», похвалявшейся умением пить, не хмелея, любовными похождениями, игрой в кости и охотничьими трофеями. Потом он вспомнил о своей новой прислуге и порадовался тому, что нашел наконец подходящую. Оставалось только дождаться прибытия всех инструментов и оборудования для кабинета. К тому же близилось лето, а, значит, и охотничий сезон. Следовало обзавестись охотничьим платьем, сапогами, купить собаку. Он мысленно называл эти предметы по-французски, перемежая их болгарскими словами. Хотя на родном языке он говорил без запинки, французские слова постоянно роились в мозгу, в особенности медицинские термины.

Буфетчик принес кофе, рахат-лукум и стакан холодной воды, и доктор прервал одевание, чтобы выпить кофе. Затем расплатился, получил оставленные на хранение вещи и вышел.

Исмаил курил цигарку — завидев хозяина, он ее тут же бросил. Лошади резво взяли с места, чтобы рывком одолеть крутой подъем. Уже стемнело, и на улицах появились фонарщики — каждый нес на плече лестницу, а в руке плоскую лейку с керосином. На всем Баждарлыке светились только окна аптеки да соседней с ней кофейни, где играли в бильярд.

Подъехав к дому, доктор заметил у своих дверей тщедушного человека в форменной одежде. Выйдя из коляски, он узнал в нем разносчика почты и решил, что принесли посылку или телеграмму. Физиономия у почтальона была туповатая, а от смущения он не мог раскрыть рта.

— В чем дело? — спросил доктор.

— Я, господин доктор, насчет жены. Из-за нее пришел, не нанимайте ее, господин доктор…

— Ты Кольо, почтальон?

— Он самый. Уйти от меня вздумала, господин доктор. А если не возьмете ее в милосердные сестры, уходить-то будет некуда.

Доктор нахмурился.

— Она сказала, что вы в разводе. Я не могу запретить ей искать заработок, приятель. Прошу не впутывать меня в свои дела!

Почтальон двинулся было за ним, но доктор уже скрылся за дверью.

Он поднялся по лестнице с чувством досады. Старуха оставила на столе несколько писем. Два из них были от приятелей-французов, шутливые, полные вопросов и язвительных намеков. Что ж, они правы! Послушайся он их советов, практиковал бы теперь в худшем случае в Алжире. А тут какой-то почтальон может испортить ему настроение из-за своей половины. Черт знает что! Отказаться от нее — так неизвестно, когда еще подвернется другая, не хуже. Если она не явится, он будет вынужден взять одну из работающих в больнице сестер, а это повлечет за собой уйму неудобств. Остальной же больничный персонал состоит из мужчин, и брать их в помощники нельзя — пациентки будут конфузиться. Душевный покой после бани, ощущение прочности своего положения, уверенность в том, что дела его устраиваются должным образом, сменились тревожными предчувствиями.

В «Турине», куда он отправился ужинать, его встретили шумными возгласами. Капельмейстер был опять со своим псом. Судья тоже привел свою огромную легавую, имевшую обыкновение прыгать детям на грудь и валить наземь. Иванчо Тошев хвастал своим Лефуше.[8] Приближение охотничьего сезона наводило всех на разговор об охоте, собаках и ружьях. То и дело прибегали дети, посланные женами звать мужей к ужину, приходили за пивом служанки с кувшинами. Господин Иванчо на днях пополнил свои запасы икрой, сардинами, голландским сыром, вермутом, французскими винами и коньяками. Аптекарь, на минутку заскочивший осушить стакан вермута, рекомендовал господину Иллариону купить ножницы и самому подстригать свою великолепную бороду. Господин Николаки глотал маслины одну за другой, словно черешни, и сплевывал косточки на пол. Было свежо, потому что солнце не прогревало толстые стены бывшего склада.

_ Доктор, нет ли какого лекарства против этих новомодных шляпок с кабирли?

— Колибри, — поправил доктор.

— Банкирша себе купила, и жена меня теперь просто со свету сживает. Их продают в коробках размером с сундук. Смотреть страшно! — Налоговый инспектор яростно намазывал икру на ломтик хлеба. Кто-то лаял, подражая охотничьей собаке, взявшей след зайца.

Доктор слушал их, не разделяя общего воодушевления. Он представлял себе, как эти люди вернутся к себе в дома, где внизу обязательно помещается пекарня или лавка, а наверху стоит запах отхожего места и мясной похлебки; как они лягут под бочок к своим дебелым, горячим, как раскаленные угли, женам, как душно в их крошечных спальнях, несмотря на раскрытые окна, а полусгнившие от времени оконные створки свисают над улицей, словно крылья огромных бабочек. Шумные, возбужденные разговоры стали действовать ему на нервы. Он торопливо поужинал и вернулся домой. Войдя в прихожую, он с удивлением заметил в комнате бабки Винтии свет. Решил, что старуха не ложилась, дожидаясь его, но потом услышал, что она разговаривает с кем-то, и окликнул ее:

— Кто там у тебя?

Бабка Винтия приоткрыла дверь и высунула голову. Она была уже раздета.

— Марина осталась ночевать.

— Почему?

— А что ж ей делать, когда муж за ней гоняется?

Доктор вскипел:

— Не желаю я иметь неприятности из-за семейных неурядиц этой особы! Пусть идет ночевать куда-нибудь еще!

— Куда ж она посреди ночи, горемычная? Ведь ты, небось, нанял ее, господин доктор?

— Завтра же пусть приищет себе другое место для ночлега. Слышишь?

Подымаясь по крутой лестнице к себе, доктор Старирадев вспомнил туповатую физиономию почтальона и подумал, что впереди — множество треволнений, особенно из-за прислуги. Следует крепко держать ее в руках и не давать своевольничать.

4

Наконец прибыли все недостававшие инструменты, гинекологическое кресло, медикаменты, и главной заботой доктора в те дни стало наведение порядка в своем новом жилище. В больнице дела тоже пошли, хотя и не совсем так, как ему бы хотелось. Мало-помалу он подчинил себе упрямцев коллег, считавших его неопытным птенцом на том основании, что он еще не имел практики. Создавала ему, однако, сложности интимная сторона его жизни: Невянка посещала его якобы для освидетельствования, но бабка Винтия, конечно, догадывалась о характере этих визитов. Все следили за каждым его шагом, приходилось быть осторожным, оберегая свою репутацию. Из страха восстановить против себя людей религиозных и приходских священников, он был вынужден ходить по воскресеньям в церковь, а также вступить в различные комитеты и общества.

Новая прислуга в назначенный понедельник не пришла. Доктор рассердился и велел бабке Винтии подыскать другую. Однако на следующее утро Марина явилась. Оказалось, пряталась от мужа у родни на Марно-полё. Она была в безрукавке и шали, на ногах рваные башмаки со сбитыми каблуками. Все ее имущество уместилось в одном узле. Доктор хотел было отослать ее, но мысль о том, что вряд ли скоро найдется замена, заставила его уступить уговорам бабки Винтии. Кроме того, доставленная накануне новая мебель была свалена в беспорядке в одной из комнат. Он распорядился, как и что расставить в спальне, и по возвращении из больницы убедился в том, что эта женщина любит порядок и прекрасно поняла его наставления. Он начал знакомить ее с будущими обязанностями по отношению к пациентам, объяснил, для чего служат те или иные инструменты, как их следует кипятить и раскладывать в шкафчике, как протирать линолеум, напомнил, что надо быть вежливой, обращаться на «вы». И с удовлетворением отметил, что Марина проявляет усердие и всей душой отдается своей новой деятельности, даже гордится ею. А когда были сшиты белые фартуки и чепцы и он велел ей выбросить старые тряпки и переодеться во все новое, то был поражен сделавшейся с ней переменой. Одна из модных городских портних сшила ей два платья, а сапожник — высокие ботинки из марокканского шевро. Шерстяные, домашней вязки чулки сменились бумажными, купленными в магазине на Баждарлыке. Потрясенная новым своим обликом, Марина то краснела от смущения, то сияла от счастья. Однажды доктор застал ее в спальне перед зеркалом — сунув в волосы цветок гвоздики, она разглядывала свое отражение, а перед тем он слышал, как она пела — довольно приятным низким голосом. Она сконфузилась, ожидая выговора, но он сделал вид, будто не заметил ее кокетства, а в душе даже одобрил ее стремление выглядеть красивой, и подумал: как могла она выйти за этого тщедушного, придурковатого почтальона?