Александр Шелудяков - ЮГАНА Страница 40

Григорий Тарханов неспроста начал разговор о медицине и ученой работе старого доктора. Как опытный следователь, он понимал: чтобы получить нужные сведения, надо расспрашивать о них исподволь.

– Перун Владимирович, а не приходилось ли тебе спасать жизнь какому-нибудь человеку, который бы расплатился золотом или предлагал его за исцеление?

Старый доктор долго молчал, вспоминал.

– Вопрос понимаю, но… нужно покопаться в домашнем архиве… что-то подобное припоминаю. Отложим разговор до другого раза. А сейчас пойдем за стол, обедать пора. Слышишь, пест о сковородку трижды дзинькнул. Это Власта Олеговна зовет нас с тобой к застолью.

Мариана подошла к окну, открыла створки, села на подоконник и сразу почувствовала на лице теплоту утренних лучей солнца, их неуловимую нежность. Мариана слышала, как по улице промчалась рысью лошадь, запряженная в телегу. Мягкий приглушенный стук копыт о сухую землю, трескотливый шлепоток колес, поскрип тугих оглобельных растяжек – все эти звуки отчетливо различала Мариана и даже слышала в этом шуме тугой кожаный похруст гужей. Замирающим чаканьем удалились звуки утренней колесницы, затихли где-то за поселком, на окраине. А вот послышался веселый разговор девушек, которые проходили мимо дома. И Мариана пыталась определить по голосам, сколько идет девушек. Она представила их лица, улыбки и даже прически.

Слепая девушка просидела у окна больше часа. Она вдыхала запах рябины, которая росла в палисаднике, уже отцветала – и на прощание дарила медовый запах. Мариана слышала щебет синиц, радостный и удивленный посвист скворцов.

– Поглядываешь вокруг, лапонька моя! – пропела Агаша, войдя в комнату с полной хозяйственной сумкой, – Приходил ли наш Иткарушка?

– Да, да, мамуся!

– Ну и как, «пощекотал» он тебя?

– Ой, мамуся, наговоришь ты…

– А чего ж тогда он забегал-то?

– Взял мешок с сухарями – пшеничные, которые я сушила. Просил еще пресных лепешек постряпать и тоже посушить в печи. Сегодня вроде вертолет должен завезти их на заимку Тунгира…

– На какую еще заимку… Тунгирово владение, где пасека куплена Федором Романовичем, не его теперичка!

– Да нет, мамуся… Тунгир давным-давно уже имеет заимку промысловую на таежной речке, где-то верховье Нюрольки. Так говорил мне Иткар.

– Ну-ну, это уже шибко хорошо…

– Что хорошо-то?

– А то, что Иткар тебе докладывает, куда и зачем отправляется. Вчера я слыхала, что они с Петром Катыльгиным решили «зачухаться» в урман проклятущий и страшенный!

– Да, с Петром они улетают…

– К черту все сухари ихнии! У меня, Мэя, тут обновок целый ворох.

– Мамусенька, ты бы хоть меня позвала. Сумка-то тяжеленная, – сказала Мариана, когда ощупала сумку, поставленную Агашей на стол.

– Они же, Мэя, тут, в своем Кайтёсе, все с червоточинкой в мозгах. Захожу я, значит, в магазин: везде чистота и порядок. У окна столик и стульчики, желаешь, садись и отдохни, не хочешь, бери, что тебе любо-дорого. Никаких прилавков нет и продавцов, будто черти без мыла съели. Никого нет, и все лежит на виду. Сижу я, жду. «Где у них торговцы, куда хлызнули?» – думаю себе. Уйти обратно мне опасно. Вдруг что-то потеряется в магазине, свалят на меня всю беду. Попробуй тогда оправдаться. Тут на мое радение входит в магазин вчерашний доктор, про него я тебе сказывала, такой весь из себя лысый и видом шибко умный. Хотя он и в годах, пожилой на вид, но тоже перед кем-то форсит: от левого виска чуб отращен и перекинут по лысине. Спросила я у него насчет продавца. Он мне и растолковал: продавца в магазине нет и отродясь не бывало – бери, что нужно, и неси домой. А сам-то доктор выбрал с полочки дорогушший, в заграничных пачках, чай. Уложил все в сеточку и ушел. Ну, тут я и развернулась после него!

Хозяйственную сумку Агаша набила в магазине плитками шоколада, прихватила свое любимое лакомство – прессованный изюм, килограммов пять.

– Боюсь я… Не нужно, мамуся, так много всего брать. Ведь стыдно. Вот, скажут, не успели еще прижиться как следует, а уже начали жадничать, – сказала Мариана с мольбой в голосе.

– И пусть себе хрюкают как им угодно. Нам с ними, деревенщиной сыромятной, детей не крестить и в кумовья не набиваться, из одной чашки щей не хлебать. Только подмолодюсь я у Перуна, а там – хвост колечком и в Медвежий Мыс!

– Как это, в Медвежий Мыс? А клад с золотом искать…

– Ах, клад-переклад… Ясно дело, пока драгоценности не откопаем с Федюшей – никуда и шагу не сделаем из Кайтёса, – уверенно ответила Агаша.

Шустрый босоногий мальчишка подбежал к окну, постучал. Когда створки оконные открылись, паренек лихо, по-военному отрапортовал:

– Дядя Гриша, приказано живым или мертвым доставить вас к Перуну Владимировичу!

– Добрый, могучий русский витязь, живым доставь меня к Перуну, – взмолился Тарханов, сдерживая улыбку на лице.

Перун Владимирович пригласил следователя в кабинет.

– Так вот, Гриша, как и обещал я тебе вчера, основательно покопался в своих архивах, кое-что нашел. Легенда про «чижапское золото» имеет под собой реальную почву. Но об этом я скажу позднее. Сейчас же послушай: Шостакович в своем отчете писал: «…куски каменного угля находил на берегу реки и в виде амулетов у инородцев». Не спорю, может быть, он и находил какие-то куски угля. А вот что касается каменноугольных амулетов, то сомневаюсь в такой достоверности.

– Значит, амулеты изготовлялись из другого материала?

– Но не из каменного угля. Амулеты те были у «инородцев» из кусков «отвердевшей нефти». История нефти на юганской земле изучена хорошо Иткаром. От него ты можешь узнать все подробности, но мне хочется сказать вот что: битум находил применение у югов-аборигенов в древнем «полиграфическом производстве», в смеси с воском и дегтем для фабрикации «табулей», вощеных табличек в роли блокнотов для текущих записей острым стерженьком, «стилем», и, наконец, в фармакопее, в составе для бальзамирования тел. А также в мазях против накожных и простудных болезней.

– А золото?..

– Про золото придется сообща думать, – сказал задумчиво Перун Владимирович. – Но попробуем разобраться: после Шостаковича, в восемьдесят втором году, Западно-Сибирский отдел Русского Географического общества поручил Григоровскому исследование колонизации Васюганья за последние двадцать пять лет. Он должен был проверить, действительно ли по верховью Вас-Югана и впадающих в него речек поселились крестьяне из российских губерний, старообрядцы-раскольники; будто бы настроили себе селения, завели пашни и скотину и живут тайно, предаваясь своему фантастическому богомолью. Результаты своей поездки Григоровский опубликовал в двух вот этих статьях, что лежат у меня на столе.

– Понимаю, Перун Владимирович, но Григоровский не упоминает про легенду о золоте…

– Верно, Гриша. Но тут другая зацепка: на следующей странице он рассказывает: «Верстах в десяти вверх от устья Нюрольки, с левой стороны, впадает в Вас-Юган речка Юга-Юган, а за нею, на правом берегу Вас-Югана, идут верст на пять скалы из ила, смешанного с красною глиной. Эти скалы называются Красным Яром».

– Это уже интересно…

– Так вот, Гриша, у югов-аборигенов устье реки Юга-Юган именовалось «Кровавые Скалы» и было местом поклонения богу весны – Белому Орлу. У хантов Красный Яр называется «Золотым Берегом», возможно, отсюда и пошла легенда о золоте…

– Что-то другое, Перун Владимирович.

– Ты перебил меня. Есть и другое, но это «другое» было у старообрядцев-раскольников и держалось в великой тайне. Мой отец и дед, помню, рассказывали о том, что чудной красоты древние золотые вещи покупались у старообрядцев из Юрта Экыльчак и у кержаков, что жили около озера Мирное.

– Вот и загадка, Перун Владимирович, откуда поступало золото, серебро к юганским златокузнецам-ювелирам?

– А вот тут, Гриша, надо нам с тобой посоображать. Как это называется у следователей, когда повторяется один и тот же прием…

– Понимаю, Перун Владимирович, но аналогичного юганским бугровщикам-грабителям случая пока не наблюдалось в судебной практике.

– Я не про это, Гриша. Подобная история по производству загадочных и редких золотых вещей, как у нас на Югане, наблюдалась в Олонецкой губернии. Судебный процесс освещался даже в печати. В летописной книге моего деда рассказывается частично об этой, довольно загадочной, истории. Я сейчас прочитаю тебе небольшой отрывок, соображай, что к чему. «Целые массы рассказов и преданий сохранились в крае о нахождении и разработке в прошедших веках серебряных руд в Олонецкой губернии. К северо-востоку от города Повенца в старинном, ныне разоренном и упраздненном монастыре поморского толка, известном по всей России под названием Даниловского, говорят, в царствование императрицы Екатерины Второй где-то в тундровых местах, много к северу от озера Онего, добывали серебряную руду и делали из нее серебряные рубли по образцу государственных рублей екатерининских времен. Эти даниловские рубли были известны по всему Северу и ходили там даже несколько подороже казенных, так как выделывались из чистейшего серебра; даже норвежцы признавали за даниловскими рублями превосходство и охотно принимали их в уплату за товары, а то просто покупали из-за барышей обмена. Кроме этих рублей, в той же местности в огромном количестве выделывались из серебра и разные другие изделия: кресты, створы (литые небольшие иконы с дверцами), или складни, пуговицы к сарафанам и кафтанам скитниц и скитников и многое другое. Этим ремеслом занимались не одни лишь обитатели Даниловского скита, и жители двух-трех окрестных деревень, например Тихвина, Бора, Пяльмы. Впоследствии, когда тайная выделка серебряных рублей и вещей сделалась известна правительству, приказано было всех жителей монастырей Даниловского и Лексинского, а также соседних деревень, попавшихся в серебряном деле, с чадами и домочадцами выселить в отдаленные местности Сибири для «удобнейшего будто бы им пути к разработке столь ценного металла в местах, где оный в изобилии находится». Конечно, такой указ был немедленно исполнен, но с этим выселением, однако, пропали бесследно и сведения о той местности, где добывалось серебро; об этом-то обстоятельстве и не подумали люди, составлявшие указ к искоренению зла и в рвении к соблюдению казенного интереса».