Елена Колядина - Под мостом из карамели Страница 40

– Ты что батюшке на именины приготовила? – спросила ученица сестринского училища свою подругу.

– Вязаный жилет. В прошлом году я ему кролика подарила, беленького, пушистого!

– Ой, кроличек! Забавный? Я тоже хочу!

Обе засмеялись, смех стучал, как топот кроличьих лап.

– А батюшка мне сказал: милое дитя, в следующий раз, прежде чем делать такие подарки, спроси меня. Поэтому в этом году я ему послала эсэмэску: «Батюшка, что вам подарить? Могу связать джемпер». А он позвонил и попросил тонкую безрукавку, надевать под рясу.

– Может, мне в миру постричься? – спросила сестра монахиню.

– В миру тяжелее будет, – вздохнула монахиня. – В монастыре жить проще, искушений и суеты меньше.

– У вас кто духовник? – вдруг обратилась сестра к Лете.

– Духовник, это к кому на исповедь ходят? – уточнила Лета.

– Нет. С кем вы советуетесь в делах?

– Ни с кем, – сказала Лета и вдруг призналась: – Я боюсь кому-то довериться. Пожилой человек меня осудит, среднего возраста – не поймет, а молодой вообще ничего о жизни не знает. Каждый сам должен решать свои проблемы!

– Ой, нет! – почти хором воскликнули сестра и монахиня. – Вы не правы. Ум ведь не в седой бороде. Иному молодому за его чистоту такая мудрость дается, что и за сто лет не наживёшь!

Сестра разрезала яблоко и положила на блюдце. Все взяли по доле.

– Представляете, говорят, в Москве будут строить новый храм по образу Воскресенского собора в Новом Иерусалиме! – вдруг, вспомнив новость, воскликнула ученица сестринского училища.

Все кроме Леты пришли в такой восторг, что прекратили жевать яблоко.

– Ничего себе!

– Прямо как ново-иерусалимский?

– А в каком районе?

– Неужели с изразцами?

– Что же это всем архитекторам Новый Иерусалим-то так по душе! Прямо как будто ничего другого в мире нет.

Лета крутила головой, слушала и удивлялась – как и в любой компании, здесь болтали, смеялись и даже шумели, но совсем о других вещах.

– Знаете, что мне сестра из хирургии рассказала? – таинственно произнесла монахиня. – Которая на паллиативной палате, беленькая такая, шрамик на губе.

Все замолкли и уставились на монахиню.

– Так, говорит, устала за этот год – без отпуска, больные все тяжёлые, сил прямо нет. Решила доработать месяц и уволиться. А в то же время мучают сомнения. И вот пошла она в ночную смену в приёмное, по боковой лестнице. Идет, задумалась, вдруг навстречу – старичок. Она с ним поздоровалась, спросила, из какого отделения? А старичок и говорит: «Сомнения твои извинительны и они уйдут. Потому что нет твоей вины, что больные такие тяжёлые – это от их грехов. Пойдем, милая, про каждого расскажу. Повернулся и пошёл, сестра следом, а ноги сами вверх по ступенькам несут, никакой усталости. Старичок в каждую палату дверь открывает, называет больного и рассказывает: «Этот о матери забыл, этот – объедается без меры, та – начальника обманывает и тоже ест много, эта – злится на весь свет». Замолк, пошёл по коридору и вдруг исчез. Сестра пришла на своё место, взглянула на икону, а на ней – этот старец. Сам Чудотворец приходил! Решила не увольняться, как на крыльях летает.

Все стали обсуждать событие без всяких сомнений в его реальности. Лета повела глазами и проморгалась – как можно верить в такие истории? Ночная смена, полумрак, конечно, сестра просто заснула и видела старика во сне. Но наивная детскость рассказа и простодушие обмана так тронули Лету, что она улыбнулась.

– От излишней пищи многие заболевания, это научно известно, – заметил брат. – Жировая интоксикация печени, повреждения сосудов.

– Болезни нам за грехи, – сказала монахиня.

Лета делала вид, что верит.

– Профессор, – ученица сестринского училища назвала имя, – сказал, кто правильно питается, у того стул, как у овечки, по чуть-чуть.

Все закивали и разлили по чашкам остатки смородиновой заварки.

В дверь стукнули, все обернулись. Охранник через порог протянул два набитых продуктами пакета из супермаркета, просвечивали бутылки сока, йогурты, мандарины.

– Сейчас привезли, просили передать тем, кого не навещают родственники, и сёстрам милосердия.

– Спаси господи, – старшая сестра приняла пакеты. – Записку с именем благодетеля оставили?

– Не захотели, сказали: «Как зовут – неважно, господь разберется».

– У нас в третьей палате … никто не навещает? – уточнила старшая сестра, назвав имя и отчество больного. – Тогда продукты ему.

– Я отнесу, – кивнула ученица.

Брат достал из даров неизвестного благодетеля банан, разрезал на колечки, и все взяли по ломтику.

– Часто такие передачи приносят? – спросила Лета. – В подарок?

– Всё время.

– И кто, вы знаете?

– Так господь посылает, – как само собой разумеющееся, сказала монахиня. – Он бога чтящего голодным никогда не оставит, всех накормит.

Лета чуть не подавилась куском банана.

– Нищие на паперти – самые божьи люди, – похвалила монахиня.

Лета, представившая бомжей, толпящихся по праздникам возле храмов, скисла.

– Потому что верят, что господь на этот день даст им пищи. Поел нищий хлебушка, почесался, помолился, лёг в поле и спит спокойно, утром птицы ему поют. А богатый всю ночь не дремлет, ходит, замки проверяет.

Лете, изо всех сил презиравшей богатство, такой рассказ, тем не менее, показался популистским. Впрочем, когда чай был допит, она решила, что и анонимные пакеты из супермаркета, и даже байка монахини о простодушных бомжах хорошо ложатся в её уверенность… В какую, Лета сформулировать не успела, потому что в двери вошла посетительница.

– Девочки! – обдавая сестринскую духами, сказала дама, сверкающая, как знаки зодиака, в состоятельных серьгах. – Говорят, кто-то из ваших сестёр хорошо стрижет. Мне бы отца постричь, он в третьей палате, слева. Постригите, ладно? И ногти бы тоже.

– Хорошо, – ответила старшая сестра. – Конечно, всё сделаем. Я прямо сейчас запишу.

Записывать каждую мелочь в многочисленные журналы и тетрадки было в духе сестёр, Лете это казалось занудством и бюрократией. Но беседа с дамой взмутила в Лете старое подозрение – сёстры подрабатывают, здесь тоже всё за деньги. Не могла же явно небедная посетительница так бесцеремонно просить об услуге, если бы за неё не полагалось мзды? Вызывала бы парикмахера из салона и сама стригла ногти своему папаше! «Будете убирать за моей собакой»! Нашла крайних!

– А сколько стоит постричь больного? – с вызовом спросила Лета, чувствуя себя обманутой.

– Нисколько, – ответила старшая сестра.

Лета смешалась, но не поверила – с чего она должна кому-то верить?

– Парикмахеры в дефиците, – вздохнула старшая сестра. – А чистые волосы и прическа очень способствуют настроению и выздоровлению. Французы говорят: если плохо выглядишь, вымой голову. У вас нет на примете знакомых добровольцев, кто мог бы стричь?

Лета помотала головой.

– В службе «Милосердие» есть бригада, они ездят к одиноким людям и моют их. Ведь некоторые лежат немытыми по году! В бригаде десять человек, но всего один парикмахер. На всю Москву один доброволец-парикмахер!

– Да, батюшка на собрании об этом говорил. Знаете, я подумала, что вы берёте деньги за уход, – пробормотала Лета. – Не за всё, конечно, а за дополнительные услуги.

– Мы похожи на тех, кто берёт у подопечных деньги?

– Как раз нет! Совершенно непохожи! Поэтому я и расстроилась. Неужели, думаю, и здесь кредитно-финансовые отношения.

– Доброта за денежку не царство божие, а бюро добрых услуг. Посмотрите, что здесь написано?

Старшая сестра развернула Лету к письменному столу.

– «Когда нам платят за добрый поступок, у нас его отнимают», – прочитала Лета на листке под стеклом.

– Любая из наших сестёр могла бы работать частной сиделкой, ухаживать всего за одним больным и при этом в три раза больше получать. А в отделении у неё сорок подопечных. Когда сюда впервые приходишь, то тщеславно думаешь – я дам этим людям любовь. А потом оказывается, что это они одаривают тебя, и доброе делаешь не другому, а самому себе. Так что сделайте-ка, Лета, доброе дело – помойте, пожалуйста, чашки. Порошок и губка в буфетной на раковине, сушить на этом подносе.

Страсть сестёр к чистоте и дезинфекции даже Лете, любившей гигиену работнице пищевого производства, казалась маниакальной. Всюду висели инструкции по мытью, стирке, обтиранию и обработке, для каждой вещи предназначалась своя тряпка, щетка, губка, тазик, поднос и решётка. Полотенца для рук были отглажены так, что стояли парусом. Стиральная машина крутилась без остановки, выдавая горячие горы прокипячённых трусов, футболок и рубашек для больных. В каждом подсобном помещении стояла гладильная доска, возле которой бдел с утюгом очередной доброволец. Каждую косынку полагалось не просто выгладить, а отпарить – в утюге всегда шипела вода, которую полагалось наливать из специального кувшина. Все вещи, предназначавшиеся неимущим больным, маркировались: «Брюки на резинке 52 размера», «Шлепанцы суконные 36 размера». Полки, шкафчики, лотки и контейнеры были надписаны: «Фен для волос», «Шампунь для тела», словно кто-то мог перепутать фен с блендером, а гель с носками. Возле дверей в сестринской всегда наготове стояла губчатая швабра, которой беспрерывно затирали едва видимый след от обуви или упавшую крошку.