Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН Страница 40

К его облегчению, взвод из малого лагеря оказался на построении совсем рядом. Увидев долговязую, напоминающую воронье пугало фигуру Шпенглера, он искренне обрадовался. Нанятый оркестр опять разместился на балюстраде и, как только начался спуск флага, опять заиграл свою «Deutschlandlied». Всё шло по плану, но люди начали переглядываться: в звуки оркестра почти незаметно вплёлся низкий басовый гул, как будто тубист забыл вовремя снять ноту и так и продолжал потихоньку дуть в свой нехитрый инструмент.

Строй немного нарушился. Виктор сбросил свою полосатую робу на землю и проскользнул в колонну одетых в гражданское платье фальшивомонетчиков. Они двинулись к своему бараку с белыми непрозрачными окнами…

А гул всё нарастал и стал особенно заметен, когда оркестр смолк. Теперь в нём ясно различались неторопливые, выматывающие душу ритмичные взрывы. По рядам пленников пробежал ветерок беспокойства. Нойманн, Шпенглер, рисовальщики Крапп и фон Лотринген, печатники Шварц и Финк, прачечная команда с их вожаком Рандером, люди с розовыми треугольниками на робах, чьи дни были сочтены, от которых к концу года не останется ничего, кроме памяти в сердцах их родных, палачи, охранники, комендант лагеря, его шофёр и кухарка — все до единого подняли головы и посмотрели в быстро вечереющее небо… Они летели на юг — пятьдесят бомбардировщиков союзников, которым было приказано именно сегодня, в день рождения Гитлера, сбросить свой смертоносный груз. Они летели высоко, намного выше воскового месяца, — ангелы смерти, распростёршие крылья на безжизненной синеве вечернего неба, освещённые давно уже не видимый с земли солнцем. По толпе прошла волна дрожи — на той же низкой, путающей частоте, что и нарастающий величественный рокот. Люди бессознательно пригнулись перед этой инкапсулированной мощью, перед этим заключённым в строгие каплевидные оболочки огненным штормом, которому вскоре предстояло разразиться где-то на их родине, и сердца их, в зависимости от того, кем они были в лагерной иерархии — жертвами или палачами, — наполнились надеждой или ужасом.

* * *

Вот уже двое суток поезд с дизельным локомотивом в упряжке петлял по боковым веткам железных дорог рейха. Недалеко от Вольфбурга они попали под артиллерийский обстрел. Снаряд угодил в последний вагон, но чудом никто не пострадал. Последние сутки поезд останавливался по нескольку раз в час, на рельсах лежали упавшие деревья, убитые лошади, исковерканная военная техника. Эсэсовцы вынуждены были грозить стрелочникам оружием, чтобы те перевели стрелки. Заключённые расчищали пути. Очевидно, вдоль насыпи шли тяжёлые бои: шпалы кое-где были взорваны, рельсы погнуты. Над горизонтом стоял дым — горели города.

Час назад поезд остановился окончательно — кончилось топливо. Пленникам каким-то образом удалось открыть двери вагона. И сейчас, среди ночи, они стояли на насыпи, пятьдесят растерянных мужчин, не знающих, что им делать дальше.

Рядом с Виктором дрожали от холода несколько совершенно голых людей — их одежду забрали эсэсовцы и исчезли под покровом темноты в сопровождении нескольких охранников, тащивших битком набитые фальшивыми деньгами чемоданы. Но, как ни странно, никого из этих пятидесяти он раньше не видел — кроме Георга, разумеется. Они просто случайно попали на один и тот же транспорт направляющийся, как им сказали, в «очаг немецкого сопротивления между двумя южными фронтами». Кто-то слышал, что конечным пунктом был Берхтесгаден. Другие намекали на какие-то дикие альпийские озёра, где они должны были утопить свой секретный груз. Эсэсовцы взяли с собой столько, сколько смогли унести, остальное сожгли на разведённом прямо на насыпи костре.

— Предлагаю двигаться на север, — сказал Георг. — Прямо по шпалам, туда, откуда приехали.

Но они не двигались с места. В темноте внезапно обретённая свобода пугала их, она предлагала бесчисленные возможности, и они не успевали выбрать одну из них, как тут же появлялись новые… Свобода для них означала невидимые минные поля, колючую проволоку под током, протянутую через отрывки лагерных воспоминаний: их свобода ограничивалась Хавеландом, внутренним лагерем.

Ночь источала незнакомые запахи. Где-то далеко залаяла собака, а с другой стороны, где, по-видимому, была затемнённая деревня, слышались автоматные очереди.

— Мы поблизости от Бланкенбурга, — сказал кто-то.

— Откуда тебе знать?

— Кто-то из политических ходил на разведку… Вопрос в том — что нам делать сейчас? Ждать рассвета или идти в ближайшую деревню?

— Ты что, смеёшься? В ближайшей деревне палят почём зря… Лучше подождать, пока рассветёт.

— А если эсэсовцы вернутся? Они же грозились…

Лица в темноте были почти неразличимы. Виктор не понимал, куда делись заключённые из их барака. Всех, кроме него и Георга, посадили на поезд в северном направлении. Энтропия войны разбросала их в разные стороны. Он помнил чудовищный хаос, когда сворачивали лагерь. Перепуганная охрана поджигала бараки один за другим. Первый раз за всё время ему приказали надеть полосатую робу. Заключённых выстроили для похода.

Красная армия сжимала клещи на юго-западе, но конвою удалось найти брешь на советском фронте, и их поезд каким-то чудом прорвался.

К нему повернулся сосед с нашивкой политического заключённого.

— Интересно, кто в деревне — американцы или эсэсовцы?

— Зачем они палят? — послышался голос. — Гитлер же мёртв.

— Палят они потому, что Германия ещё не капитулировала. По крайней мере, официально.

— Суки они, вот кто… Подонок мёртв, как гнилушка, застрелился в своём бункере, как сказал шарфюрер. И Геббельс застрелился. Трусы… вся это болтовня о войне до последней капли крови, любой ценой… Ханжи засраные… И что это за идиоты продолжают сопротивление?

— Должно быть, партийные фанатики. Жмутся к стенкам, как пойманные крысы… Но нам-то что делать? Держаться гуртом или разделиться на группы? Что скажете?

— А Мюллера вы видели? Он рвал с себя эсэсовские эмблемы и трясся как осиновый лист. Гляди, я подобрал его кортик…

Заключённый, теперь уже бывший, показал кинжал, украшенный двойной молнией.

— Выкинь лучше… Русские увидят — тебе несдобровать.

— Русские далеко на востоке. Говорят, Берлин пал. На западе наступают англичане и американцы. Не волнуйся, они уже обо всём договорились. Поделят Германию, как торт, и каждый будет обсасывать свой кусок. Эта страна никогда не поднимется… останется амбаром для новых господ. Будем экспортировать сосиски и пиво и радоваться, что живы…

— Надеюсь, америкашки быстро разберутся с партийной сволочью, со всей этой нечистью…

— Размечтался! Все уцелеют, не волнуйся… Крупный зверь — он и есть крупный зверь. Скоро будут сидеть вместе и жрать перепелиные яйца — Эйзенхауэр и Кейтель. Всё руководство вермахта устроится бок о бок с союзниками и будет обсуждать будущее Европы. Партия для этой цели направит Геринга и Риббентропа в штатских шмотках — дворяне лучше знают, как себя вести в изысканном обществе. Гитлер же был плебей плебеем…

— Заткнитесь вы!

В темноте послышался крик, потом выстрелы. Близко, в полукилометре, не больше.

— Пора мотать отсюда, — прошептал Георг. — В том направлении, кажется, всё тихо… — Он мотнул головой. — Фронт покатился дальше… в той деревне, похоже, идёт зачистка…

— А не лучше ли подождать? — спросил Виктор. — В такой темноте можно бог знает на что нарваться. На мину…

— Слушай меня. Как только рассветёт, лучшей цели для них, чем стоящий поезд, и придумать будет трудно. Поскольку в деревне идёт бой, они разбираться не будут — сначала разбомбят, а потом спросят, кто мы и откуда. Надо уходить, пока темно, и я хочу, чтобы ты составил мне компанию. Мы не можем топать, как стадо слонов… Подумай, пятьдесят человек! Обязательно кто-то начнёт стрелять — американцы, русские или эсэсовцы… или какой-нибудь фермер решит защищать свои владения от грабителей…

Виктор никак не мог решиться. Костёр, разведённый охраной из ассигнаций, постепенно угасал. Но в куртке его были зашиты десять тысяч фунтов мелкими банкнотами.

— Им даже до рассвета ждать не обязательно, — настаивает Георг. — Поезд прекрасно виден с воздуха, полнолуние и на небе ни облачка… Да ещё этот финансовый костёр…

— Ты прав, — сказал Виктор. — Лучше отсюда уходить.

— Нам на север! — Георг большим пальцем показал за спину.

— Какая разница — куда? Куда бы мы ни шли, всё равно наткнёмся на солдат. Они сейчас везде. Германия побеждена, не забывай.

— Я предлагаю на север. Вернее, на северо-восток. Я хочу в Берлин.

— Ты с ума сошёл! Что мы там будем делать? Город же кишит русскими! Но если добраться до Гамбурга, можно попробовать уехать из Германии.