Карл-Иоганн Вальгрен - КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН Страница 41

— Я предлагаю на север. Вернее, на северо-восток. Я хочу в Берлин.

— Ты с ума сошёл! Что мы там будем делать? Город же кишит русскими! Но если добраться до Гамбурга, можно попробовать уехать из Германии.

— Куда ты собираешься уехать? Кто нас сейчас примет? Мы — побеждённые, Виктор. Они могут делать с нами что хотят. Теперь все будут утверждать, что сидели в лагерях и подвергались истязаниям. В Берлине мы, по крайней мере, знаем все закоулки.

— Да, мы знаем там все развалины… И жрать там нечего.

У тлеющего костра собралась группа заключённых. Виктор слышал, как они рассуждают насчёт фунтов стерлингов, вернее, догорающих остатков сотен тысяч фунтов стерлингов. Они ровным счётом ничего не знали про Хавеландский лагерь, не знали, чем там занимались, и уж совершенно терялись в догадках, почему эсэсовцы разложили костёр из денег. Он ничего никому не рассказывал. Георг тоже молчал. Молчание и секретность… он вдруг понял, что молчание и секретность намертво въелись в их натуру.

Они шли вдоль насыпи, пока не добрались до переезда. Железнодорожные пути пересекала просёлочная дорога; они двинулись, как они посчитали, на восток. Всё стихло. Стрельба прекратилась, дорога петляла между полями и лесистыми холмами, сильно пах цветущий шиповник. Луна светила ярко, как прожектор.

Прошёл почти час, пока они дошли до деревни. Деревня расположилась в лощине, где дорога поворачивала, уходя за холмы. Они посовещались. Преимущество большой дороги одновременно являлось её недостатком — её хорошо видно, но и их видно не хуже. Решили пойти полем.

Чуть поодаль бежал ручей; они пошли вдоль ручья, стараясь остаться незамеченными. Им повезло: они выкопали несколько только что посаженных картофелин, а вода в ручье оказалась вполне питьевой. Так они шли, час за часом, параллельно дороге. По пути им встретилось не менее полдюжины деревень.

Перед рассветом устроили привал. В километре от них возвышался поросший лесом холм, у подножия его расположился хутор. За сараем стоял бронированный армейский автомобиль, но на таком расстоянии невозможно было определить, что это за машина и какой армии принадлежит. Друзья и враги… пустые слова, подумал Виктор, кем бы они ни были, увидев нас, они начнут стрелять.

Небо начало быстро сереть. Они побежали, чтобы побыстрее миновать открытое место. С хутора послышался собачий лай. Наконец они достигли опушки, и в тот же миг на дороге появился джип с развевающимся звёздно-полосатым флагом. Американцы.

Только сейчас, немного отдохнув, они обратили внимание, что довольно холодно. Несмотря на начало мая, температура по ночам опускалась до нуля.

— Дальше что? — спросил Виктор.

Георг, сняв сапоги, массировал ноги.

— Останемся здесь на ночь и будем надеяться, что эти в джипе, нас не видели. Как только стемнеет, двинемся в Берлин.

— Не меньше двухсот километров.

— Бои скоро закончатся. Тогда зайдём в первый попавшийся город. Попытаемся найти какой-нибудь транспорт. Остаётся рассчитывать, что лагерная одежда послужит нам пропуском.

Виктор молча кивнул. Ему не хотелось спорить. У Георга явно была навязчивая идея. Что ждёт их в Берлине? Если верить слухам, сплошные развалины. Сокровища в музеях, которые нацисты не успели сжечь, наверняка разграблены. Почему-то именно отданное на растерзание искусство печалило его больше всего. В этом была какая-то связь с его собственной судьбой. Поэтому он даже думать не хотел о Берлине. Чем больше он размышлял, тем больше росла уверенность. Он будет пробиваться в Гамбург. Чем чёрт не шутит, если повезёт, уедет в Швецию. Может быть, их деньги в шведском банке сохранились. Двухсот тысяч рейхсмарок более чем достаточно, чтобы начать новую жизнь.

Он выложил всё это Георгу, но тот остался непреклонным:

— Если деньги целы, вышлешь мне половину, а я иду в Берлин. Это мой город. У меня его отняли, но он опять будет моим. К тому же у нас полно фунтов, Виктор, не забудь!

Впрочем, они не знали, удастся ли им пустить в дело фальшивые английские деньги. Может быть, всё уже известно? Союзники, наверное, освободили лагерь и поняли, что там происходило…

Они заснули и проснулись уже после полудня. Опять похолодало, они никак не могли согреться. Мы и в самом деле как братья, подумал Виктор, братья, с корнями вросшие в роли, назначенные нам с рождения. Это спасало нас не раз, но теперь мы расходимся в разные стороны.

Четверо суток продолжалось одно и то же — ночью они шли, а днём прятались и отсыпались. Ели, что найдётся на поле. Когда закончились третьи сутки без стрельбы, они поняли, что на земле наступил мир. Утром 11 мая 1945 года они решили больше не прятаться и к ночи дошли до Ганновера.

Виктору потребовалась ещё неделя, чтобы преодолеть сто километров до Гамбурга. Дороги были забиты беженцами. Изголодавшиеся быки тянули телеги с домашним скарбом, по обочинам сидели бездомные и выселенные. Американские машины, непрерывно сигналя, пробирались сквозь беспорядочные толпы людей. На развалинах и стенах домов он видел тысячи записок — люди искали своих близких.

Они расстались с Георгом, и было совершенно неизвестно, увидятся ли они когда-нибудь ещё.

За десять фунтов его пустили в телегу, направляющуюся в Альтону. Дважды их останавливали военные полицейские, но, завидев лагерную робу Виктора, пропускали, махнув рукой. Несколько раз они разминулись с колоннами военнопленных — немецких парней его возраста гнали в лагеря для интернированных.

Гамбург превратился в груды руин. Горные цепи битого кирпича, кровельного железа и обугленных досок громоздились на улицах. Искорёженные до неузнаваемости стальные скелеты домов… География города перестала существовать. Наступил час ноль немецкой истории, как потом, подражая друг другу, назовут эти дни хроникёры. Это была не просто капитуляция, в войне уничтожена вся немецкая цивилизация, а руины стали символами унижения нации. Всё, что видел Виктор, только укрепляло его в решимости покинуть страну. У него здесь не было будущего. Ни семьи, ни друзей… Кроме Георга, выбравшего другой путь, он не знал никого. Он уже начал привыкать к мысли что они расстались навсегда. Как ни странно, сознание этого факта приносило ему облегчение — слишком тесно был связан Георг со всеми событиями последних лет.

Но добраться до Швеции оказалось куда труднее, чем он предполагал. У него не было никаких бумаг из лагеря в Хавеланде, которые могли бы подтвердить его статус узника нацизма. Работа была настолько секретной, что их даже не регистрировали в лагерных журналах. На довоенном ещё месте встреч около Реепербан поговаривали, что с гомосексуалами из лагерей особо не церемонятся. Они не могут рассчитывать на помощь, их даже не признают жертвами нацизма. Наоборот — всё шло к тому, что новое правительство оставит гомофобные законы рейха в силе.

На поддельные фунты он купил справку, удостоверяющую, что он, Виктор Фюманн, 1921 года рождения, по политическим мотивам был заключён в концлагерь Нойенгамме. Он не знал и не хотел знать, что случилось с человеком, давшим ему своё имя. Теперь у него было право на продуктовый пакет на британской армейской базе и особые продуктовые карточки гражданского управления.

Но этой справки было недостаточно. Ему нужна была история повесомее.

Прошло несколько недель, прежде чем удалось раздобыть на чёрной бирже паспорт беженца. За это пришлось отдать половину запаса фунтовых банкнот. Паспорт был выдан шведским Красным Крестом норвежскому партизану, чья судьба была неизвестна. Он изменил паспортные данные — бритвой счистил фамилию норвежца и вписал свою — Виктор Кунцельманн. Вклеил фотографию и, раздобыв водостойкую тушь, подделал печать. Он хотел начать новую жизнь под своим именем — должно же быть зерно правды в постоянной лжи, должно же найтись место для его подлинного «я» в этом многолетнем хаосе жульничества и обмана… Он начнёт новую жизнь в новой стране, но для того, чтобы это сделать, ему надо на что-то опереться.

За неделю перед отъездом он окончательно скомпоновал свою биографию. Случайно ему попала в руки военная справка, выданная офицеру связи британского флота, находившемуся в немецком плену с 1943 года. Он купил эту справку у бывшего полицейского, служившего в охране лагеря для военнопленных. Его немного удивило, что он так легко договаривается о чём-то с человеком, который совсем недавно мог бы стать его палачом. Ему очень бы хотелось почувствовать ненависть, но этот человек не вызывал у него вообще никаких эмоций. Он был его ровесником, одет в штатское, правая рука ампутирована до локтя — ранение на Восточном фронте… и он, как и Виктор, жил по поддельным документам. Они договорились, что тот предоставит Виктору заверенный, но не заполненный бланк регистрации военнопленных, а Виктор заполнит его сам. Позже, в пятидесятые годы, он для надёжности сделает фотомонтаж, где он в форме стоит на борту английского «морского охотника». В Швеции, он знал это наверняка, никто не сможет проверить эти данные.