Эдгар Вулгаков - Течение времени Страница 40

– Наташка, мы думаем с тобой одинаково. И Леночка, и Костя, и все, кому судьба России небезразлична – тоже. Что-то должно произойти в стране. Даже секретарь райкома, член Московского комитета партии, не местный, а присланный сверху, ожидает перемен и с нами, беспартийными (хоть я кандидат – это ничего не меняет), а с формальной точки зрения партии – безыдейными, в лучшем случае попутчиками-интеллигентами, заговорил откровенно. Разве такое было возможно год-два тому назад? Жалко только, что после операции его отсюда, видимо, заберут: на такой работе должно быть бычье здоровье. Мы живем в тоталитарном государстве, и об этом не забывай. Если ты останешься во Франции, то тебя и там найдут, чтобы другим неповадно было. Надо ждать перемен: скорее всего процесс будет поэтапным и растянутым во времени. Ускорить развал полицейской системы управления страной мы не сумеем. Сейчас каждый должен заниматься своим делом, честно. Работай здесь так же интенсивно, как и раньше. Пиши книги. Когда будет возможность, издавай их там, понимаешь, там, но не вступай в спор с аппаратом принуждения, отправят в места не столь отдаленные, сомнут. Итак, моя девочка, если я что-то для тебя значу, то выброси из головы намерение затеряться во Франции, найдут.

На следующий день приехала Леночка и тут же уселась за свою рукопись. А вечером были гости – Вас-Вас, как всегда, с каким-то цветочком для Наташи (в феврале!), Костя, Аня и Оля. Наташа преподнесла Косте ножик со множеством лезвий и разных других штучек. Он очень обрадовался подарку и чмокнул Наташу в щечку, покраснев, как красная девица. Остальные получили изданные в МГУ методические пособия по предметам, которые они преподают. Гости принесли угощение из домашних припасов, Наталия Михайловна испекла капустный пирог, Леночка достала закуски из московских магазинов, а Костя – две бутылки красного «Каберне». Пошумев за столом о местных трудностях, о том о сем, Вас-Вас вдруг изъявил желание спеть под гитару. Костя принес семиструнную гитару и под аккомпанемент Наташи ВасВас приятным баритоном спел «Выхожу один я на дорогу», «Гори, гори, моя звезда», а потом Наташа – «Отвори потихоньку калитку», Костя отлично исполнил вальс Ипполитова-Иванова, а Аня и Оля спели дуэтом. Разошлись за полночь.

Утром Алеша с Наташей проводили Леночку до первой остановки от райцентра. Договорились, что Алеша приедет домой в пятницу, и еще долго махали рукой вслед ушедшей электричке.

– Она нас все равно не видит. Но это ритуал. Так всегда прощаются с отъезжающим, которого любят, – вздохнул Алеша. – Пошли, Наташка.

И, спрыгнув с платформы, подхватил словно слетевшую к нему в руки Наташу.

– Теперь пошли не спеша, если тебе не холодно. Ты знаешь, мне всегда нравились твои необычайно огромные зеленые глаза, толстая длинная светлая коса. Я даже представлял тебя в роли Марии Магдалины Тициана, обнаженное тело которой прикрыто рыжеватыми волосами. Потом я решил, что все-таки эта роль не для тебя. Мария Магдалина – полнотелая красавица. Думаю, тебе больше подходит образ Святой Агнессы Рибера – тоненькая изящная девушка, как плащом, скрывающая волосами свою наготу.

– Да, Алешенька, ты прав. Я тоже могла бы закутаться в собственные волосы, если была бы в этом необходимость или, например, ты бы захотел.

– Нет, дорогая, – резко ответил Алеша, – я этого не хочу. У меня есть жена, и я ее люблю. Иногда мы с тобой движемся непроизвольно, как-то подсознательно, навстречу друг другу. А это добром не кончится. Я тебя тоже люблю, но у меня есть Леночка и Танюшка.

– А у меня, кроме тебя, никого.

В конце марта Наталия Михайловна уехала к родственникам на три дня, оставив дом на Наташу. А в тот памятный для Алеши день, когда он завел разговор о святой Агнессе, из его подсознания выплыли тревожащие образы, и он сам, поняв, что с ним что-то происходит, резко оборвал разговор на эту тему. В день отъезда Натальи Михайловны Алеша чувствовал смутное волнение, на работе рассеянно отвечал на вопросы и так же рассеяно отдавал какие-то указания. Домой вернулся намного раньше обычного, часов в пять. Он тихонько открыл дверь и почему-то на цыпочках вошел в прихожую. На вешалке висела только шубка Наташи, иного и быть не могло – он ведь знал, что Наталия Михайловна уехала. И сразу стало учащенно биться сердце – он встретит Наташу. Разве этого не могло быть раньше? Разве он искал встречи с ней? Было ли это ему необходимо? Нет, конечно, нет! Теперь его поступками руководило нечто иное – желание, и пронзительная радость, и боль нового сильного чувства нежности вместо снисходительно-покровительного отношения к сестре жены. Еще несколько дней назад он не мог себе представить, что его закрутит омут упоительного влечения к Наташе. Еще буквально вчера, на днях, а может быть, и целый месяц, это желание подавлялось волей, здравым смыслом, нежным отношением и любовью к Леночке. Но сейчас неожиданно для него вспыхнуло новое чувство и желание, сжатое в упругие кольца ядовитой замирающей змейкой. И он понял, что когда Леночка была рядом, оно сворачивало свои кольца, а когда не было Леночки, оно медленно подползало, чтобы незаметно, исподтишка, молниеносно его ужалить. Он рывком открыл дверь Наташиной комнаты. Она лежала на постели под одеялом, натянутым до подбородка, и он видел только ее огромные, завораживающие, зеленые кошачьи глаза. По подушке разметались волны упругих волос, стекающие, как он мог представить, глубоко под одеяло.

– Алеша, я знала, ты придешь, я ждала, – спокойно сказала Наташа.

«Зачем, зачем?!» – ему показалось, что он прокричал эти слова с восторгом, радостью и болью на весь дом, но на самом деле он молча, задыхаясь, стягивал с себя куртку, свитер, все, все... На два дня мир был забыт… Когда они вышли из полуобморочного бесконечного счастья взаимного обладания и возвратились с земли обетованной – ну как ее еще можно назвать по-другому? – на землю грешную, Наташа неожиданно сказала:

– Алешенька, я решила расстаться с косой.

– Зачем, зачем, Наташенька, милая, зачем?!

– Алешенька, я решила! На кухне, где висят ножи, есть садовый секатор, отрежь вот здесь – чуть ниже плеч. В Москве подправит парикмахер. Еще вот что – привези пишущую машинку на Ордынку маме, когда меня не будет дома, пожалуйста. Впрочем, не надо, обойдусь. Леночкина диссертация вся пестрит латинскими терминами – такая машинка ей будет необходима.

Наташа оставила в конвертах короткие записки Ане, Оле, Косте и, дождавшись приезда Наталии Михайловны, обняла ее и всплакнула.

– Наташенька, почему так неожиданно?

– Надо, Наталия Михайловна, пора.

На платформе она навзрыд заплакала, сквозь слезы повторяя одно и тоже:

– Алешенька, я счастливая и несчастная. Разве такое возможно? Счастливая и несчастная…

Он не выпускал ее из объятий и не знал, как успокоить, вытирал слезы с опухшего покрасневшего лица. Они были в тамбуре вагона одни, и Наташа, стоя на цыпочках, повиснув на Алешиной шее и целуя его, начала повторять:

– Счастливая и несчастная, спасибо.

– Наташенька, моя остановка. Мне надо выходить. До свиданья, до скорой встречи!

Она отрицательно покачала головой:

– Прощай, мой дорогой и любимый Алешка. Adieu!

Он стоял на платформе и махал рукой уходящей электричке, пока она не скрылась за поворотом. Потом спрыгнул на тропинку и направился в мастерскую.

«Что я натворил: бедная, милая Наташенька. А Леночка? Как жить дальше? Без Леночки я не могу – она для меня родная, любимая. И вот теперь история с Наташенькой. Всегда была Наташкой, стала Наташенькой».

Он шел с тяжелым камнем на сердце – как жить дальше, да, как жить? Две женщины почти полтора года рядом, одна – жена, любимая, добрая, заботливая, верная, умница, преданная, мать его ребенка, другая – согретая теплом семьи, гордая и красивая, ограждающая свое одиночество, без опоры на сильную «половину», без любви и верности, с кажущейся открытостью характера, а на самом деле – замкнутая и неприкаянная. Казалось, она находит успокоение в работе, а на самом деле мечется в тесных рамках дозволенности в своих филологических и литературно-исторических изысканиях. Одна она так жить не сумеет, сорвется и полетит, как в пропасть, со сдвигами в психике или в места не столь отдаленные. Наташа, Наташка, Наташенька, она тоже верная, она тоже преданная, она тоже умница. Но это не мешает ей быть глупышкой и гордячкой из-за своей незащищенности перед миром, перед обывательщиной и дикостью российской жизни. Она не зазнайка, проста в общении, верный, хороший человек.

Войдя в дверь мастерской, он сразу оказался на отлаженных рельсах бестолковой суеты, которая всегда возникала из-за отсутствия запасных частей и грошовых ставок за ремонт. Пока он разбирался с нарядами, прошло время обеденного перерыва, наступил поздний зимний вечер, до весны еще было далеко. В мастерской он остался один и вдруг вспомнил, что в прошедшем бесконечно длинном дне с утра разрывалось сердце от любви и жалости к Наташеньке, а потом в суете сует забылось все на свете.