Сара Уотерс - Бархатные коготки Страница 40

Приставания я воспринимала так же, как ругательства: меня трясло. Вернувшись к миссис Бест, я закрыла дверь на замок, легла на вонючий матрас и расплакалась. Я думала, мне открывается новая жизнь с новыми надеждами, но город, вместо того чтобы приветствовать, меня оттолкнул. Хуже того, он меня напугал. Как я это выдержу, думала я. Как буду жить? У Китти теперь был Уолтер, Китти была замужем! А я осталась бедной и одинокой, и некому было обо мне позаботиться. Я была одинокой девушкой в городе, расположенном только к джентльменам и их возлюбленным, в городе, где на одинокую девушку все таращились.

В то утро я в этом убедилась. Я могла бы понять это и раньше, из тех песен, которые пела вместе с Китти.

Так часто я небрежно расхаживала по сценам Лондона в мужском костюме, теперь же пугаюсь выйти на улицу из-за своей принадлежности в женскому полу — какая жестокая в этом виделась ирония! Вот бы быть мальчиком, думала я горестно. Вот бы мне быть настоящим мальчиком…

Тут я вздрогнула и села. Мне вспомнилось, как Китти сказала тогда в Стамфорд-Хилле: «Ты слишком похожа на мальчика». Вспомнились слова миссис Денди, когда она увидела меня в брюках: «Она слишком настоящая». И бывший на мне тогда костюм из голубой саржи (его вручил мне Уолтер накануне Нового года) — вот он здесь, под кроватью, засунут в непромокаемый мешок вместе с другими костюмами из «Брита». Я вытащила мешок и моментально вывалила на пол все его содержимое. Наряды лежали со всех сторон, невероятно красивые и яркие на фоне бесцветной комнаты; все тона и фактуры моей прежней жизни, со всеми запахами и мелодиями мюзик-холла, со всеми моими прежними страстями, запрятанными в швах и складках.

Я затрепетала, опасаясь, что под наплывом воспоминаний вновь расплачусь. Я начала было запихивать костюмы обратно в мешок, однако набрала в грудь воздуха и приказала рукам не дрожать, а глазам — высохнуть. Руки мои легли на грудь, на ту тяжесть и темноту, что так укрепили мои силы.

Я нашла голубой костюм из саржи и встряхнула. Он ужасно помялся, но в остальном не пострадал от заключения в мешке. Примерила, с рубашкой и галстуком. Я так исхудала, что брюки на талии болтались; бедра у меня сделались еще уже, груди почти не осталось. Только дурацкий приталенный пиджак не давал мне выглядеть как юноша, но вытачки на нем, как я увидела, зашили, не разрезая. На каминной полке лежал нож для хлеба; схватив его, я стала распарывать швы. Скоро пиджак обрел прежний, свойственный мужской одежде покрой. Теперь постричь волосы, подумала я, раздобыть пару настоящей мужской обуви, и ни один прохожий на улицах Лондона — даже сама Китти! — не заподозрит во мне девушку.

Прежде чем осуществлять этот дерзкий план, необходимо было, разумеется, выполнить два условия. Прежде всего следовало заново пообвыкнуться в городе: еще неделю я каждый день бродила в районе Фаррингдон-роуд и собора Святого Павла и только после этого перестала вздрагивать от шума, давки и бесцеремонных мужских взглядов. И еще, если я действительно собираюсь разгуливать в мужском костюме, нужно было где-то переодеваться. Я не хотела изображать из себя мужчину все время, не хотела пока и отказываться от комнаты у миссис Бест. И в то же время мне было понятно, как она выпучит глаза, если в один прекрасный день я предстану перед ней в брюках. Не иначе решит, что я сошла с ума, позовет врача или полицейского. И уж конечно, выставит меня за порог, и я снова останусь без крыши над головой. Этого мне совсем не желалось.

Мне требовалось что-нибудь не в Смитфилде; требовалась, наверное, гардеробная. Но, насколько я знала, гардеробные не сдавались внаем. Девицы легкого поведения с Хеймаркета, как я понимаю, переодеваются в общественных уборных на Пикадилли: гримируются над раковиной, в кричащие наряды облачаются за закрытой на задвижку дверцей. Прием этот показался мне разумным, но в моем случае непригодным: если кто-нибудь увидит меня выходящей из дамской уборной в мужском, из саржи и бархата, костюме и шляпе-канотье, мой план провалится.

Решение нашлось в Уэст-Энде, и в той же среде. Заходя все дальше, я начала каждый день посещать Сохо; там мне бросилось в глаза несчетное количество домов с вывесками: «Сдаются на час койки». Сперва я по наивности удивилась: кому придет в голову снять койку, чтобы проспать всего лишь час? Потом, разумеется, поняла: никому; комнаты предназначаются для девиц, что приводят туда клиентов; койка им в самом деле нужна, но не для сна. Однажды я пила стоя кофе у входа в переулок вблизи Берик-стрит и наблюдала за дверью одного из таких домов. Через порог беспрерывно сновали туда-сюда мужчины и женщины, и никто не обращал на них ни малейшего внимания, кроме старухи в кресле у входа, принимавшей плату, да и та, сосчитав монеты и вручив посетителям ключи, теряла к ним интерес. Наверное, если б к порогу пригарцевала цирковая лошадь, никто бы не оторвался от дел, чтобы проводить ее взглядом, — знай плати и езжай себе дальше.

И вот вскоре я, с костюмом в сумке, явилась в этот дом и спросила комнату. Старуха оглядела меня с невеселой улыбкой, но, получив шиллинг, сунула мне в руку ключ и кивком указала на темный коридор. Ключ был липкий, ручка двери — тоже, да и весь дом наводил ужас: сырой, вонючий, стены тоненькие, как бумага. Пока я распаковывала сумку и приводила в порядок костюм, мне было слышно все, что делалось в соседних комнатах, а также выше и ниже этажом: бормотанье, шлепки, смешки, скрип матрасов.

Я переоделась в считанные минуты, при каждом звуке теряя уверенность и решимость. Но когда я посмотрела на себя в зеркало (в комнате имелось зеркало с трещиной, где виднелись следы крови) — я наконец улыбнулась и поняла, что мой план удачен. Я позаимствовала на хозяйской кухне утюг и тщательно выгладила костюм, портновскими ножницами подстригла себе волосы и, поплевав в ладонь, пригладила их. Оставив платье и сумочку на стуле, вышла на лестничную площадку и заперла за собой дверь; мое новое, сумрачное сердце, как часы, быстро отбивало время. Как я и ожидала, старая бандерша у порога едва обратила на меня внимание, и вот я немного нерешительно пустилась в путь по Берик-стрит. При каждом взгляде прохожих я вздрагивала, воображая себе выкрик: «Девица! Смотрите-ка, девица в мужской одежде!» Но выкриков не было, и я понемногу зашагала ровнее. У церкви Святого Луки какой-то работник легонько задел меня тележкой и извинился: «Виноват, сударь!» Потом меня прихватила за рукав незнакомая женщина с подвернутой челкой и шепнула: «Что, красавчик, не прочь, поди, позабавиться? Заплатишь — сведу тебя в один укромный уголок…»

Убедившись в успешности своего дебюта, я осмелела. Вернулась в Сохо еще раз и совершила более длительную прогулку, потом приходила снова и снова… Я сделалась постоянным гостем в публичном доме на Берик-стрит — мадам держала для меня комнату, которой я пользовалась три дня в неделю. Разумеется, она еще раньше догадалась, ради чего я прихожу, но по тому, как она щурилась, разговаривая со мной, я предположила: она не может сказать с уверенностью, является ли к ней девушка, чтобы переодеться в брюки, или юноша, чтобы избавиться от платья. Временами я и сама переставала это понимать.

Ибо каждый раз я изобретала какую-нибудь новую хитрость, чтобы сделать свой облик более убедительным. Наведавшись к цирюльнику, я заменила свою женственную стрижку совсем короткой. Обзавелась туфлями, носками, фуфайками, подштанниками. Пробовала разные повязки, чтобы еще больше сгладить легкую округлость груди; в пах подкладывала аккуратно свернутый платок или перчатку — обозначить припухлость от мужского органа самых непритязательных размеров.

Не скажу, что я была счастлива, — не думайте, что такое было возможно. После долгих мучительных недель в комнате миссис Бест я не могла испытывать там никаких положительных чувств: надежда поблекла во мне, как краски на обоях. Зато Лондон, сколько ни поливай его слезами, поблекнуть не мог; разгуливать по нему наконец свободно, в виде юноши, красивого юноши в элегантном костюме, вслед которому оглядываются с завистью, над которым никто не смеется, — в этом мне чудился некий шик, что несколько примиряло меня с действительностью.

«Вот бы меня сейчас видела Китти, — думала я. — Когда я была девушкой, она меня отвергла, а вот посмотрела бы на меня нынче!» Мне вспомнилась книга, которую матушка однажды брала в библиотеке: изгнанная из дома женщина возвращается туда под личиной няньки, чтобы присматривать за собственными детьми. Вот бы, мечталось мне, снова встретить Китти, приударить за ней в качестве мужчины, а потом открыть, кто я есть, и разбить ей сердце, как она разбила мое!

Но, предаваясь таким мыслям, я не пыталась увидеться с Китти; представив себе, что случайно натыкаюсь на нее… на нее с Уолтером, я вздрагивала. Пришел июнь, потом июль, веселое свадебное путешествие наверняка уже закончилось, но мне ни разу не попадалось имя Китти на афишах театров и концертных залов; театральных газет я не покупала и не просматривала, поэтому не имела представления о том, как ей живется замужем за Уолтером. Она являлась мне только в снах. Все такая же ласковая и восхитительная, она звала меня и тянула ко мне губы для поцелуя, но тут на ее покрытые веснушками плечи ложилась рука Уолтера, и Китти отводила от меня виноватый взгляд.