Феликс Кандель - Шёл старый еврей по Новому Арбату... Страница 41

– Что еще?

– Вскрываю конверты, переписываю послания, отправляю по случайным адресатам, а то и вытряхиваю в помойку всю сумку.

Добавил строго конфиденциально:

– В минуты редкого просветления отношу на проверку в нужные органы. Народу это свойственно.

Очередной пассажир не дождался вопроса. Встал во фрунт, преданно взглянул на начальство, отрапортовал – благостно глуп:

– Отставной народ. Малоумный отроду. Он же полководец, флотоводец, а также от кавалерии, артиллерии и от частей случайного назначения.

Голова – обрита наголо. На загривке – валики. На груди – регалии до ширинки.

– Чем пробавляешься, отставной народ?

– Командую старцами, которые в строю. Чтобы маршировали на плацу, строились в боевой порядок, по приказу кричали "Ура!" и разбегались по улицам. "Это вы куда?" – интересуются прохожие. "Это мы в атаку". – "Это вы на кого?" – "Это мы на всех".

– Так беги, – посоветовал петух.

– Куда? – удивился полководец.

– На врага.

– Только что оттуда.

– Разговорчики! – закричал Сиплый. – Под трибунал захотел?

– Сбегайте вы за него, – предложил Штрудель. – А он в другой раз.

– Нам не положено бегать, – объяснил Сохлый. – Мы топтуны. Побежишь – объект упустишь.

Петух выслушал их, сказал с огорчением:

– Бывает год тигра, год обезьяны, лошади, петуха… Когда же наступит год человека?

– Скоро, – пообещал Сиплый. – Управимся с задержаниями – он и наступит.

– С другой стороны, – добавил Сохлый. – Куда торопиться? Одного отработаешь – другой прорастает. Нам на приварок.

– Следующая остановка: Проспект дерзаний и озарений.

Глава четвертая

КАК ТРОГАТЕЛЬНО, КАК ЧУДЕСНО…

1

Трамвай катил по рельсам, тоненько позванивая.

Пассажиры смирно сидели на своих местах, в разговоры не вступали.

Но всполошился мужчина на скамейке, полон обаяния. Подступил к Штруделю с петухом, выговорил с обидой:

– Отчего у меня не полюбопытствовали?

– Тоже народ?

– Берите выше.

Мягкая шляпа на голове. Кокетливый шарфик на шее. Благозвучие в голосе и глаз пронырливый.

– Кто таков? Чем занимаетесь?

– Занятие мое – редчайшее. Вносить в мир душевные порывы, которых недостает. Задайте вопрос: каковы ваши творческие устремления?

– Каковы ваши творческие устремления?

– Отвечаю. Изготовил уникальный гроб из ценных пород дерева. С инкрустацией снаружи и внутри. Дабы не гнил в глубинах земли, а сохранялся на века в музее, потрясая красотой исполнения. Задайте еще вопрос: с какой такой целью?

– С какой такой целью?

– Отвечаю. Чтобы изумленные горожане восторгались, обозревая мое творение: "В будущем каждому выделят по такому..."

Спросили с подозрением:

– Тоже помешанный?

Ответил с гордостью:

– Кто же, если не я? Помешательство мое вопиет к небу.

– Что происходит? – завопил Штрудель. – Отчего все с дефектами в этом вагоне? Слабоумные-скудоумные?..

Петух разъяснил популярно:

– С безумных какой спрос? С безумных иной спрос, чем добывают себе покойное существование. В добровольной придури.

Штруделя ответ не удовлетворил:

– Имеется ли в этом городе приют для нормально мыслящих? Кого там содержат? И как долго?

Неприметный мужчина осмотрел его, словно для описи, доложил в микрофон:

– Вредные умствования. Дерзновенные измышления. Попрошу взять на заметку.

2

Штруделя осенило. Подошел к нему, ткнул пальцем:

– Уважаемый! Не вы ли тот народ, которым интересуемся?

Поерзал по сиденью, покряхтел в печали:

– Был некогда лицом народа. В юношеские свои времена.

– Поясните.

Наставил на себя портфель, сообщил четко, раздельно, чтобы не создалось затруднений у тех, кто будет расшифровывать записи:

– Потерял всякое выражение на физиономии. В борьбе с врагами отечества.

– Врет он всё! – завопил некто, загородив лицо газетой. – Вре-еет!

– Вру, – признался. – Смыл лицо в казарме. Ради старательного омовения после побудки.

– Врет! Ой, врет!..

Извертелся на сиденье, выговорил иной вариант:

– Был вызван к начальству. Оставил лицо на вешалке‚ как принято. Уходил – забыл взять.

– Заврался, дядя, – сказал петух. – Тебе по должности полагается такое лицо. Стертое и безликое. По роду деятельности.

Еще покряхтел. Признался косвенно:

– Зато жена нынче спокойна. На неприметного – разлучница не позарится. Да и прочее население знает, на кого равняться, делать лицо с кого.

Штрудель извелся от нетерпения:

– А прежнее куда девали? С которым явились на свет?

– Прежнее хранится на складе. До пенсионного возраста. Хорошее лицо, всякому бы такое.

– Врет он всё! – заблажили пассажиры, прикрывшись газетами. – Вре-еет!..

– Отвратное было лицо…

– Оболгателя и пролазника…

– Нагадить ближнему – самая его сласть…

Мужчина сунулся к петуху со Штруделем, спросил тихо, отключив записывающее устройство:

– Господа из-за угла! У вас, говорят, хирурги всё могут. Нельзя ли и мне… Лицо с выражением. Чтобы порадовало на исходе дней.

– Чего бы пожелал?

Задумался. Примерился. Изобразил нечто непотребное.

– Это что? – поинтересовался Штрудель.

– Одухотворенное выражение на физиономии. Возвышенные чувства.

Оглядели со вниманием.

– Невразумительно, – сказали. – Не лицо – блин с носом.

Вдохнул-выдохнул. Вновь примерился.

– Теперь что?

– Неистовство чувств. Судороги страстей. Напор вожделений.

– Неубедительно, – сказали. – Похоже на сковородку с сальными подтеками. Последняя попытка.

Собрал все силы, напрягся:

– Смирение с раскаянием. Превосходство добрых намерений…

Всех качнуло.

Трамвай замер, по-поросячьи завизжав колесами.

На рельсах стояла ответственная фигура, облеченная полномочиями.

Вошла. Вопросила:

– Почему запись прервали? На вверенном вам участке?

Мужчина заюлил:

– Перебои… Техника у нас, знаете, какая. Старая, изношенная…

– Врет он всё! – заверещали пассажиры, отбросив газеты. – Вре-еет!..

– Пройдемте, – приказала фигура. – Дабы другим неповадно.

И увела мужчину со смытым лицом.

Пассажиры зааплодировали, выражая шумное одобрение, а петух поник гребешком, произнес нечто эпистолярное, перевод со старо-японского:

– "И вот то, что наводит уныние. Собака, которая воет посреди белого дня. Погонщик, у которого издох бык. Комната для родов, где умер ребенок. Жаровня или очаг без огня…" А также ответственная фигура, облеченная полномочиями.

Водитель объявил:

– Следующая остановка – тюрьма. Трамвай дальше не пойдет.

– Как тюрьма? – всполошился Штрудель. – Мы едем в Народный дом! Нам туда!

– Это одно и тоже, – пояснил Сиплый.

– Без приметных отличий, – пояснил Сохлый.

3

Тут и произошло нечто. Заслуживающее упоминания в летописях-преданиях.

Петух вдруг прокашлялся, запел баритональным тенором:

– "Мы покидаем гавань, да-да, мы ее покидаем… Города скрываются из вида, земли и народы…"

Штрудель перепугался:

– Ты что? Что это?..

– Вергилий. "Энеида". Часть третья, страница семьдесят вторая.

Возгласил зычно:

– Нефролепис – птерис – хамеропсис – трахикарпус… Маршрут меняется.

Вагон подпрыгнул, словно наскочил на камень, сошел с рельсов, и они покатили по асфальту без посторонней помощи.

Пассажиры привстали от изумления.

Лица вытянулись до пуговиц на рубашках.

Испуг обуял на недозволенном пути.

А трамвай уже свернул на перекрестке. Затем на другом. Оставил позади город, прошелестел неспешно по тихим деревенским проулкам, мимо герани на подоконниках, настурций на клумбах, наливной ягоды в садах.

Выкатился в луговые просторы.

Мимо нескошенных трав, созревающих хлебов, конопли и гороха, кашки с лютиками по обочине.

Остановились.

Набрали полные пригоршни стручков.

Лущили их. Поедали сладкие горошины. Катили дальше через березовые рощи, с интересом поглядывали по сторонам, а стрелки на развилках указывали: "До Швеции не доехать", "Во Францию не попасть", "Испания – и не заикайтесь", "Канарские острова – сгинете на границе".

Провизор, который не в своем уме, поинтересовался несмело:

– Не подскажете ли, куда направляемся? И сколько доплатить за билет?..

Петух сообщил:

– В Индию. А может, на Суматру. Или в Мозамбик, напротив Мадагаскара. Проезд – бесплатно.

Забоялись:

– Поближе нельзя? Нам бы к реке, босиком, на травку…

– Можно и босиком. Нефролепис – птерис…

Трамвай встал.