Иван Шмелёв - Солдаты Страница 41

7. – Расстреляли в декабре 1920 года в Симферополе семерых морских офицеров, не уехавших в Европу и потом явившихся на регистрацию. Их арестовали в Алуште.

8. – Всех бывших офицеров, как принимавших участие, так и не участвовавших в гражданской войне, явившихся на регистрацию по требованию властей, арестовали и расстреляли, среди них – инвалидов великой войны и глубоких стариков.

9. – Двенадцать офицеров русской армии, вернувшихся на барках из Болгарии в январе-феврале 1922 года, и открыто заявивших, что приехали добровольно с тоски по родным и России, и что они желают остаться в России, – расстреляли в Ялте в январе-феврале 1922 года.

10. – По словам доктора, заключенного с моим сыном в Феодосии, в подвале Чеки и потом выпущенного, служившего у большевиков и бежавшего за-границу, за [265] время террора за 2-3 месяца, конец 1920 года и начало 1921 года в городах Крыма: Севастополе, Евпатории, Ялте, Феодосии, Алупке, Алуште, Судаке, Старом Крыму и проч. местах, было убито без суда и следствия, до ста двадцати тысяч человек – мужчин и женщин, от стариков до детей. Сведения эти собраны по материалам – бывших союзов врачей Крыма. По его словам, официальные данные указывают цифру в 56 тысяч. Но нужно считать в два раза больше. По Феодосии официально данные дают 7-8 тысяч расстрелянных, по данным врачей – свыше 13 тысяч.

11. – Террор проводили по Крыму – Председатель Крымского Военно-Революционного Комитета – венгерский коммунист Бела-Кун. В Феодосии Начальник Особого Отдела 3-й Стрелковой Дивизии 4-й Армии тов. Зотов, и его помощник тов. Островский, известный на юге своей необычайной жестокостью. Он же и расстрелял моего сына.

Свидетельствую, что в редкой русской семье в Крыму не было одного или нескольких расстрелянных. Было много расстреляно татар. Одного учителя-татарина, б. офицера забили на-смерть шомполами и отдали его тело татарам.

12. – Мне лично не раз заявляли на мои просьбы дать точные сведения – за что расстреляли моего сына и на мои просьбы выдать тело или хотя бы сказать, где его зарыли, уполномоченный от Всероссийской Чрезвычайной Комиссии Дзержинского, Реденс, сказал, пожимая плечами: «Чего вы хотите? Тут, в Крыму, была такая каша!…». [266]

13. – Как мне приходилось слышать не раз от официальных лиц, было получено приказание из Москвы – «Подмести Крым железной метлой». И вот – старались уже для «статистики». Так цинично хвалились исполнители. – «Надо дать красивую статистику». И дали.

Свидетельствую: я видел и испытал все ужасы, выжив в Крыму с ноября 1920 года по февраль 1922 года. Если бы случайное чудо и властная Международная Комиссия могла бы получить право произвести следствие на местах, она собрала бы такой материал, который с избытком поглотил бы все преступления и все ужасы избиений, когда-либо бывших на земле.

Я не мог добиться у Советской власти суда над убийцами. Потому-то Советская власть – те же убийцы. И вот я считаю долгом совести явиться свидетелем хотя бы ничтожной части великого избиения России, перед судом свободных граждан Швейцарии. Клянусь, что в моих словах – все истина.

И. С. ШМЕЛЕВ.

Страшная трагедия, случившаяся в Крыму, отраженная в его «Солнце мертвых», отняла у Ивана Сергеевича не только единственного сына, она была причиной и ранней кончины его жены-друга и ангела-хранителя Ольги Александровны Шмелевой. После всего пережитого у нее началась болезнь сердца, которая и свела ее преждевременно в могилу. Она скончалась 22 июня 1936 г.

Привожу стихотворение И. С. Шмелева, написанное на ее могилку: [267]

НАМОГИЛЬНАЯ НАДПИСЬ ОЛЕЧКЕ.

Крест голубцом, и у Креста береза.

И другом присланная роза.*

Могилка, – мягкая, как и душа ея.

Вся – высшая любовь. По ней печаль моя…

Самоотверженно она меня хранила.

И мой нелегкий труд России подарила.

Ив. ШМЕЛЕВ.

Все пережитое О. А. и И. С. Шмелевыми, там в Крыму, где погиб во имя Белой Идеи их единственный сын, выражено писателем в «Солнце мертвых», – но в этом страшном документе целомудренно скрыто его личное.

Вот что пишут о нем современники, – и это только краткие отрывки:

«Велика власть таланта, но еще сильнее, глубже и неотразимей трагизм и правда потрясенной и страстно любящей души… – Видимые и невидимые слезы, боль мученичества, неисцелимая скорбь… – Никому больше не дано такого дара слышать и угадывать чужое страдание, как ему…»

– Несчастной татарке (в «Солнце мертвых») принесли тело ее сына, и на горной глухой дороге она целовала его в мертвые глаза. Седой татарин, возница, утирая слезы, сказал ей последнее утешительное слово: – не плач горькая женщина! Лучше своя земля».

«Солнце мертвых» – книга Иова -…трагическая и страшная… Это грандиозное зрелище погибания не-

____________________

* Роза присланная проф. Ив. Александровичем Ильиным, из Берлина, осенью 1936 г. [268]

умолимого… все вянет и подыхает – и человек, и зверь, и трава. Грядет красный ужас. В каменной тишине рассвета глядят «замученные глаза» – распятый рай…» – Н. Пильский.

«Солнце мертвых» – книга ужаса и скорби по погибающим ценностям человеческого духа. Для современного мира она звучит призывом: одумайтесь, пока не поздно; поймите, что вся ваша культура и цивилизация на краю бездонной пропасти.» – Н. К. Кульман.

«Солнце мертвых» останется в художественной сокровищнице русской культуры, среди тех, кровью и слезами написанных человеческих документов, какие грядущим поколениям расскажут о водворении ада на русской земле – Апокалипсис Русской Истории.» – Ю. Айхенвальд.

«Страшная книга, – как у Шмелева хватило сил написать эту книгу. Ибо более страшной книги не написано на русском языке.» – Амфитеатров.

«… Только очень крупный художник мог связать в страшный космический смысл, все ужасы революции с интимными трагическими переживаниями выйти из пределов личного горя и ужаса…» – Вл. Ладыженский.

Томас Манн писал, что лишь по этому произведению русского писателя постиг он суть русской трагедии, понял «лик революции».

Гергард Гауптман пишет: – «немецкой литературе вышла новая драгоценная книга «Солнце мертвых».

Сельма Лагерлеф: «Вы создали из событий этих страшных дней большое художественное [269] впечатление… Скорблю о том, что все, что вы описываете, произошло в нашей Европе и в наши дни.»

«О чем книга Ив. Серг. Шмелева? О смерти русского человека и русской земли, о смерти русских трав и зверей. Русских садов и русского неба. О смерти русского солнца. О смерти всей вселенной – когда умерла Россия, о мертвом солнце мертвых.» – Ив. Лукаш.

И только умолчал Шмелев в этой книге о своей личной трагедии – убиении его единственного сына – Сережи, там же, в Крыму под солнцем мертвых. Нигде, никогда не писал Иван Сергеевич об этом своем личном неизживаемом горе, которое прошло через всю его жизнь, через все его творчество.

И вот остались «сны о сыне», которые я беру из записей Шмелева в книжке с вырванными страницами.

СНЫ О СЫНЕ СЕРЁЖЕ

Видел во сне: старая пожилая русская женщина, похожая на служившую у д-ра Коноплева. Будто комната с накрытым столом, гости. И вот, женщина с лицом, как бы взволнованно-напряженным, таящим в себе что-то, что она сейчас торжественно-радостно сообщит. Я жду в волнении. И она говорит с тем же взволнованным и бледным лицом: [270]

– А ведь, ваш сын, ваш Сережа – жив!

– Жив?! – Я сдерживаюсь, как бы от радости – и боли, что это окажется ложью. Зову – Оля! Кажется пришла Оля.

Женщина говорит:

– Мне сообщили, в письме написано, – служит -? – или находится на гауптвахте!

Далее не помню. Она была в чистом ситцевом платье – светло-голубого цвета.

А лицо бледное, очень мертвенно бледное.

Днем 25. IV. 23.

Видел сон: я сильно подавлен – во сне это. И вот я вижу – в какой-то комнате – молодой человек, очень похожий на Сережечку, но бородка юности чуть рыжевата.

Всматриваюсь – он! Сережа! И я кричу, бросаюсь к нему, целую. Кричу, стараясь и себя убедить: «Оля! ведь это же он! Он с нами, а мы этого точно не видим: это же Сережечка, с нами, а мы этому до сих пор не придавали значения, не ценили! – И он как-то мило, смущенно дает себя ласкать, – что сказал он не помню. Костюм его как будто сероватый гимназический.

Сказал как будто что-то: ну, вот, папа… видишь…

17-го мая 1923 г.

Видел Сережечку… где-то в большой комнате у столба.

Он… лицо немного болезненное. Ему необходимо идти куда-то, куда-то его требуют.

Он смотрит на меня, как бы прося глазами, но как всегда, скромный, деликатно говорит, чуть слышна просьба: [271]

– Ну, папочка, ведь у меня 39 градусов одна десятая.

Повторил два раза. Я его, кажется целую, или с великой жалостью держу за плечи.