Акилле Кампаниле - В августе жену знать не желаю Страница 41

Старик отер пот, обильно стекавший у него со лба, и продолжил:

— Я вижу, многие из вас уже тянутся к кошелькам, думая, что я уступлю эту ручку за смешную цену в пятнадцать лир. Нет, господа. Я не прошу даже и десяти лир, даже пяти. Господа, что такое для вас две с половиной лиры? Ерунда. Но я не продам ее вам за две с половиной лиры, и не за две, и не за одну.

Старик заговорил громче, а ручку поднял выше, в то время как окружающие, число которых выросло, толкались локтями и спорили за право первым претендовать на приобретение прекрасного предмета.

— Внимание, господа! — сказал старик. — Я не продам ее вам и за пятьдесят чентезимо, и за двадцать пять, и за двадцать, и за десять. Я не продам ее вам даже за один сольдо, и не отдам ее даром, потому что, господа, эта ручка моя, и я оставлю ее себе!

Он хлестнул лошадей, и карета рванула галопом, под веселый звон бубенцов и свист возмущенной толпы.

Свадебный кортеж прошел лишь несколько шагов по дороге вдоль моря, когда Громила Джеппи, наблюдавший за ним издали, налетел, как коршун, схватил Гверрандо за воротник и закричал:

— Сейчас вам от меня не удрать!

— Да кто вы такой? — зашумел жених. — Я вас не знаю.

— А-а! — проревел бандит. — Так вы меня теперь не знаете? А ведь я вас защитил.

— Как? — воскликнул дон Танкреди. — Та самая вызывающая вчерашняя парочка?..

— Вот этот самый хлыщ с одной дамой! — сказал Джеппи. — И не желает платить.

— О негодяй! — закричал дон Танкреди.

— Мерзавец! — сказал Баттиста.

— Черт возьми, — сказал ему Гверрандо, — как вы узнали?

Дон Танкреди был вне себя, насколько это ему позволяли его малые размеры.

— И это накануне свадьбы, — повторял он, — накануне свадьбы.

Цвет лица Гверрандо сделался землистым. Кортеж застыл на месте.

— Идите! — кричали те, кто стоял сзади и не понимал, в чем причина внезапной остановки. Гости выглядывали из карет.

— Что случилось? — спрашивали они.

— Вперед! — кричал кто-то.

— Одну минутку, — сказал Филиппо, свидетель жениха, — тут надо выяснить один вопрос чрезвычайной важности.

Он сделал знак всем замолчать и повернулся к Гверрандо.

— Ты любовник моей жены! — закричал он.

Гверрандо не стушевался.

— Но я, — сказал он, — думал, что ты это знаешь.

— О негодяй! — заверещал Филиппо.

— Рассудим здраво, — сказал Гверрандо. — Иногда я видел, что ты знаешь все и молчишь; другие разы я был готов поклясться, что ты ничего не подозреваешь. Но потом я думал: «Не может быть, чтобы он ничего не знал; как он может объяснить мою привязанность к их дому, симпатию своей жены ко мне, мои бесконечные сидения? Или он думает, что я хожу ради него?» А потом думал так: «Не может быть, чтобы он знал; для чего ему терпеть такое положение?» Иногда мне казалось, что я вижу ироничную усмешку на твоем лице, и тогда я говорил себе: «Да он циник, которому все известно и на все наплевать; более того, я ему оказываю услугу». И тогда мне самому почти хотелось быть циником и насмешливо подмигивать, чтобы дать тебе понять: я прекрасно вижу, что тебе все известно. А иной раз мне казалось, что ты смотришь на меня враждебно, и тогда я думал: «Наверное, он что-то подозревает, но полной уверенности у него нет». И под твоим испытующим взглядом я был готов провалиться. В таких сомнениях я провел много тоскливых часов.

— Но ведь я, — простонал Филиппо, — не знал!

Это была правда. Дело в том, что почти всегда муж ничего даже отдаленно не подозревает. Он думает, что любовник приходит к нему, а жена его радушно встречает, потому что он друг мужа. Вокруг мужа все знают всё: друзья, знакомые, родственники, коллеги, прислуга. Говорят открыто, когда мужа нет, хотя все уверены, что муж все знает. Но муж — единственный человек, который не знает ничего, он как слепец, и в разговорах об этом деле, раздающихся вокруг него, он выступает невольным героем всеобщих сплетен.

— От тебя я такого никогда не ожидал! — воскликнул Филиппо.

— Если бы я знал, что ты это так воспримешь…

Филиппо сделал знак замолчать. Обхватив голову руками, он заплакал, как молочный теленок. У Гверрандо болезненно сжималось сердце, он охотно утешил бы друга, если бы не был самой неподходящей для этого персоной. Ибо он был искренне привязан к Филиппо. Он так ему и сказал. Муж его любовницы посмотрел на него сквозь слезы.

— Все кончено, все кончено! — простонал он.

Да. Это было самое печальное: все было кончено также и между двумя мужчинами. И насколько же ценнее была дружба Филиппо, чем любовь коварной Сусанны! А теперь все было кончено: игры в карты по вечерам, задушевные беседы мужчин, которые так понимали друг друга, ужины вместе, шутки, поездки. Гверрандо выразил искреннее сострадание Филиппо и свое сожаление, что их дружбе пришел конец.

— Ты сам этого захотел! — сказал Филиппо, продолжая плакать. — Теперь уже ничего не поправить.

— Почему? — сказал Гверрандо. — Это же зависит только от нас.

Филиппо ответил ему испепеляющим взглядом.

— А ты не думаешь, — ответил он, — что все меня засмеют? Нельзя, нельзя.

И снова заплакал.

— Давай встречаться тайком, — сказал Гверрандо, — будем назначать свидания в уединенных местах, о которых никто не знает. У меня есть квартирка.

— Замолчи! — сказал старик.

— Нет, Филиппо, — нежно сказал Гверрандо, — ты должен понять меня и мое искреннее желание загладить вину. — В утешение он сказал: — Я подозреваю, что эта женщина изменила и мне.

Филиппо издал стон: из сострадания к преданному другу? От страдания, услышав новость о новой измене своей жены?

Это осталось неизвестным.

Он сказал только:

— Я выгоню ее из дому.

— Спасибо, — пробормотал Гверрандо.

— Более того, — продолжал Филиппо, — я ее убью.

— Да нет, — сказал Гверрандо, — зачем убивать?

— Ладно, — сказал старик, — убивать не буду.

Он немного успокоился.

— А сейчас, — сказал он, — я должен признаться тебе кое в чем, что тебя посмешит. Когда я тебе сказал: «Ты любовник моей жены»…

— Ну и?

— Я пошутил.

— Дурацкие шутки! — закричал Гверрандо. — Видишь? Видишь, что бывает, когда так шутят? В следующий раз шути осторожней!

Он робко посмотрел на друга.

— Тогда, — сказал он, — если ты прогонишь жену, могу я и дальше приходить к тебе домой? Мы сможем продолжать наши вечерние игры?

Филиппо был весь в сомнениях. Но соблазн велик. Вдруг он решился. Он протянул руку Гверрандо.

— Ладно, — пробормотал он вполголоса, — но при одном условии.

— Послушаем.

— Чтобы никто об этом не знал.

— Никто ничего и никогда не узнает, — прошептал Гверрандо, — клянусь. Мы сделаем так, что никто не будет знать.

— Смотри не опозорь меня, — сказал старик, — тут речь идет о моей чести. Я требую величайшей секретности.

— Филиппо, — торжественно сказал Гверрандо, — я же джентльмен.

— И особенно, — добавил Филиппо, подняв указательный палец, — чтобы не знала моя жена.

Гверрандо представился нежный и жестокий облик женщины: облачко грусти набежало на его глаза, и на мгновение он почувствовал укол совести и комок в горле.

— Она не должна узнать никогда, — пробормотал он, глядя в пустоту. — Ломая комедию, он громко произнес: — Я уеду. Поеду в Париж. Надеюсь, что море там спокойное.

— Да что ты такое говоришь? — пробормотал Филиппо, дернув его за пиджак. — В Париже нет моря.

— Тогда, — сказал Гверрандо громко, чтобы все его слышали, — надеюсь, что оно будет спокойным к моему возвращению.

Они попрощались со всеми и быстро удалились.

— Поехали! — кричали участники кортежа, — поехали!

— Куда же нам ехать, — сказал дон Танкреди, — если жениха больше нет?

В этот момент в конце улицы показался столб пыли под солнцем; карета, запряженная четверкой лошадей, украшенных флажками и покрытых красными попонами, приближалась галопом, под звон бубенцов и щелканье хлыста.

Когда карета оказалась рядом, в ней стал виден небольшого роста человек с лысой головой, блестящей на солнце, который размахивал руками, крича:

— Стойте, стойте!

— Фалькуччо! — крикнул Баттиста.

И лишился чувств.

XIX

После того, как улеглась суматоха первых мгновений, Фалькуччо сообщили о прискорбном событии, которое привело к расстройству бракосочетания. Старик разразился приятным смехом.

— Но жених, — сказал он, — это не тот тип, которого вы послали к черту. Жених — это мой друг, здесь присутствующий.

И показал на Солнечного Луча.

Все сказали:

— Что за чепуха! Домой, домой! — и начали расходиться. Но Фалькуччо удержал их жестом и вытащил какие-то бумаги.

— Эти брачные объявления, — объяснил он, — были сделаны для него, а не для того гнусного субъекта.

— Что за ерунда? — спросил дон Танкреди.

Фалькуччо улыбнулся.

— Я позволил себе, — сказал он, — подкупить служащих бюро гражданского состояния, чтобы они подменили документы.