Джеймс Риз - Книга теней Страница 42

Мадлен понимала, что ей нужно что-то предпринять. За два дня она разработала план.

Она примет участие в суде над Луи. Разве не идет молва, что он разбил ее жизнь? Лучшей свидетельницы обвинения, чем она, не сыскать. Она еще покажет этой крошке Капо, этой развратной сучке! Ибо разве обольщение – а кто в К*** не знает, что Мадлен была обольщена дьяволом, – разве обольщение не стоит у чертей сразу на втором месте после колдовства? О да, ей нужно что-то придумать и обязательно попасть на заседание суда. Все что угодно, лишь бы увидеть вновь дорогого Луи!

Дочь прокурора, она достаточно много знала о том, что такое дело о колдовстве и допросы с пристрастием; тут было от чего расстроиться . И это еще мягко сказано. Но она слышала о других подобных процессах и верила, что у нее получится. Должно получиться.

А когда она увидит своего Луи, когда встретится с ним в зале суда, она публично отречется от всех данных ею показаний. Да, отречется и будет настаивать на этом! Возьмет назад каждое слово. И спасет его! Скажет, что любит его, а он любит ее. Да, он действительно отец ее ребенка, скажет она. Да, они собирались провести вместе всю жизнь, ибо связаны браком… подобием брака.

И Мадлен, лежа на койке в своей душной келье, переставала строить планы, касающиеся спасения Луи, уносясь на крыльях мечты в страну сладких воспоминаний. О да, воспоминаний об их тайном венчании. В ту ночь она потихоньку сбежала из дому, чтобы встретиться с кюре в церкви Сен-Пьер. То было начало весны, и ночь оказалась прохладной. Узкий серп месяца высоко висел на небосклоне. Ах, как тиха была эта ночь! Вдали кружил одинокий ворон. Вот где-то лениво скрипнуло колесо повозки на одной из мощенных булыжником улиц. Вот из-за городской стены залетел с удобряемых навозом полей ветерок – даже он оказался приятен. Опасаясь невзначай попасться кому-нибудь на глаза, Мадлен спешила при малейшем шорохе скользнуть в тень от ближайшего дома, пока наконец не пробралась к большой церкви на площади; ее устремленный ввысь остроконечный шпиль, казалось, разрывал черную ночную парчу.

Луи молча встретил ее у главной двери, отперев на условленные три стука. Он ждал ее, как и обещал. В руках он держал тринадцать алых роз. «Для моего цветка, – шептал он, – прекраснейшего из прекрасных». Мадлен быстро прошла через маленькую дверцу, прорезанную в больших вратах. В церкви было пусто и холодно. Луи взял ее за руку, и они пошли через весь неф к алтарю. Звуку их шагов вторило гулкое эхо. Алтарь освещали белые свечи – сотни свечей, как ей показалось; она была глубоко тронута. Свет их падал на висящее над алтарем резное распятие с фигурой Христа на нем; на мгновение девушке стало страшно. Ей никогда не доводилось бывать в пустой церкви. Как странно, ведь она с детства посещала ее, а только теперь обратила внимание на все детали убранства: на то, что на витражах окон, высотой в два ее роста, изображены пятнадцать сюжетов из жития Богородицы; на то, как играют блики лунного света на полупрозрачных лицах святых, а также на то, что синие и серые стеклышки на одеянии Пресвятой Девы подобраны столь искусно, что кажется, будто ризы могут зашевелиться от легчайшего дуновения ветерка; и на те следы, которые время оставило на стоящих рядами скамьях, на их деревянных сиденьях и спинках, гладких и холодных, как статуи святых, взирающих на нее… и, наконец, на сияющий позолотой алтарь с ослепительно белым покровом на нем.

Отец Луи был как бы и священником, и женихом. Как священник он спросил себя, берет ли Мадлен себе в жены; и как жених ответил, что да, берет, и надел на ее палец тонкое колечко из слоновой кости. Как священник он благословил их союз, и как жених преклонил колено, принимая благословение.

Во время этого обряда Мадлен смеялась и плакала, плакала и смеялась, и все болтала без умолку, бросая вызов обычаям и закону, церкви и королю. Она была напугана и взволнована.

Однако и умом и сердцем считала себя вступившей в брак.

Воспоминания о том, что случилось потом, после церемонии, представлялись ей самыми сладкими. Под пристальными взглядами бесстрастно взирающих на них с витражей святых он унес ее в ризницу и там впервые овладел ею, неторопливо и нежно, прямо на каменном полу, менее чем в пятнадцати шагах от Святых Даров. Она вспоминала о том, как ей было больно… О том, как он обнял ее, нашептывая, что она роза, что ее цветок – прекраснейший из прекрасных… О том, как ее кровь пролилась на плиты, а он вытер те капли белоснежною тканью.

Ну конечно, она должна спасти его. Спасти во что бы то ни стало. Она сделает все, что потребуется, не откладывая.

А потому следующим утром, когда ее тюремщица вошла к ней, чтобы отвести принимать очередную мерзкую ванну, Мадлен припала к ее руке с толстыми, массивными пальцами и запечатлела на ней поцелуй – долгий, дикий, голодный, с засосом – «вот так бесы припадают к моим сосцам», – проговорила девушка и поведала, что она действительно околдована дьяволом, но что ее бесы решили отвернуться от брата своего и орудия, приходского священника церкви Сен-Пьер, этого «козла в сутане, приапа в скуфье».

В полдень Мадлен предстала перед «синклитом» – собрались все, кроме ее отца; той же ночью ее тайком провели в дом Капо. Члены «синклита» уговорили прокурора допустить Мадлен на суд. Они сказали ему, что та – идеальная свидетельница обвинения. С ее помощью они раз и навсегда избавятся от ненавистного духовника. Ведь разве не в этом состоит их главная цель? Возразить было нечего. Прокурорская дочка действительно могла им помочь сделать это, в особенности если ее надзирательница опишет ее поведение, и хорошо бы вселившиеся в нее демоны как-то проявили себя перед судьями. Конечно, решил «синклит», девушку следует предъявить суду. Но ее требуется подготовить, чтобы та дала такие показания, какие нужно. Ясно, что она готова сотрудничать. Должно быть, горит местью. Прокурор сдался. Хорошо, Мадлен пригласят в суд, но вне зала заседаний он все равно не желает ее видеть и после завершения процесса обязательно проучит ее, отослав куда-нибудь подальше. Ему даже все равно куда. Его друзья поклялись, что так и будет.

Сперва каноник Миньон был с Мадлен осторожен. С крошкой Сабиною он добился многого – хотя, как ему это удалось, он сам не мог понять до конца, – но как же обработать эту Мадлен? Ее состояние – она была на сносях, на седьмом месяце, – внушало ему некоторые опасения. И все же он взялся играть роль наставника одержимой бесами.

Они уединялись в библиотеке Капо и читали вслух отчеты о прежних процессах, причем и протоколы допросов, и описания того, как вели себя настоящие одержимые. Затем они вместе молились, прося Бога помочь им доказать, чем занимались кюре и его демоны.

Конечно, такого Мадлен не ожидала. Все эти толпы на улицах… Но у нее не оставалось выбора, приходилось идти до конца. Ведь суд должен был вот-вот состояться. Она во всем повиновалась канонику, тот был доволен. Да, конечно, все, что он говорит, правда. Конечно, она поклянется в этом. В описаниях одержимых она в точности узнает себя. Да, да и еще раз да. Язык ее стал скользким ото лжи, все члены ее тела ныли от гимнастических упражнений. Она готова лелеять ростки истины, которую ей поведал «синклит», готова скакать по зале суда, если так пожелают ее наставники. В самом деле готова. Она молила, чтобы ей разрешили свидетельствовать против дьявола.

В то время как Мадлен выражала полную готовность стать лучшей из пешек, с крошкой Сабиной возникало все больше проблем. Каждый урок заканчивался тем, что она доводила себя до истерики, крича истошным голосом, требуя, чтобы демоны оставили ее, проклиная вступившего в союз с дьяволом кюре и предрекая ему вечное пребывание в аду. Каноник упрашивал ее поберечь силы для суда. Та отвечала, что не владеет собой. Демоны сильнее.

Каноник доложил «синклиту», что устал от Сабины, что с него довольно. Если так дальше пойдет, это будет стоить ему нескольких лет жизни. Однажды она чуть не прибила его, когда он пытался ее успокоить. Он упал и ударился головой о каменную плиту над камином. Едва не раскроил себе череп. Эта девчонка вгонит его в гроб. Ему нужна помощь.

Но «синклиту» было хорошо известно его неуемное тщеславие. Друзья принялись расхваливать святого отца за отлично выполненную работу; это подействовало: он в тот же день вновь посетил дом Капо. «Единственное, чего я боюсь, – ворчал он, – это что все лавры достанутся этой негоднице. Та все принимает за чистую монету. – И добавлял шепотом: – Теперь она сама во все верит!»

Месье Адам прописал Сабине еще большую дозу снотворного. Каких только сочетаний наркотических средств он не перепробовал – их сменилось так много, что теперь он и сам не помнил, что ей давал и каким был первоначальный рецепт. Но Сабине все равно не спалось. Тогда аптекарь добавлял в микстуру еще чего-нибудь. Когда в результате это приводило к запору, в дело шло что-то другое. Тогда несчастная начинала бредить. Маннури делал ей кровопускания, но те не помогали. У каноника хранился небольшой запас засохшей крови, собранной некогда на могиле святого Франциска Сальского. Он дал девушке съесть драгоценную корочку – бесполезно. Никакого улучшения. Каноник не знал, что делать. Месье Адам достиг предела своего искусства. Маннури заявлял , что ему не удалось обнаружить ничего, что помогло бы объяснить поведение Сабины, – ни у Аристотеля с Августином, ни у Галена или кого-нибудь из арабов. Они оказались в тупике.