Аксель Сандемусе - Оборотень Страница 43

— Мне трудно это выразить, — продолжала Юлия. — Люди защищаются множеством оговорок и любят отказываться от собственных слов. Они защищаются от того, в чем никто и не собирается их обвинять, а это всегда вызывает подозрения. Например, нельзя считать, что отец так любит свою дочь или что дочь так любит своего отца, нет, они любят так и так, но что означают все эти «так и так», они и сами не понимают. Все это пустая болтовня. Если они влюбляются друг в друга, то это будет так, а не «так и так». Само собой, они знают предел, и не нужно выставлять еще множество «так и так», чтобы мы не заподозрили, будто здоровые, нормальные люди имеют какие-то отношения со своими малолетними детьми. Мне случалось видеть, как отцы тискали своих дочерей, и смотреть на это было отвратительно, потому что такое лапанье отвратительно само по себе, независимо от того, состоят ли эти люди в родстве. Такое зрелище может доставить удовольствие только нездоровому человеку.

Юлия на минуту задумалась.

— Но мы говорим не о больных людях, и тогда, по-моему, все просто и понятно, — продолжала она. — Семья — это школа природы, где дети учатся любить. И не надо осквернять естественные, уместные и прекрасные чувства. Надеюсь, ты не сомневаешься, что Ян естественно влюблен в своих девочек и они в него? Когда у меня будут дети, я буду безумно любить их. И пусть только кто-нибудь посмеет говорить о так или не так! Я знаю, что значит жить при температуре семь-восемь градусов круглый год, днем и ночью, и хорошо, что я это знаю, но любви таким образом не научишь. А что происходит в большинстве семей? Естественную радость душат, люди не могут быть счастливы, пока им вбивают в головы, что любовь — это грех, они начинают подозревать себя Бог знает в чем. Теперь, правда, девушки стали немного свободнее, но лишь настолько, что мы увидели, какими несвободными они были раньше. Они и теперь остаются рабынями своих отцов и братьев…

— Рабынями своих отцов и братьев… — повторил Эрлинг. — Возможно, ты права, но это звучит как цитата из библии Антихриста.

— Я просто пользуюсь теми словами, которые мне больше подходят, откуда бы они ни были. Не могу же я изобрести собственный язык. Когда то же самое говорит Фелисия, это никому не кажется странным, так и должно быть. Отцы и братья — сторожа своим дочерям и сестрам. Посмели бы сестры сунуть нос в дела братьев! А вот братья простодушно заявляют: ведь я должен следить за своей сестрой! Но почему? Все это глупо, как блеяние овцы. Вы можете допустить, чтобы ваша сестра вышла замуж за негра? — спрашивают мужчины друг у друга. Если бы у меня был брат (а кое-кто говорит, что он у меня есть) и он женился бы на негритянке или она вышла бы за него замуж, я бы сказала: ради Бога, это его дело, надеюсь, он будет счастлив. Разве я сторож брату своему? Почему я должна сторожить его? Я отвечаю за него не больше, чем он за меня. Никто ни за кем не должен следить, все это чушь. Пойми, Эрлинг, иногда люди, побывавшие в трудных обстоятельствах, лучше видят и больше понимают, чем остальные.

— Не сердись, Юлия. Я ведь согласен с тобой, и ты это знаешь. Мне жаль, что когда-то тебе жилось нелегко, единственное, чем я могу утешить тебя: ты избежала именно того, что тебя так возмущает.

Юлия поджала губы и остановилась, а потом спросила после некоторого молчания:

— Кто такая Гюльнаре?

— Я не рассказывал Фелисии о Гюльнаре.

— Рано или поздно Фелисия узнает все.

— Бог знает зачем она тебе об этом сказала.

— Я сама у нее спросила. Мне хотелось хоть что-то узнать про своего отца.

— Гюльнаре — это моя большая любовь.

— По-настоящему большая?

— Да, по-настоящему.

— Когда это было?

— В 1915 году.

Она уставилась на него, открыв рот:

— Больше сорока лет назад?

— Да, но ведь ты не впервые слышишь от пожилого человека, что время не стоит на месте. Молодым трудно понять, что кто-то существовал до того, как они появились на свет.

— Можно забыть свою большую любовь?

— Нет.

— Я так и думала. А потом ты стал большой любовью Фелисии. Как жаль, что вы с ней не смогли получить друг друга.

— Тогда бы не было тебя.

— Ну и что? Ведь я бы не узнала об этом. Может, так было бы даже лучше. А Гюльнаре любила тебя?

— Любила. Но кое-кто все испортил.

— Почему ты обманул Фелисию?

— По глупости. Хочешь еще что-нибудь узнать?

— Ты доволен своей жизнью?

— Да, в основном доволен.

— Ты любишь кого-нибудь по-настоящему?

— Я вижу, ты решила показать мне, как неприятно, когда тебя допрашивают. Да, люблю, и довольно многих. И мне горько, когда мне не верят.

Он взял ее за руку:

— Пошли дальше.

Эрлинг думал: Неужели эта девушка, будучи клептоманкой, не знает об этом? Неужели она не отдает себе отчета, что влюблена в отца, которого обрела в Венхауге, — почему она так горячо защищает эту ситуацию? Моя дочь слишком умна, чтобы я поверил, будто она чего-то не понимает.

Ты пригрела змею на своей груди, Фелисия, но тебя она не ужалит. И все-таки это может плохо кончиться.

— Юлия, мне бы хотелось что-нибудь подарить тебе. Что тебе хочется? Скажи. Украшение или что-нибудь еще?

Это был эксперимент, но он не удался.

— Это с твоей стороны флирт, да? — Она улыбнулась. — Ты и так дарил мне слишком много украшений. Они у меня лежат, я ведь их не ношу.

Этот разговор подал ей мысль о деньгах и других ценных вещах:

— Платья себе я шью сама, перешиваю те, что больше не носит Фелисия. Таким образом я экономлю деньги. Фелисия тоже экономна, но она тратит много на наряды. Правда, королева Фелисия все-таки не может себе позволить надевать платье только один раз, как королева Елизавета, но тем не менее… Я экономлю на нарядах много денег, — повторила она, — потому что глупо быть бедной.

— Быть бедной глупо?

В голосе Эрлинга прозвучали незнакомые нотки.

— По-моему, да. Если я буду здорова, я никогда не буду бедной. Не хочу. Я сразу поняла, что в Венхауге я могу научиться вести хозяйство, и научилась.

— Ты приехала в Венхауг ребенком и говоришь, что сразу все поняла?

— Да, после того как Фелисия сказала мне: Юлия, ты не должна быть бедной. Учись вести хозяйство, пока живешь здесь. Бедных не уважают, сказала она. Если человек умеет очень хорошо что-то делать, он никогда не будет бедным, но он должен делать это лучше, чем все остальные. Так она мне сказала. И это верно. Фелисия умеет все, и она не бедна.

— У Фелисии были деньги и до того.

— И она сумела их сохранить, Эрлинг.

Наступило тягостное молчание. Эрлинг ждал, чтобы Юлия сама нарушила его. Про него было известно, что у него деньги не держатся.

— Мне хочется накопить много денег, — проговорила наконец Юлия и повторила: — Мне хочется накопить много денег.

— На что-нибудь важное?

— Можно сказать и так.

Теперь она замолчит, подумал он, точка.

— Ты сердишься на меня, Эрлинг?

— Сержусь? Я? Нисколько. Мне приятно, что ты рассказываешь про себя. Ты так давно этого не делала. И на что же тебе нужен капитал?

— Я хочу накопить крупную сумму. Фелисия с Яном знают, что я хочу накопить десять тысяч. Но до этого мне еще далеко. Когда у меня будет эта сумма, Ян что-нибудь сделает с моими деньгами. Вложит их куда-нибудь, так он говорит.

— Вот оно что! Признаюсь, иногда яблоко падает очень далеко от яблони. Но, предположим, у тебя уже есть эти десять тысяч, и Ян уже помог тебе приобрести эту сумму. Что ты будешь делать дальше?

— Оставлю их там, куда они будут вложены. И буду продолжать копить, но тогда уже я смогу покупать себе то, что мне хочется. Буду тратить на себя три четверти того, что зарабатываю. А одну четверть, самое малое, буду откладывать. Так я собираюсь поступать в течение двадцати лет после того, как накоплю первые десять тысяч.

— И когда же Фелисия познакомила тебя с этим планом?

— Вскоре после моего приезда в Венхауг.

— Но тогда у тебя могли быть только карманные деньги?

— Фелисия сказала, что карманные деньги — тоже деньги.

— И тебе понравилось ее предложение?

— Да. Я сразу начала копить. Вот и все.

Она замолчала, но вскоре заговорила снова:

— Как-то вечером я плакала, Фелисия услыхала и поднялась ко мне. Тогда-то она и объяснила мне все про деньги и еще сказала: Когда ты захочешь родить ребенка, у тебя будут свои деньги.

— И ты считала, что об этом нечего говорить?

— Фелисия сказала, что об этом нечего говорить, но теперь мне захотелось поделиться с тобой своими планами. В тот же вечер она рассказала мне о своих братьях, о Яне и о тебе, потом она подоткнула одеяло, обняла меня и сказала, что я должна поскорей выблевать всю ту пищу о Боге, которой меня пичкали с детства, потому что это обман и комедия, с помощью которой сильные держат в повиновении слабых, хотя, конечно, можно себе представить, что где-то есть Бог, в которого стоит верить, но в таком случае они его надежно спрятали. Вот и все. Больше в тот раз она ничего не сказала.