Иселин Херманн - Домино Страница 43

Она сидит здесь, в самолете, смертельная усталость сталкивается с радостью от мысли увидеть Зэта. Через два часа.

Он сидит перед отелем. Загорелый. С закрытыми глазами. Он вздрагивает, когда она закрывает ему глаза руками.

Прости, я тебя напугала?

Он выглядит уставшим и немного напуганным. Нет, лжет он, ни капельки.

Она чувствует то, чего раньше не замечала. Прости.

Зэт берет ее маленький чемодан. Она вообще взяла с собой хотя бы нижнее белье? Зубную щетку? Она понятия не имеет, что у нее с собой. Когда он закрывает дверь, он спрашивает: можно пригласить тебя в постель? Он не занимается с ней любовью. Берет ее. Грубо. Бесчувственно. И засыпает, навалившись на нее всем своим весом.

Она ощущает во рту одновременно сладкое и соленое. Плач исходит прямо оттуда, где обычно прячется. Из глубины ее души. Но он не просыпается. Он слишком устал… Сабатин трясет, как в лихорадке.

Чашка кофе во «Флориане» стоит столько же, сколько вчерашний обед. Несмотря на темные очки Манон закрывает глаза. Если слушать музыку, можно подумать, что находишься в Будапеште. По разговорам за соседним столом кажется, что в Токио. Почему она не возвращается домой? Когда не можешь находиться нигде, то все равно, где ты. Она открывает первую страницу романа «Враги. История любви» и перечитывает первое предложение. Еще раз. Но слова и буквы не имеют никакого смысла, они разбегаются. Прочь друг от друга. Как железные опилки во время физического опыта.

В его сообщении написано, что он с ней свяжется. Но не написано, где и когда. За что он ее так наказывает?

Еще до свадьбы она знала, что он никогда не будет принадлежать ей до конца, это было частью его обаяния. Было много зон, которых ей нельзя было касаться. Таковы были правила игры. Но в этой игре все участники в конечном счете проигрывают. Жизнь конечна.

Она снова закрывает глаза. Солнце печет, воздух тяжелый, как перед грозой, которая никак не грянет.

Манон, должно быть, заснула, так как вдруг слышит, что книга выпала из ее рук, а предложение «это было вчера?» мучительно вертится в ее голове. Она не спала всю ночь и не знает, откуда взять силы, чтобы перейти на другую сторону. Ее ноги тяжелые, словно налитые водой. Только бы она могла вызвать такси.

Подать сигнал официанту, что она хочет заплатить, требует определенных усилий. Шлеп! Птичий помет светло-коричневый и густой.

Он валится на ее плечо, на грудь. Цифры на чеке растекаются, когда она расписывается на нем.

У Сабатин звонит телефон. Зэт в ванной. Голос Берт какой-то странный. Она была у врача, и у нее обнаружили узел в груди. Нет. Берт! Только не Берт. Ее любимая Берт. Всегда такая веселая. Букет из живости, ума и хорошего настроения. Когда она думает о Берт, первое, что приходит на ум, — это ее смех. Светлый и звонкий.

Ты не можешь прийти ко мне, Саба?

Нет ничего, чего бы я хотела больше, но я… я в Венеции. С ним. Я была вынуждена все рассказать Франсуа, Бе-Бе. Но Франсуа не знает, что я здесь с Зэтом. Ты говорила с Патриком?

Да, он придет завтра. Саба, а нужно было рассказывать? Ты не могла скрыть это и подождать, когда все пройдет?

Но это не пройдет так легко, обман никогда не проходит. Ты не понимаешь. Я влюблена, и мне кажется невозможным, что он совершит ошибку. Недавно, когда он случайно пролил чай на мой компьютер, я подумала, это какое-то недоразумение.

Берт смеется.

Но мы не должны говорить обо мне…

Нет, должны, говорит Берт командным тоном. Когда ты вернешься?

Сабатин вдруг понимает, что она не знает, когда. Через несколько дней. Бе-Бе, я уверена, ты справишься. Когда говоришь что-то, в чем сам не уверен, лучше помолчать. Ты прекрасна. Ты должна справиться. Вот это совсем другой разговор.

Я действительно расстроена, что ты вынуждена была все рассказать Франсуа.

Но разве лгать — это не самое ничтожное в жизни? Да еще тому, кого любишь?

Не могла бы ты не быть истинной женщиной и не брать на себя всю вину, а? Помни, что двери брака отрываются изнутри.

Сабатин внезапно приходит мысль, что Франсуа тоже говорил о двери, но по-другому.

Он много лет не следил за своим садом, говорит Берт. А когда забываешь об этом, то приходит другой и делает это за тебя.

Они были неразлучны в любую погоду. Они утешали друг друга, они смеялись до умопомрачения, и прямо сейчас они хотели бы сидеть, повернувшись друг другу, на большой кровати, как они часто делали.

Бе-Бе, ради меня и Патрика. Ты должна, ты просто обязана мобилизовать всю свою энергию, чтобы выздороветь. Слышишь? Ты будешь ходить на процедуры?

Ну да, по полной программе. Начинаю завтра. Но я не в первый раз буду ходить в платке. Кстати, мне идет. Будем надеяться, меня не затронет запрет на ношение платков.

Ты чудо, Бе-Бе. Увидимся совсем скоро.

Да.

И… Саба… перестань плакать, слышишь? Жизнь для живущих, не так ли?

Когда они положили трубки, Сабатин сидит еще немного с закрытыми глазами. Слезы текут сами собой, и она шепчет «Ми Шеберах», еврейскую молитву о больных: пусть тот, кто благословил наших предков-патриархов Авраама, Исаака и Иакова и матриархов Сару, Ребекку, Рахиль и Лию, благословит и вылечит Бе-Бе, которая больна… Она даже не знала, что помнит эту молитву и не думала о ней. Она слышит, что он все еще в душе. Она скидывает толстый белый халат отеля на кровать и встает к нему под душ.

Она никогда не устанет смотреть на него. Волосы на его ногах собираются в полоски. Ей кажется, что она никогда этого не видела. Черная, белая. Черная, белая. Знаешь что, Зэт?

Нет, и я не уверен, что хочу знать. Ты голодна?

Если бы я ела мясо, я могла бы съесть корову.

Пойдем, мы найдем для тебя сирену.

Сабатин не ест ничего, что имеет душу, но на жабры это не распространяется.

Пожалуйста, маринованную зубатку, тушеного морского конька, копченую колюшку с гарниром из рачков-бокоплавов и морской травы.

Официант, извиняясь, взмахивает рукой и сообщает, что он говорит только по-итальянски, но может принести меню на французском.

Спагетти с мидиями. В детстве она ела мясо, но только кошерное, а моллюсков — нет. Сейчас, наоборот, разве что моллюски не кошерные. Совсем наоборот, то есть.

Я чувствую себя как Леди с Бродягой.[24]

Да, спасибо за комплимент.

Зэт, ты прекрасен.

Мужчинам это не говорят.

А я говорю. Зэт?

Да.

Я рассказала мужу.

Он не говорит ей о Манон. И он, кстати, не знает, проведала ли Манон о Сабатин, или она знает только о Роз и Лулу, и еще о работе.

Она не рассказывает о Берт. Не хочет.

Он смотрит не на нее, а сквозь нее. Завтра в первой половине дня у меня совещание, ты сможешь побыть пару часов одна?

Она кивает, но не уверена. Скучает по детям. Если не будет грозы, то я взорвусь, говорит она, чтобы переключиться.

Извини, я вынужден позвонить.

Ты можешь взять мой телефон.

Нет, глупо звонить через Францию. Он звонит в отель. В другой отель. Просит администратора передать мадам Токе быть в номере завтра в десять.

Еврейская пословица гласит, что десять врагов не могут навредить одному мужчине так, как он может навредить себе сам. Она скучает по жизни. Своей.

Что ты будешь делать завтра?

Завтра у меня встреча с итальянским виноделом.

А…

«Мое сердце раскрывается, когда я слышу твой голос, как раскрываются цветы навстречу утреннему солнцу», поет Далила, и сердце Самсона тает.

Зэт подарил Сабатин шелковое платье в цветочек. У нее слишком горячие руки, чтобы держать его за руку. Театр «Феникс», как печка. Ей дурно.

Зэт, я была абсолютно уверена, что ты пошлешь мне привет с луны.

Манон, нет, Сабатин, я хотел это сделать. Я стоял на лестнице перед Санта-Мария-делла-Салюте, но… Однажды, когда мне было восемнадцать-девятнадцать лет, я был с приятелем на Ривьере. Был день, и море было глянцевым, глянцевым как отполированный пол. И я знал, да, я знал это. Знал, что могу идти по воде. Я знал, как это будет, чувствовал это своим телом. Я знал, что могу. Но в тот момент, когда я поднял ногу, чтобы сделать это, капелька сомнения пролилась на мою уверенность. И чувство исчезло. То же самое было с луной.

Гром гремит над Мурано. Стоит давящая жара, скоро должен полить дождь.

Мне плохо, Зэт.

Он не слушает ее.

Я думаю, что у меня сотрясение сердца.

Он не слушает, что она говорит.

Время почти то же, что вчера. Кошка лежит на теплой жестяной крыше. Она похожа на сову. До земли очень высоко. Там, на самом верху, она лежит, навострив уши, и смотрит вниз, на улицу.

Они лежат в кровати, накрывшись только простыней, мокрые от жары. Ей нравится его запах пота. Она лежит, прижавшись к его подмышке.

Не жарко иметь волосатую грудь?

Засыпая, он бурчит что-то себе под нос.