Юрий Рытхэу - В зеркале забвения Страница 43

— Я бы этого не сказал… Скорее мужчины. Но в годы моего детства это было уже очень скрыто. Особенно от русских глаз. На охоте, в тундре, между своими, обряды совершались и приносились жертвы, а вот уже в самом Уэлене нам с дядей приходилось уходить далеко во льды или же в прибрежные скалы, чтобы принести жертвы Морским Богам.

Душевное спокойствие, которое всегда сопровождало Гэмо в процессе писания, полностью овладело им, и он с увлечением писал легенду о происхождении приморского человека от Кита-Прародителя и Первой Женщины — Нау.

16

Самое нудное время года в Ленинграде — долгая осень, часто продолжающаяся до самого Нового года. Бесконечно льет дождь, низкое серое небо давит на человека, и все ожидания первого снега оказываются тщетными. Если он и выпадает, то вперемешку с холодным дождем, тут же превращаясь в грязную кашицу, стекающую в решетчатые люки вдоль тротуаров. Наверное, это лучшее время для творчества: сиди себе в теплом, уютном кабинете при ласковом свете настольной лампы.

Иногда забегут пришедшие из школы дочка, младший сын, а старший, отслужив в армии, уже настолько самостоятелен, что снисходит до беседы с родителями только если его о чем-то спросят.

Каждый раз, глядя на своих детей, Гэмо мысленно казнил себя за то, что не уделяет им достаточно времени, переложив бремя воспитания на мать. Даже летом, когда удавалось поехать в южный Дом творчества, побездельничав несколько дней, Гэмо садился за очередную рукопись.

Легенда о Ките и Первой Женщине, которую предполагалось развернуть в долгое повествование, где можно было рассказать о древних обычаях, ритуалах и сказаниях, неожиданно превратилась в довольно стремительный рассказ, уместившийся в пять печатных листов. Закончив рукопись, Гэмо послал ее в «Новый мир», не особенно надеясь на издание, считая свое произведение только подступом к серьезной книге. Ответ пришел удивительно быстро, и повесть «Когда уходят киты» с подзаголовком «современная легенда» довольно скоро появилась в печати, вызвав неожиданно теплую и хвалебную прессу, вышли и переводы на другие языки.

Гэмо испытывал чувство некоторого недоумения: те произведения, которые он считал проходными, написанными для того, чтобы заполнить паузу, порой привлекали большее внимание критики и читателя, и в них даже находили большой философский смысл, как было с «Китами». Сам же он, положа руку на сердце, ни о чем таком особенном не думал, сидя за пишущей машинкой, не делал никаких попыток глубокого философского осмысления. Да, случалось, что переживал волнение, внутренний подъем во время работы, то, что, вероятнее всего, называлось вдохновением, но такое бывало достаточно редко, а само писание было довольно тяжкой и изнурительной работой.

И все же эти спокойные утренние часы корпения над бумагой были счастливейшими часами, особенно когда неожиданно выяснялось, что написано было произведение, которое «по-новому заставило взглянуть на богатейшую сокровищницу устного народного творчества арктических народов».

Книга была представлена на государственную премию СССР, но Гэмо не обольщался и на этот счет: за годы литературной работы он неоднократно выставлялся на премии, но каждый раз окончательный список оказывался без его имени. Многие читатели и даже издатели считали его лауреатом, более того, платили ему высшую ставку гонорара, но заветной медали у него не было.

— На этот раз могут дать, — сказал опытный Леонид Фаустов, знаток закулисных сторон литературной жизни.

— А если и вправду тебе дадут Государственную премию? — предположила Валентина. — Может, тогда купим дачу?

— Лучше автомобиль, — подал голос старший сын.

— Насчет дачи — большая проблема, — сказал Гэмо. — Я тут интересовался у нас в Союзе. Партийное руководство считает, что советский человек, а тем более писатель не должен обрастать собственностью. Мол, надо расширять сеть Домов творчества и профсоюзных домов отдыха.

— Я всегда мечтала иметь собственный домик, хоть небольшой, — произнесла Валентина.

Несмотря на обилие Домов творчества и литфондовских казенных дач, каждое обращение за путевкой или наем дачи сопровождался разного рода бюрократическими процедурами, а мечта об отдельном домике грела душу и самого Гэмо. Иногда высшее партийное начальство снисходило и давало разрешение на покупку готовой или строительство новой дачи. Некоторые деятели театра, кино даже не стеснялись намекать на то, что предпочли бы ордену или премии разрешение построить или купить собственный дом.

Чтобы убедиться в том, что написал нечто стоящее, Гэмо заново перечитал «Китов». Вместо ожидаемых глубоких философских обобщений, он с щемящей болью в душе вспомнил уже давно несуществующую ярангу в Уэлене, ранний, весенний утренний обряд Опускания Байдар. Он происходил в ранний час, не столько согласно старинному обычаю, сколько из соображений безопасности: надо провести жертвоприношение и произнесение молитв подальше от глаз русских жителей Уэлена, особенно представителей властей Чукотского района.

От сладкого сна долго не хотелось отрываться, выходить в прохладный чоттагин, пахнущий теплой собачьей шерстью и дымом костра. Бабушка откуда-то доставала сберегаемые всю долгую зиму, даже в самые голодные дни, когда соскребали со стенок мясной земляной ямы и варили вонючую жижу, куски вяленого оленьего мяса, полосы желтого сача и все это мелко резала на широком деревянном блюде.

Дядя Кмоль облачатся в тонкую пыжиковую кухлянку с белым горностаем на спине. Такой же горностай с длинным хвостиком, заканчивающимся черной кисточкой, висел на спине кухлянки Гэмо. Все эти действия и приготовления происходили при полном молчании, и люди обменивались лишь самыми необходимыми словами. Те же действия, очевидно, происходили и в других жилищах Уэлена, и когда они выходили из яранги, цепочка людей уже тянулась к морскому берегу. Молодые люди отвязывали байдары, проведшие всю зиму на высоких вешалах. Засохшая кожа гремела, как оторвавшийся железный лист на крыше школы. Снятые байдары торжественно и медленно несли на берег моря, где их обкладывали затяжелевшим весенним снегом. Снег будет медленно таять и смачивать сухую, туго натянутую кожу, и к тому времени, когда море освободится от льда, она станет снова эластичной и тягучей, не боящейся острых краев плавающих льдин.

Но самый главный для Гэмо и его сверстников момент наступал, когда начиналось кормление Морских Богов.

Жертвенная пища Богам разбрасывалась сразу из нескольких довольно вместительных деревянных блюд. Надо было опередить собак и схватить как можно больше кусков вяленого оленьего мяса, кубиков желтоватого сала. Строго говоря, Богам ничего не оставалось, так как собаки сжевывали даже верхний слой снега, чуть пахнущий жертвенным угощением. Гэмо как-то спросил об этом бабушку, и она с улыбкой пояснила, что Богам вообще-то не нужна эта жертва. У них довольно и мяса, и жира. Но человек, отдавая им самое сокровенное, сохраняемое даже в самые голодные дни, показывает: они, то есть Боги, тоже должны делиться своим последним, точно так же, как делает это зависимый во всем от них человек.

Вдохновленный успехом легенды о Ките-Прародителе, Гэмо написал еще одну повесть-легенду — «Тэрыкы». Об унесенном в море на дрейфующей льдине охотнике, превратившемся в заросшего шерстью оборотня. В детстве Гэмо часто слышал о том, что тэрыкы видели то там, то тут, и даже рассказывали, что такое существо поймали пограничники науканской заставы, ранили и заперли в угольный сарай. Но когда пришли на следующего утро, то увидели вместо тэрыкы обыкновенного человека, одетого в пыжиковую кухлянку, но уже мертвого…

«Тэрыкы» была напечатана в журнале «Дружба народов», но почти не привлекла внимания критиков, занятых произведениями, где выводился представитель новой исторической общности — советский человек.

И снова для Юрия Гэмо наступило время междукнижия, которое он заполнял поездками на Чукотку и размышлениями о будущих книгах.

— Вам никогда не приходилось ощущать как бы собственного раздвоения? — спросил Незнамов Зайкина.

Они как раз пересекали Литейный проспект, направляясь пешком в Музей этнографии, что примыкал к Русскому музею на площади Искусств.

— Сколько угодно, — не задумываясь, добродушно ответил Зайкин. — Особенно с похмелья. Знаете, в моей жизни бывали такие моменты, когда приходилось крепко закладывать, особенно, когда сдавали очередное изделие. После многих бессонных ночей, надежд и разочарований, кажущихся и подлинных открытий, трепетания перед большим партийным — центральным и областным — начальством, перед Министерством обороны, командующим и еще черт знает кем — требовалась разрядка. Наш главный завод в Северодвинске, теперь это не является военным секретом. Так вот скажу вам, уважаемый Георгий Сергеевич, там умеют держать удар. Я имею в виду алкогольный. Что чистый спирт, что водка — для крепких северных парней — ерунда… Вот тогда, на следующее утро, просыпаясь у себя в номере, чувствуешь, что это не ты. Ты остался где-то в другом месте, во вчерашнем дне, а на койке лежит странное склизкое существо, которому по ошибке всунули в растрескавшуюся башку твои разжиженные алкоголем мозги…