Михаил Пак - Эолли или легкое путешествие по реке Страница 43

— Держи!

— Что это? — спросил я.

— Тут двадцать советов одиноким людям, как стать счастливым.

— В самом деле?

— Читай, следуй советам и будешь весел.

— Спасибо!

— А то вижу — физиономия твоя кислая. Словно застрелиться хочешь.

— Гм…

— И куда ты держишь путь?

— Не знаю…

— Как — не знаешь?

— Я в гостинице остановился. Вышел прогуляться.

— В Киеве первый раз, что ли?

— Первый раз.

— По делам тут?

— Да нет.

— Не нравишься ты мне, — заключила собеседница. — Тонуса в тебе никакого. А мы должны помогать таким людям. Слушай, я за тебя возьмусь. Ты в какой гостинице живешь?

— В "Океане", — сказал я.

— Знаю. Там наши друзья из регионов останавливались. На втором этаже есть хорошее кафе. Я через два часа освобожусь и приду. Сейчас три, встретимся в пять. В кафе. Идет?

— Давай.

— Чаем угостишь?

— Конечно. Ты же меня угостила.

— Ладно. Как звать-то?

— Андрей.

— А меня — Катя. Ну, до встречи!

Я продрог основательно. В номере я долго стоял под горячим душем, согревался, затем посушил волосы феном и залез под одеяло. И тотчас уснул.

Они стояли рядом, Эолли и Элеонора, одинакового роста, с одинаковыми прическами и в одинаковых сиреневых платьях. Похожи друг на дружку как две капли воды.

— Выбор за тобой, — сказал Марк, сидевший неподалеку в кресле-качалке. — Угадаешь, кто из них Эолли, она твоя. Нет — вот билет на поезд "Столичный экспресс". — Он указал на стол, где лежал голубой конверт. — Вагон купейный. В стоимость входит постель и чай. Через тринадцать часов ты прибудешь к себе в Белокаменную. И забудь дорогу назад. Итак, пред тобою две девушки… Ну, смелей, подойди ближе, можешь даже их потрогать.

Я подошел.

Эолли и Элеонора, кто из них кто? Совершенно одинаковые лица. Одинаковая полуулыбка застыла на их устах. Даже одинаково светились две пары светло-зеленых глаз. На мочках ушей висели одинаковые бриллиантовые сережки. Я переводил взгляд с одной девушки на другую. Никакой зацепки, ни одной подсказки…Они даже дышали одинаково ровно. Совершенно бессильный сделать выбор, я заплакал. Я плакал беззвучно, слезы текли по щекам, собирались на подбородке и капали на блестящий паркет. При виде слез, у девушек одинаково вскинулись вверх ресницы на глазах и одинаково полуоткрылись губы.

Силы враз покинули меня, я чуть было не рухнул на пол. Марк Романов поднялся с кресла.

— Ладно, — сказал он снисходительно. — Дам тебе еще один шанс. Пусть девушки разденутся. Может, тогда ты сумеешь их различить…

Я вытер слезы руками.

Тем временем, девушки помогли друг дружке расстегнуть молнии на спине, и платья соскользнули на пол. Они сняли лифчики и трусы. Даже скинули темно-сиреневые лакированные туфельки. И остались совсем голые. Мне было неловко, что они стоят так на виду у двух мужчин.

— Ну, — сказал Романов, — приступай.

Тела девушек были одинаково точенные. Но мне не потребовалось много времени, чтобы определить, кто есть кто. Я взял за руку ту, что стояла слева.

— Вот Эолли! — сказал я твердым голосом.

— Ты уверен? — спросил Марк, не поднимаясь с кресла.

— Да, я уверен. Это Эолли.

— Позволь спросить, а на чем основана твоя уверенность? — Марк перестал покачиваться в кресле.

— У Эолли на теле нет ни единой родинки, — ответил я.

— Да?! — удивился Марк и встал, подошел ко второй девушке. — Надо же…. И в самом деле… Родинки. Одна, вторая, третья… — Он разглядывал близко девушку, ее шею, грудь, плечо… — Вот четвертая. — Дотронулся указательным пальцем маленького пятна на плече, потер его платком, и, пятнышко исчезло. Затем он вытер платком и другие ложные, подрисованные, родимые пятна. Обернулся ко мне:

— Ты ошибся!

— Это… это несправедливо! — проговорил я. — Зачем же так? — Я перешел на крик: — Зачем?!

От собственного крика я проснулся. Сразу не понял, где нахожусь. Потом встал, пошел в ванную, умылся. Посмотрел в зеркало, глаза мои были красные.

Я достал сигарету, закурил. Подошел к окну. На улице снег зачастил, шел большими хлопьями, некоторые снежинки приставали к стеклу и тогда очень отчетливо выделялись все узоры. Красивые, правильной формы, будто вышитые шелковой нитью искусной мастерицей. Припомнилась мне бастующая девушка Катя. Часы показывали 16:55. Я затушил сигарету в пепельнице, положил в карман пачку "Явы" и пошел вниз.

В кафе было всего несколько человек посетителей. Я взял чашку кофе и сел за свободный столик у окна. Снаружи все продолжал падать снег. На полке у буфетчицы магнитофон крутил старую кассету. София Ротару пела песню "Червона рута". Затем ее сменил Муслим Магомаев с песней на итальянском языке "Вернись в Сорренто". А девушки все не было. Зазвучала музыка, увертюра из кинофильма "Берегись автомобиля".

Я достал из кармана пиджака сигареты и зажигалку, положил на стол рядом с пепельницей. А за окном снег все продолжал падать крупными хлопьями. Кто же в такую погоду отважится выйти на улицу? А манифестанты те, наверное, свернули палатки, и ушли по домам. И девица Катя ушла, намерзлась, поди, сидит в квартире, отогревается чаем, махнула рукой на обещание встретиться с человеком в кафе гостиницы. Все правильно. Что ей до странноватого типа, появившегося в этом городе неизвестно зачем, и у которого здесь ни одной родной души?

Музыка кончилась, буфетчица заменила кассету на магнитофоне. Зазвучала песня из кинофильма "Москва слезам не верит". Зашла в кафе какая-то девушка, стройная, в приталенном драповом пальто с меховым воротником, в вязанной шапочке и сапожках, держала в руке зонтик. Прошла прямо к моему столу.

— Вот и я! — улыбалась она, обдавая меня ядренным запахом снега.

— Привет! — сказал я. — А я тебя не узнал…

— Правда? Я примарафетилась. Пока доехала домой, искупалась, то да се. Я сильно опоздала?

— Нет.

— Снег валит — красотище! — Она расстегнула пуговицы на пальто, я помог ей снять, повесил на вешалку.

— О, песня из моего любимого фильма!.. — Катя уселась напротив меня, стала подпевать магнитофону: — Александра, Александра, что там вьется перед нами? Это ясень с семенами кружит вальс над мостовой… — Она покачала головою в такт песни. — Люблю я этот фильм, хотя и давнишний. А тебе как, нравится?

— Ничего.

— Здесь тепло, уютно.

Катя теперь никак не походила на ту девицу с площади, укутанную платками толстушку, зазывающую прохожих присоединиться к манифестации. Передо мной сидела девушка с простым приятным лицом, студентка последнего курса менеджмента или служащая небольшой фирмы по продаже бытовой техники, в симпатичном сером джемпере, обтягивающем статную фигуру.

— Что ты будешь? — спросил я. — Тут меню.

— Кушать не буду. А ты?

— Я тоже.

— Тогда чего-нибудь выпьем? А то я намерзлась.

— Давай. Коньяк, водку?

— Коньяк. Я добавлю денег, если не хватит.

— Хватит.

Я пошел к стойке. Магнитофон продолжал крутить кассету."… Оглянись, незнакомый прохожий, мне твой взгляд, неподкупный, знаком. Может, я это, только моложе, не всегда мы себя узнаем…" — пел Александр Градский. Я взял бутылку армянского коньяка, два салата, орешки арахис.

"…Как молоды мы были, как молоды мы были, как искренно любили, как верили в себя… " — продолжал песню певец.

Я открыл бутылку, разлил в рюмки.

— Ну, что, за знакомство! — сказала Катя.

— За знакомство! — согласился я.

Мы чокнулись и выпили. Стали закусывать салатом.

— Лютень разыгрался! — кивнула Катя на окно.

— Что-что? — переспросил я.

— Лютень по-украински — февраль, — сказала девушка.

— А-а, лютый, значит?..

— У нас всегда так. Вроде зима тихо-тихо так переваливается с недели на неделю, но потом вдруг — р-р-раз! — и замело, лютень норов свой показывает. С утра ведь спокойная погода была, а сейчас бачишь, что творится!

Я наполнил еще рюмки.

— Погода — дура! — сказала Катя и приставила ладонь к груди. — Главное, чтобы у человека тут спокойно было. Ты кури, если хочется, я сама иногда курю, но пока воздержусь.

Мы выпили без тоста. Я закусил огурцом и закурил, а Катя захрустела арахисом.

— А ты, случаем, не музыкант? — спросила девушка.

— Нет. А что, похож?

— Ага. На пианиста. У тебя пальцы длинные. Думала — ты в ночном клубе джаз играешь.

— Ну, да! Я не знаю, с какой стороны подходить к пианино.

— Подходят с той, где клавиши.

Мы рассмеялись. У Кати еще больше порозовели обветренные щеки. А у меня внутри была пустота, она не стала меньше от двух рюмок коньяка.

— Семья у тебя большая? — спросила Катя.

— Отец, мать, сестра с мужем, их ребенок.

— Все вместе живете, что ли?

— Нет. Сестра — в Оренбурге. Родители — в деревне.