Екатерина Мурашова - Одно чудо на всю жизнь Страница 43

— Ладно, садитесь в машину, — вздохнул Тадеуш. — Семь бед, один ответ…

За новой, вполне приличной озерской кафешкой «Сытый пеликан» угол старого, ещё финских времён дома образовывал уютный закуток. Кусочек морозного, зимнего ветра, попав в закуток, заблудился, потерял свою силу и злость и теперь не мог найти выхода, бегая по кругу и крутя по голому асфальту четыре высохших листка и смятый бумажный пакетик из-под пирожков.

В закутке на перевёрнутых ящиках расположилась компания местных пьяниц и бомжей. Бутылки, стаканы и три банки с закуской расставлены на газетке. Все внимательно слушают.

— И вот теперь сына моего… Только я… Мне так дед Трофим и сказал… Он старый мент, он в людях понимает. Он так и сказал: на тебя, Василий, вся надежда. Потому что кто же за наших детей? Кто, я вас спрашиваю?! Никому они не нужны, все кинуты… все! Каждый сам за себя. Но дети! — Василий поднял скрюченный тёмный палец и, подумав, указал им на кряжистого, однорукого мужика. — Вот у тебя, Паша, дети есть?

— У меня? — несколько растерялся Паша. — Нет, вроде. А может и… Я ж контуженный, в Афгане[83], не помню… Вот и руку там… Может и есть, дети-то… Да… Я даже так думаю теперь — есть!

Все присутствующие знали, что ни в каком Афгане дядя Паша сроду не был, а руку потерял, свалившись пьяным с платформы под электричку, но кто же будет лезть? Как человек сам свою жизнь понимает — так и ладно.

— Вот и я говорю — никто за наших детей постоять не сможет, — возвысил голос Василий. — Только мы. Иначе их эти, новые, толстопузые, ваще на обочину жизни вытеснят. Вот как нас с вами… Мне милиционер говорит: работать иди! Так разве ж я против, работать-то? Я же всей душой! Да где у нас в Петровом Ключе работа-то? И детям тоже… У меня сын школу бросил… Почему? Потому что перспективы не видит… Где у наших детей перспектива?

— Перс-перспектива у наших детей уд-удручающая, — философски заметил небольшой мужичонка в вязаной шапочке, надвинутой почти до кончика длинного носа. — Это ты верно ска-сказал… Если не принять решительных м-мер…

— А чего? Чего? — заволновался Паша. Несмотря на довольно сильную степень опьянения, он понял, что его только что обретённым детям угрожает какая-то опасность. — Чего, Василий? Ты толком-то объясни…

— Сейчас я, мужики, вам всё разъясню, — важно сказал Василий. — Только помните, что всё это — военная тайна!

— Понимаем, понимаем… Чего тут… Ясное дело… Мы сами люди государственные, — сидящие вокруг закивали и согласно сдвинули стаканы, выпивая, видимо, за все военные тайны разом.

— Дед Трофим! Дед Трофим! — Сёмка, тяжело дыша и забыв про всякую конспирацию, ввалился на порог.

Старик у стола пересыпал крупу из пакета в жестяную банку.

— Что за пожар, Семён?

— Генка время перенёс. С четырех на два. Я едва утёк, сейчас хватятся. Генка велел мне с братьями евонными побыть. Хворые они у него.

— А Генка-то — бугор ваш, что ли?

— Да, да! Чего делать-то будем, дед Трофим?

— Значит, так, — Трофим Игнатьевич решительно отставил жестянку с крупой, подошёл к старинному, оставшемуся от родителей Ангелины буфету, зашелестел бумажками. — Вот, бери деньги и дуй на почту. Звони сыну моему, Виктору Трофимовичу. Телефон-то помнишь? Скажешь, Трофим Игнатьич велел предупредить, что операция переносится с шестнадцати на четырнадцать часов…

— Кого предупредить-то?

— Соответствующие органы. Я им сигнализировал, там все в курсе. Виктору объяснишь, что дело государственной важности, он выйдет на кого надо. Только бы успели… Беги, Сёмка, что есть духу. Теперь от твоей оборотливости многое зависит…

— А потом?

— Потом возвращайся к этим хворым братьям и сиди тихо, как бугор велел. Далее — по обстановке.

Сёмка убежал, так и не восстановив дыхание.

Трофим Игнатьевич поглядел в окно, взялся было за крупу, но сразу же раздражённо отодвинул в сторону, так, что жестянка едва не опрокинулась, а на клеёнке зажелтела горка просыпанного пшена. Подошёл к карте, провёл пальцем какой-то отрезок. Вздохнул, взглянул на часы. Вздохнул ещё раз и неожиданно громко выругался.

— Не успеют, — бормотал старик себе под нос. — Не успеют. Не успеют.

Бормоча, Трофим Игнатьевич надел старую болоньевую куртку, заячью ушанку и натянул высокие, подшитые кожей валенки. Потом вышел из дома, тщательно запер дверь и, неловко переступая, зашагал к сараю. В сарае в углу стояло с десяток разномастных лыж. Трофим Игнатьевич выбрал широкие, лесные, с ременными креплениями. Кряхтя, наклонился, едва не упал, но, крепко выругавшись ещё раз, удержался за крюк, вбитый в стену. Прислонился плечом к шершавой, дощатой стене и принялся пристраивать крепления вокруг валеночных голенищ.

— Марфа Петровна, здравствуй!

— Здравствуй и ты, коли не шутишь.

— Майор Воронцов тебя беспокоит.

— По делу или так, по личной симпатии?

— По делу, по делу. Как там у группы, которая девочку ищет? Я им звонил, никого нет. Что они решили по записке, не знаешь?

— Они решили, что разрушенный сарай — это склады на юго-востоке. Там как раз шоссе рядом проходит. И там же ещё Лис-отец стрелки забивал. Всё сходится. Я думаю, что патрульные уже выехали. Они вроде собирались со стороны Серебряного Бора заехать и там подождать.

— А ты откуда знаешь? Это ж оперативные сведения.

— А мне Сергунчик по дружбе сообщил… Ты, может, помнишь, он у меня ещё в трудных подростках ходил. А сейчас сам — оперативный состав… Я как знала, что ты позвонишь, специально выспросила…

— Ясненько-колбасненько… Понимаешь, Марфа, у меня тут другие сведения образовались, которые в корне всю картину меняют…

— От кого образовались?

— Самое смешное, от моего отца.

— От Трофима Игнатьевича?! Как это? Он что — в городе?

— Да нет! Тут вот какая штука, я уж и сам не знаю, что думать. Звонил с почты в Петровом Ключе какой-то пацан, якобы от имени моего отца, и нёс сначала какую-то чушь про то, что нужно сообщить в органы о том, что операция по поимке секретных пилотов с секретного спутника-шпиона, который, может быть, ещё и космический корабль, переносится с шестнадцати на четырнадцать часов. И что, якобы, эти органы уже всё сами знают, кроме вот переноса сроков. Я уже хотел было пацана послать, сказать, что, мол, поймаю — уши надеру, но тут меня время как-то насторожило. А что, спрашиваю, где же вся эта операция с участием шпионов и органов будет происходить? Тут он мне и отчеканил: «Финское шоссе, сто восемьдесят девятый километр, поворот направо, разрушенный сарай». Меня, понимаешь, как ударило: «виское» — это «финское»! Понимаешь? Финское шоссе, разрушенный сарай. То есть речь идёт об одном и том же деле! Звонок я уже проверил, всё правильно — действительно почта и действительно мальчик лет тринадцати. Позвонил и сразу убежал.

— А причём тут спутники-шпионы и твой отец?

— Да чтоб я сам понимал! Но времени-то, понимаешь, времени совсем нет! Надо прямо сейчас что-то решать. Я так думаю, что надо бы на этот сто восемьдесят девятый километр всё-таки съездить, но только вот машин у нас, сама знаешь…

— Машину я, пожалуй, достать могу, развалюху, конечно, но как-то, Витя, всё это… несерьёзно, что ли? И почему тут кругом одни дети? Ты это понимаешь? Пока выходит, что единственный известный взрослый в этом деле — твой отец. Сколько ему лет, кстати?

— Да восемьдесят пять стукнуло. Не трави, Марфа, душу — и так крыша едет. Можешь, говоришь, машину достать? Давай, доставай, поедем сами. Чтоб потом не смеялись. Подъезжай ко мне, а я пока всё же осторожненько нашим местным гэбэшникам звякну, провентилирую вопрос со спутниками…

— Здравия желаю! И вам того же! Майор Воронцов из Северного округа беспокоит. Что? Всегда к услугам органов. Так точно — Виктор Трофимович. Трофим Игнатьевич Воронцов — мой отец. Давно на пенсии. Вы сами только что собирались мне звонить? А в чём дело? Электронное письмо из вашего главка? По поводу моего отца? Что за бред? Благодарность? За что? Читайте, конечно! Слушаю внимательно.

«Капитану Воронцову Трофиму Игнатьевичу объявить благодарность за проявленную бдительность в деле обнаружения и поимки иностранного спутника-шпиона и его экипажа. Полковник Иванов Сергей Петрович».

— Мужики, это что, хохма такая? Из современной жизни? Действительно в главке есть Иванов Сергей Петрович? Серьёзный мужик? Что? Приписка? Передать благодарность отцу?.. Да, передам… Конечно… Передам…

Виктор Трофимович положил трубку, ладонью вытер пот со лба и уставился прямо перед собой. Ни одной мысли в его голове не было.

Валька лежал на железной кровати лицом к стене и тихо выл. Дрова в печке давно прогорели, комната выстудилась. На другой кровати стонал и метался в лихорадочном сне Вонючка. Сёмка подошёл к кровати, тряхнул идиота за толстое плечо: