Мо Инья - Избранные произведения писателей Юго-Восточной Азии Страница 44

И вдруг один за другим грянули два взрыва. Вражеские солдаты с паническими воплями бросились врассыпную, а Чыонг Дай вскочил и, схватив меня за руку, бросился бежать. Тяжело дыша, он ронял на бегу отрывистые восклицания:

— Здорово получилось… Вот это действительно здорово!

— Это как же, — спросил я, — выходит, они гранатами по своим?

Мальчик остановился и потянул мою руку к своему поясу, чтобы я его ощупал. Привязанные к нему самодельные партизанские мины исчезли. Я услышал удовлетворенный смешок и только тогда понял, что произошло.

— Ты подложил их у шалаша?

— Нет, под снопом. Жаль, только две штуки было! Еще бы несколько, тогда бы я их всех укокошил и обратно можно было бы идти не таясь, хоть среди бела дня! — Сказав это, Чыонг Дай взял у меня флейту, поднес ее к губам, дунул, а затем снова засунул себе за пояс.

В последние дни моей работы в Ниньбине вся округа была взбудоражена неожиданной новостью. Как обычно, первыми ее услышали те, кто пришел на рынок. Там пронесся слух, что американские приспешники захватили какого-то партизана, совсем еще мальчика, привезли его в одну из деревень и выставили на рынке, чтобы публичными издевательствами над ним запугать народ.

…Рассказывали, что утром в базарный день, когда площадь была заполнена народом, раздался оглушительный вой сирены, и солдаты в пятнистых комбинезонах оцепили рынок. Действуя прикладами, они согнали всех людей в одно место. С полицейской машины оглушительно надрывался рупор:

— Именем республики приказываем всем собраться к воротам! Сейчас будет открытый суд над отъявленным вьетконговцем!

Рынок уже много лет служил местом публичных расправ над патриотами, и каждый раз сердца честных людей сжимались от гнева и горечи. Никому не хотелось присутствовать при этих зрелищах и молча наблюдать, как мерзавцы пытают лучших сынов народа. Но плетки свистели над головами, а дула винтовок были направлены прямо в грудь.

— Марш! Марш! Пошевеливайтесь!

В разгар суматохи подъехала еще одна полицейская машина с закрытым кузовом и остановилась перед воротами. Двое солдат выволокли оттуда мальчика лет двенадцати и поставили на заранее сколоченный деревянный помост, обнесенный колючей проволокой.

На мальчике были только рваные трусы, все тело его покрывали ссадины и кровоподтеки, сквозь небрежно наложенные повязки проступала кровь. Видно было, что ему подпаливали волосы на голове. Голова тоже была разбита и окровавлена, щеки — покрыты свежими кровоподтеками, разбитые губы вспухли.

Подвергнув мальчика стольким истязаниям, они все же боялись, что жертва их убежит. Поэтому они привязали его к машине и выставили вооруженную охрану. Пленник, несмотря на все это, держался мужественно. Казалось, он не замечал своих палачей, которые суетились вокруг, проверяли веревки, которыми он был связан, колючую проволоку и даже заглядывали под помост. Не замечал он и своих ран, крови, которая сочилась отовсюду и запеклась на тонких детских ногах. Взгляд мальчика был устремлен вдаль, в просторное голубое небо, по которому плыли облака, на зеленую вершину стройной кокосовой пальмы, которая шевелилась от ласкового дуновения ветерка.

— Ну что, насмотрелся? — с издевательским смехом спросил офицер с лошадиным лицом, выйдя из-за помоста. Он остановился, помахивая стеком, и искоса посматривал на мальчика.

Маленький пленник ничего не ответил, даже не взглянул на него. Разозленный офицер шагнул вперед и, выпятив подбородок, визгливо выкрикнул:

— Отвечай, сопляк!

Только тогда мальчик бросил на него презрительный взгляд и отчетливо проговорил:

— Научись сперва вежливо разговаривать, если хочешь, чтобы тебе отвечали!

Толпа зашумела. Послышался плач женщин, а мальчишки насмешливо захохотали. Офицер осыпал народ яростной бранью и, выхватив кинжал, угрожающе направил его в лицо пленника.

— Эй ты! На колени!

— Я привык стоять во весь рост, не умею ползать на коленях, как ваша шайка!

— Нечего строить из себя героя! Вот вспорю брюхо и посмотрю, велика ли печень: хватит ли храбрости ответить за убийство двух солдат республики и американского советника?[24]

В ответ на угрозу мальчик только презрительно усмехнулся уголками рта. Глаза его вспыхнули. Он обвел взглядом толпу, которая росла с каждой минутой, и громко сказал:

— Этот сукин сын доложил вам, что я сделал, но не совсем правильно…

— Что же я неверно сказал? — подскочил к нему офицер.

— А то, что в этом бою я убил не одного, а двух американцев, и никаких не советников, а агрессоров!

Голос мальчика звенел, и худенькое тельце дрожало от ярости. Подскочили солдаты, щелкая затворами, и направили ему в грудь винтовки. Чувствуя, что трагическая развязка близка, толпа еще более заволновалась. Крики «долой!» потрясли воздух. Коромысла и кувшины полетели в сторону врага.

— Прекратите убийство!

— Спасайте нашего мальчишку!

Вокруг помоста, захватывая даже тех, кто был за оградой рынка, внезапно забурлил разъяренный людской поток. Люди напирали на солдат, расталкивали их, старались прорваться к мальчику. Испуганная охрана поспешно развязала веревки и втолкнула пленника обратно в машину, которая, взревев мотором, тотчас умчалась…

Когда я услышал эту историю, мне захотелось разузнать о маленьком герое подробнее, но расспросы ни к чему не привели. Никто не знал его имени, и даже внешность описывали по-разному, возможно потому, что пытками и побоями он был изуродован до неузнаваемости. А может быть, люди молчали, опасаясь навредить мальчику, если тот еще жив.

Что, если это был Чыонг Дай? Мой маленький проводник, отчаянный смельчак, ставший мне в ту ночь родным и близким? Именно так и должен был бы держаться Чыонг Дай перед лицом врага. Мои опасения возросли, когда он не пришел повидаться со мной, как обещал. Я работал в маленькой деревушке под самым носом у врага, связи с руководством не было, и я не мог проверить слухи. Я не знал, поджидает ли меня Чыонг Дай в Ниньбине, чтобы отвести обратно, когда задание будет выполнено.

Случилось так, что вскоре мне пришлось проходить мимо дома возле пальмы, о котором упоминал Чыонг Дай. Я вспомнил, что здесь живет тетушка Ты Льеу.

Тетушка оказалась женщиной немногим старше сорока лет, но выглядела совершенной старухой или как человек, который только что перенес тяжелую болезнь. Когда я назвался другом Чыонг Дая, ее лоб прорезали скорбные морщины и в глазах появилось выражение боли. Я начал было пересказывать рыночные слухи о мальчике, но выражение лица тетушки заставило меня умолкнуть. Я понял все. Женщина заплакала навзрыд, затем бросилась в каморку и вынесла оттуда вылинявший мешочек, еще со следами засохшей крови, и бамбуковую флейту. Один конец флейты был перевязан красным шнурком, на другом крупными буквами вырезано: «Чыонг Дай».

Тетушка рассказала мне, что нашла эти вещи в поле наутро после ожесточенной перестрелки. В ту ночь врагам удалось схватить Чыонг Дая.

Я взял в руки флейту, вышел вслед за тетушкой в сад и посмотрел на поле. Шалаш, возле которого Чыонг Дай дважды смело вступал в бой с врагами, виднелся вдали маленькой точкой среди безбрежного зеленого моря. Легкие порывы ветра доносили до меня стрекотание цикад, голоса птиц, шелест колосьев и дыхание нагретой солнцем равнины. Я стоял, охваченный странным чувством, в котором смешивались скорбь и гордость. Мне казалось, что среди звуков, доносящихся с равнины, я различаю едва слышные, но проникающие в самое сердце звуки флейты.

Перевод с вьетнамского И. Быстрова

Ма Ван Кханг

Ма Ван Кханг, родившийся в 1936 году, широко известен советскому читателю, как и другие вьетнамские писатели, представленные в этой книге.

По выбору материала, на основе которого вырастает художественное произведение, Ма Ван Кханг очень близок к своему товарищу по перу Нгуен Нгоку, также представленному в настоящем сборнике. И тот и другой уделяют большое внимание процессу становления новой жизни в ранее отсталых районах — в основном горных, населенных национальными меньшинствами. Писатель рисует перед читателем картину: две-три горы, на склонах которых — хижины лишь одной народности, насчитывающей две-три тысячи человек, а порой и меньше, и все внимание приковано именно к этой людской горстке. Теме становления принципиально новых взаимоотношений между представителями всех без исключения национальностей в социалистическом Вьетнаме посвящены книги Ма Ван Кханга «Сезон поздних слив», «Парень из рода Ханг», «Подкова», «Са Фу», «Лунная песня», роман «Ветер в джунглях».

Все эти и другие произведения Ма Ван Кханга играют важную роль в идейном воспитании гражданина обновленного Вьетнама, а также в той острой идеологической борьбе, которая ведется в настоящее время и которая вызвана активизацией пекинских гегемонистов. Как хорошо известно, нынешние китайские руководители отказывают многим народам Азии, в том числе и вьетнамскому, в способности к самостоятельному развитию, рассматривая их культуру и искусство как некую разновидность китайского начала. Идеал пекинских националистов — китаизация азиатского населения, насильственное насаждение языка, обычаев и, само собой разумеется, откровенно реваншистской идеологии современных китайских богдыханов. Пекин бредит «китайской» Азией…