Юлия Винер - Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах Страница 44

Между тем, пока он ждал, с ним стало происходить нечто новое. Серая мягкая завеса в памяти, которая издавна и постоянно следовала за Соломоном Исаковичем изо дня в день и, как ему казалось, безвозвратно ограждала его ото всего, что осталось позади, начала колебаться, сквозь нее, незваные, начали прорываться и стукаться о твердую поверхность сегодняшнего дня различные слова и очертания предметов, в первую минуту не вызывавшие у него ничего, кроме недоумения.

Сначала выкатилось слово «кугель». Оно не возбудило никаких ассоциаций, просто стучало молоточком в голове, пока к нему не присоединилось другое непонятное слово, «халоймес». Соломон Исакович варил сардельки, стоял над ними с вилкой в руке и напевал тихонько «халоймес, ха-ла-лоймес», как вдруг ясно и четко вспомнил, что это слово означает. В ту же минуту он решительно сказал себе, что именно этим, халоймес, то есть пустыми мечтаниями, он себе заниматься не позволит, и одним швырком выбросил оба ненужных слова обратно за серую завесу.

Тем не менее на следующее утро в памяти всплыло щекастое, губастое женское лицо с маленькими хитрыми глазами. Соломон Исакович самонадеянно полагал, что давно выиграл битву с лицами и голосами, и теперь, застигнутый врасплох, позволил бабкиному лицу улыбнуться во весь свой широкий рот и сказать: «Шлойминьке». Так бабка называла его в отсутствие его молодых и принципиальных родителей. Соломон Исакович, стоявший в очереди на автобус, даже замычал тихонько сквозь стиснутые зубы. Шлойминьке, как бы не так! Можно подумать, что там, куда он собирался переселиться, кто-то из «своих» только того и ждал, чтоб дать ему кусок кугеля и сказать «кушай, Шлойминьке!». Нет, это следовало прекратить. Нельзя было этому поддаваться. Такой подход к делу не сулил ничего, кроме новой боли, а боли Соломон Исакович давно научился избегать и не намерен был на старости лет начинать все сначала. То, что он сейчас делал, то есть ожидание и подготовка к отъезду, было не более чем еще одна перемена судьбы, какие бывали и прежде, не им вызванная и не от него зависящая, к ней следовало просто приспособиться и пережить и ее.

И все же, и все же.

Чем дольше Соломон Исакович ждал, тем труднее ему было бороться с глупым своим сердцем, которое непостижимым образом связало воедино ощущение тепла и защищенности, испытанное в ту новогоднюю ночь, с магическими словами «среди своих» и «у себя» и теперь, вопреки голосу рассудка, предвкушало и надеялось.

Ближе к зиме Соломона Исаковича уволили с работы. На пенсию ему было рано, и его уволили по сокращению штатов. Новые его знакомые, из которых многие очутились в таком же положении, говорили, что это хороший признак, что дело его рассматривается и есть надежда на скорый ответ. Другие, наоборот, возмущались, советовали жаловаться, предлагали подписывать письма, адресованные за границу. В сущности, Соломон Исакович отлично сознавал, что все эти люди и другие, очень на них похожие, и есть те самые «свои», к которым так жадно начало рваться его сердце; чудес ждать не следовало. И все же, и все же…

Жаловаться он не стал, придерживаясь давнего правила не привлекать к себе внимания без крайней нужды; да и не хотелось ему возвращаться на прежнюю службу. Чувство отрезанности от всего прежнего и здешнего росло и казалось правильным и справедливым. И писем за границу подписывать тоже не стал, отчасти из осторожности, а больше потому, что не верил, что кто-то в других странах обязан и захочет заниматься его сугубо внутренними взаимоотношениями со здешним начальством. Дело это никого не касалось, кроме начальства и его, а там, за границей, у людей наверняка хватало неприятностей со своим собственным начальством, и взывать к их сочувствию казалось ему странно и неловко.

Соломон Исакович не скучал и без работы, но сбережений, оставшихся после выплаты убытков соседям, не могло хватить надолго.

Кроме того, он хотел починить зубы, а в новой поликлинике, куда он пошел записываться, потребовали справку с места жительства, а домоуправление не давало такую справку без справки с места работы. Соломон Исакович знал, что без справки с работы, одним терпением и настойчивостью, домоуправление теперь не возьмешь, сидевшая там девушка была озлоблена на него после того, как пришлось выдать ему справку с упоминанием нецензурного, как она считала, имени страны его будущего пребывания. То было летом, когда Соломон Исакович собирал документы для просьбы о разрешении на выезд. Тогда он еще работал, и девушка хоть и промучила его несколько недель, а справку все же дала. Но конечно, не забыла этого Соломону Исаковичу.

Между тем зубы починить было необходимо. Несколько лет назад он сделал себе вполне приличные искусственные челюсти и не знал никаких забот, но за последнее время, то ли после больницы, то ли оттого, что он похудел и вел более беспокойный образ жизни, челюсти как-то разболтались, стали натирать десны, неприятно клацать при жевании и больно защипывать язык. А новые знакомые все как один твердили Соломону Исаковичу, что зубы надо лечить здесь, бесплатно, а на новом месте это будет стоить больших денег, там уж бесплатно не полечишься. Соломон Исакович хоть и не прислушивался особо к разговорам своих новых знакомых, а это принял к сведению, так как это было вполне правдоподобно.

Соломон Исакович съездил в центр, на улицу, где жил прежде. Там в одном из министерских домов у него был знакомый лифтер, и Соломон Исакович надеялся разузнать у него насчет работы по этой части. На месте он своего знакомого не застал, а когда разыскал его дома, тот сказал ему, что лифты теперь пошли все автоматические, лифтеров мало где держат, а если и есть сотрудник в подъезде, то Соломону Исаковичу на такое место с его анкетой рассчитывать нечего. Зато он посоветовал Соломону Исаковичу поехать на хлебозавод, где, по слухам, нужен был сторож.

На хлебозаводе место было временное, пока не вернется попавший в какую-то передрягу постоянный сторож, и зарплата ничтожная. Соломон Исакович догадывался, что постоянный сторож, знавший на заводе все ходы и выходы, на зарплату внимания не обращал. К нему и самому подошел как-то один из грузчиков, глубоко пьяный, но незлой мужик. Соломон Исакович, тщательно следивший за каждым своим шагом, приготовился было к неприятному разговору, но грузчик постоял рядом, посмотрел молча на Соломона Исаковича, вздохнул, пробормотал: «Э, куда!» — и пошел по своим делам.

За те недели, что Соломон Исакович проработал на хлебозаводе, он успел-таки взять у них справку. С этой справкой он сразу пошел в домоуправление. Девушка долго молча смотрела на справку, затем отложила ее в сторону и занялась следующим посетителем. Соломон Исакович стоял сбоку от окошечка, повторяя про себя, что дело его чистое, что бояться ему нечего и надо спокойно ждать. Но девушка, разговаривая с очередным посетителем, время от времени клала руку на его справку, как бы припечатывая ее к столу, и Соломону Исаковичу становилось все более не по себе. Он уже начал жалеть, что затеял всю эту историю, зубы хоть и плохо, но служили, ему захотелось тихонько повернуться и уйти, но справка его лежала, придавленная твердой рукой девушки, и оставить ее значило бы нарываться на неизбежные новые осложнения.

Наконец у окошечка никого не осталось. Девушка встала, собрала со своего стола домовые книги и начала расставлять их по полкам. Из внутренней двери к ней подошел управдом, заговорил с нею, она кивала, отвечала ему, улыбалась и выглядела совсем как человек. Соломон Исакович откашлялся и сказал:

— Будьте добры, мою справку.

Девушка и управдом обменялись еще несколькими словами, а затем оба одновременно уставились на Соломона Исаковича.

— Я просил у вас справку, — повторил Соломон Исакович.

— Подождать не можете? — почти в один голос спросили девушка и управдом.

— Я жду уже больше часа, — ответил Соломон Исакович.

— Всю душу он мне, всю душу вымотал своими справками, — с чувством сказала девушка.

— Куда? — сказал управдом.

— Куда для предъявления? — спросила девушка.

— В поликлинику.

— Ну чего, дай ему справку, — равнодушно сказал управдом.

Девушка негромко сказала ему что-то.

Управдом мельком взглянул на Соломона Исаковича и сплюнул на пол:

— И пускай катится, а тебе чего.

Девушка села за свой стол, вложила копирку в книжечку бланков.

— Справку с места работы, — сказала она отрывисто.

— Вот же она, я вам ее давно дал.

— Я вас не спрашиваю, когда вы мне ее дали. Фамилия, имя, отчество? Адрес? Место работы?

Управдом стоял за ее спиной и смотрел. Девушка выхватила домовую книгу с полки, проверила прописку Соломона Исаковича, со стуком открыла коробку с печатью.

— Ничего, Клава, не нервничай, — сказал управдом. — Пускай попользуется напоследок, полечится на дармовщинку.