Леонид Билунов - Три жизни. Роман-хроника Страница 44

Не в состоянии оторвать от нее взгляда, я подошел к прилавку. Девушка ничего не отвечала продавцу и продолжала откладывать в сторону коробочки и флаконы, но я заметил, что ее рука напряглась почти до дрожи.

— Ну, все? — грубо спросил продавец, сгребая покупки в пластиковый мешок. — Выбрали?

— Как я вас понимаю! — вмешался я. — Ходят тут всякие покупательницы, отнимают время, мешают работать. Не так ли?

Продавец понял иронию и, хорошо меня зная, сразу снизил тон и даже стал давать советы.

Девушка перекинула волосы назад и с интересом бросила на меня быстрый взгляд серых глаз. Я мысленно посмотрел на себя со стороны ее глазами и пришел в ужас.

Дней десять назад я ужинал в ресторане с громким названием «Русь», и со мной были две девушки — Катя и Маша. Часам к одиннадцати подошел мой знакомый Женя Завадский, и мы засиделись до двух ночи. Маша, дочь актрисы Булгаковой, была знакома с Завадским, и, когда мы собрались по домам, они уехали вдвоем — как оказалось позднее, это спасло мне жизнь. Я жил на Ленинском проспекте в гостинице «Спорт». К ресторану подъезжали такси, и я сделал знак одному из таксистов. Он лихо подъехал и резко затормозил. Шофер был молодой, веселый, но суетливый. Я дал ему двадцать пять рублей — тогда большие деньги — и попросил ехать осторожно.

— Не беспокойся, шеф! Все будет в порядке! — отчеканил он весело.

Мы сидели на заднем сиденье, такси рвануло с места с резвостью гоночной машины, развернулось под прямым углом и, перескочив через клумбу, разделявшую улицу, помчалось в обратную сторону.

Я уже тогда подумал, что вряд ли все будет в порядке.

— Осторожней, парень! — еще раз предупредил я шофера. — Будь внимательней! Людей везешь.

— Не объезжать же! Метров семьсот сэкономили! — отозвался наш лихой извозчик.

— Ну смотри, — сказал я спокойно и задремал.

Видимо, он торопился отвезти нас и вернуться, чтобы успеть сделать еще ходку. Не знаю, сколько времени мы ехали, но, прежде чем потерять сознание, помню страшный удар и скрежет металла. Очнулся я, словно меня толкнули. Голова раскалывалась от боли, машина горела. Полуослепший, я нашарил возле себя еще одного человека и, таща его за собой, с трудом выбрался из машины. Краем заплывшего глаза я успел заметить, что на переднем сиденье никого не было. Едва я отполз вместе с моим спутником в сторону, как машина взорвалась. Со всех сторон раздавались сирены: к месту происшествия спешила милиция, пожарники, «скорая помощь». Наконец я разглядел, кого я вытащил из машины — это была Катя, потерявшая сознание, но, похоже, невредимая. Я понял, что сам ранен и, кажется, довольно сильно. Как оказалось, наш лихой шофер на полном ходу врезался на Каширском шоссе в медленно идущую снегоуборочную машину. Мне достался сильный удар по голове, светлая дубленка была вся в крови, лицо разбито, я получил перелом скуловой кости, истекал кровью и снова потерял сознание.

Очнулся я в больничной палате и долго силился вспомнить, что со мной случилось. Левая рука была в гипсе и отзывалась страшной болью при любом движении. Правой я нащупал повязку на лице с отверстиями для глаз, рта и носа. Слева от меня лежал еще один больной. С трудом вглядевшись, я узнал нашего водилу.

— А, шеф! Живой? — обрадовался он. — А я уж думал…

Но я не дослушал, что он там думал обо мне, своем пассажире, который доверил ему жизнь.

Оттолкнувшись ногой от стены, я подъехал к его койке и нетронутой правой рукой молотил его, не забинтованного и без признаков ушибов или переломов, пока он не закричал на всю больницу.

Наш лихач в последнюю минуту ухитрился развернуть машину боком — моим боком, и сразу же после удара вывалился наружу и удрал, отделавшись вывихнутым плечом. Вот уж не чаял он попасть со мной в одну палату, когда своим ходом приплелся в больницу! А ведь если бы мы ехали втроем, я должен был сидеть на переднем сиденье и меня бы смяло в лепешку.

Катя отделалась легко, вскоре приехала ее мать, работавшая в косметической клинике, и увезла ее к себе. Нам предлагали подать на водителя в суд, но мы не стали этого делать.

Можно только себе представить, какое лицо было у меня в тот вечер! Там, где повязку сняли, кожа была красной, словно после ожога. Правая половина была заклеена марлей, правый глаз заплыл и едва приоткрывался. И надо же мне было встретить ее, эту девушку с ангельским лицом, мою судьбу, как раз в этот вечер — и с таким лицом!

Продавец изменился у нее на глазах. Казалось, он долго и с трудом скрывал свое обаяние и широту души, вероятно, по приказу свыше, но неожиданно получил возможность их развернуть. Девушка несколько раз посмотрела на меня с любопытством. На мне был тонкий серый свитер с воротником под горло и дорогое черное длинное пальто. Если бы не разбитое лицо… Я отчаянно думал, что мне делать, как заговорить, и ничего не мог придумать.

Я знал, что не потеряю ее следов: каждый покупатель «Березки» заполняет бланк с указанием фамилии, имени, адреса и телефона.

Девушка расплатилась и пошла к выходу. Проходя мимо меня, она посмотрела мне в глаза и сказала «Спасибо»!

Ей было не больше двадцати-двадцати двух лет, и я заметил, что у нее, должно быть, сильный характер.

Дней через пять я решился позвонить Гале — так ее звали.

— Может, вы помните, в «Березке», в прошлую пятницу… Меня зовут Леонид…

— Откуда у вас мой телефон? — спросила она недовольно.

— Списал с вашей квитанции в магазине, — признался я честно.

Она повесила трубку.

Я пробовал звонить еще несколько раз. Галя отвечала мне спокойно, ровно, но на предложение встретиться каждый раз вешала трубку.

Впервые в жизни я не знал, что делать. Впервые я ждал, долго и терпеливо. Ждать — это не в моем характере. Я никогда этого не умел. «Мне не к лицу и не по летам», — вспоминал я Пушкина, но брал себя в руки.

Галя приходила в «Березку» еще пару раз. Я следил за ней издалека и старался не попадаться на глаза. Продавцы стали с ней нежны и предупредительны, словно давние и лучшие друзья. Я чувствовал, что она дивится этой перемене.

К магазину на Таганке ведет аллея. Вдоль нее прогуливаются разные люди, которые, как это ни странно покажется, невидимыми нитями связаны с валютным магазином. Галя признавалась мне потом, что из-за них она колебалась лишний раз ходить на Таганку. К ней то и дело бросался то один, то другой, предлагая купить или продать валюту, сертификаты или товары, а когда она однажды заинтересовалась и попробовала что-то купить, была тут же жестоко обманута. С тех пор как мы встретились у парфюмерного прилавка, дорога перед ней была совершенно свободна: никто не выскакивал из-за деревьев, не провожал ее, настойчиво пытаясь что-нибудь всучить. Разумеется, она понимала, что это из-за меня, и происшедшая перемена интриговала ее. От удивления недалеко до интереса. Я чувствовал, что начал ее интересовать. Ей было совершенно не у кого узнать, кто я такой. Я же знал теперь всю ее подноготную. Отец работает военным атташе в зарубежном посольстве. Мать живет с ним за границей. Галя в свои двадцать два уже немало лет провела в зарубежных столицах с родителями. Теперь учится в университете, говорит на иностранных языках — по-немецки, по-французски, немного по-английски. Живет одна на улице Вернадского в многоквартирном, но престижном доме. В рестораны не ходит. Любит театр. И самое главное — пока у нее никого нет! Мелькнули две-три подруги, какая-то тетушка: родственница или домработница? За то время, что я наблюдал (следил, не боюсь, этого слова) издалека, она ни разу не вышла из дома ни с одним мужчиной и ни разу ни с одним не встретилась в городе. Конечно, из университета они высыпали группой, и были в этой группе девушки и ребята, но, проделав со всеми часть пути, она как-то выпутывалась из стайки, приотставала, сворачивала вбок и без всяких усилий, совершенно естественно оставалась одна. Было видно, что и тут у нее не было никакой сердечной привязанности.

Я купил огромный букет роз, дал продавцу денег и попросил отнести по адресу. В это время она была дома.

Продавец вернулся с розами под мышкой.

— Дверь открыла, — сказал он мне. — Но не взяла. Спросила, от кого.

— А ты?

— А что я? Я же не знаю… Что, мне вас описывать, что ли?

Продавец пожал плечами.

Я дал ему еще десятку.

— Пойди, положи букет под дверь.

Вечером, убедившись, что в окнах горит свет, я на одном дыхании взлетел на девятый этаж и замер, стараясь не издать ни звука. Розы исчезли! Я представил себе, как она вышла и наткнулась на цветы. Возможно, она сначала опять не хотела их брать, но потом сжалилась над розами, унесла их в дом. Мне это понравилось. (Позже выяснилось, что я был прав).

Целый месяц мы говорили по телефону, она перестала бросать трубку, но встречаться наотрез отказывалась. Никогда в жизни я не был таким терпеливым. Так терпеливо укротитель приучает к себе пугливого и опасного дикого зверя, стараясь не спугнуть неосторожным движением.