Григорий Ряжский - Дети Ванюхина Страница 45

Это была Милочка. Она влетела в квартиру и повисла на племяннике, обцеловывая ему щеки.

— Мил, ты чего? — отодвинул ее Макс. — Чего, говорю, не позвонила?

Этот вопрос был уже лишним, потому что за это время они успели перейти в кухню, где Милочка с отомкнутым на полуслове ртом и осталась. Справа от нее, перепачканный ее помадой, находился родственник, Максюлик, а напротив, за огромным кухонным столом, сидел ее же Максик, но без помады и в очках.

— Колу хотите? — спросил другой Максик с легким, как ей почудилось, иностранным акцентом. Она растерянно мотнула головой в усредненном между «да» и «нет» направлении и посмотрела на помадного Макса.

— Ты садись, Мил, — пригласил ее Макс и подвинул стул поближе.

Милочка сомнамбулически опустилась, закрыла рот и внезапно стала очень хорошенькой. Для другого Макса, во всяком случае, — именно такой.

— Не знаю, с чего начать, — с сомнением в голосе произнес Макс, тот, который был все еще в помаде и без очков.

— А вы кто? — обратился к гостье очкастый и улыбнулся. Вопрос прозвучал не очень вежливо, но было совершенно очевидно, что недострой этот происходит не по этой причине, а из-за неточно выбранной языковой конструкции, что лишний раз подтверждало иноземность молодого человека с банкой кока-колы в правой руке.

— Это сестра моей мамы, — пояснил настоящий Макс и тут же осекся, задрав глаза в потолок. Что в этот момент происходило у него в голове, могли безошибочно понять лишь они, братья Ванюхины, а по реально образовавшейся жизни — брат Ванюхин и брат Лурье.

Милочка летела обратно в Мамонтовку на крыльях, сильно напоминающих те самые, впервые вознесшие ее когда-то над периной бабы-Вериной кровати в доме Ванюхиных в тот самый миг, когда она, попав вместе с плотиком в речной водоворот, была выброшена вверх могучим толчком снизу и подхвачена восходящим воздушным потоком, который и заставил эти крылья раскрыться во всю ширь размаха, чтобы парить потом, легко и свободно… парить… парить… парить…

То, что ей удалось узнать, заскочив между делом к племяннику, привело ее в возбуждение настолько могучее, что она на какое-то время совершенно забыла о том, что беременный ее живот в самом скором времени может разрушить зачинающиеся с новой невероятной силой ее женские устремления и девичьи грезы. Больше всего ее обнадеживала та новость, что она и Максов брат хотя и родственные люди через мать Люську, но зато вполне чужие, да чего там, вполне — совершенно, получается, чужие, а это надежно означает, что как бы и не очень родственники. Это во-первых. Во-вторых, Айван этот американский, новый племяш и брательник, глаз на нее положил с первой секунды, и это тоже не бином Ньютона. А в-третьих, не обязательных, но приятно совпавших, — то, что математический очкарик этот понравился ей самой, Милочке, понравился сразу и сильно, несмотря на имеющуюся разницу в возрасте. И смотрел тот Айван на Милочку, как никто и никогда не смотрел на нее прежде, — неотрывно, восхищенно и без идиотского сексуального потребления. А еще женское чутье ей подсказывало, что он вообще ни на кого не смотрел такими глазами, даже в своей далекой и распущенной стране. Было и четвертое соображение, возникшее в Милочкиной головке в тот момент, когда электричка начала притормаживать у подмосковной станции. И оно поставило заключительный аккорд в так замечательно начавшемся августовском дне девяносто восьмого года. А именно: Айван этот не является по существу своей биографии настоящим сыном дяди Шуры Ванюхина, насмерть заваленного Милочкиным портвейновым ударом в висок в порядке самообороны и отстаивания чести, — точно совершенно не является, так как им не воспитывался, вместе никогда не проживал и даже никогда в глаза его не видал, а стало быть, он просто сын посторонних родителей с необычной, так по-французски красиво звучащей фамилией, вписанной на законных основаниях в юридический иностранный паспорт.

Уходя от ребят, Милочка клятвенно пообещала, подобно Максу, никоим образом не доводить пока правду до бабушки, чтобы не превращать остаток жизни Полины Ивановны в полную и окончательную для семьи Ванюхиных трагедию, — хватало с нее и других свалившихся на старую голову несчастий. Время, решили они, пройдет, а там видно будет, в какую сторону жизни наклоняться.

Дмитрий Валентинович объявился через день после Милочкиного обещания. Он позвонил сообщить, что все по делам «Мамонта» готово и для формально обставленной передачи управления в его руки нужно прибыть в корпорацию. Машину он за ним пришлет. В ответ Макс промямлил чего-то, но потом ему все же удалось донести до дяди Димы суть просьбы: он хочет для начала ознакомиться с делами корпорации, и, если можно, поподробней. Добавил при этом, что хотел бы быть не один. Таким словам Дмитрий Валентинович искренне удивился, однако серьезно все равно не отнесся: подумал, советчики нашлись у наследника, доброхоты, но это ничего, это преодолимо…

Еще больше он удивился, изумился даже и на какое-то время потерял дар речи, когда из «шестисотого» вылезли два Максима Ванюхина, отличимые друг от друга лишь по одежде и наличию очков у одного из наследников — у того, что слегка прихрамывал.

— Потом, дядя Дим, — неуверенно сказал наследник без очков, имея в виду, что удивление того ему понятно. — Куда идти-то?

Последующие три дня Айван ходил в «Мамонт» как на работу. Дяде Диме Макс сказал лишь часть правды — ту, базируясь на которой построить всю хаотическую родословную Дмитрий Валентинович вряд ли бы сумел. Макс намекнул полупрозрачно, что в семье их имеется еще один член, еще один Ванюхин, и имелся всегда, но отец при жизни считал необходимым посвящать в дела семейные не всех, исходя из одному ему лишь известных соображений. «Это все пока, дядя Дим, о’кей?»

Ванюхину в очках, удобно разместившемуся в отцовском кабинете, по его заказу подносили и вываливали кучи сведений и деловой информации: банковские сводки, свежие новости с бирж, котировки акций, размещение ГКО с данными по процентным ставкам, сравнительный анализ курсов валют, контакты с партнерами, связи и расчеты с отраслевыми министерствами, налоговые отчисления одновременно с экземпляром налогового законодательства и еще многое другое из того, что он оперативно запрашивал. Компьютер на столе у него не выключался и не выходил из режима Интернета все время, пока он изучал состояние наследных дел. Макс, пристроив брата в начальственный кабинет, слинял через полчаса и больше в «Мамонте» не появлялся.

На четвертый день утром они появились оба.

— Значит, так, — сказал Айван, обращаясь к Дмитрию Валентиновичу, — необходимо срочно избавиться от всех ГКО, всю массу рублевых активов немедленно перевести в валюту: шестьдесят процентов в долларе ю эс эй, и по двадцать — в марке энд паундс, о’кей? Кредитные линии закрыть сегодня же и набрать как можно больше долгов в рублевом исчислении — столько, сколько получится набрать. Это все.

— Это все, дядь Дим, — охотно подтвердил распоряжение Максик. — Скажите кому надо, пусть закрывают и набирают, о’кей?

Дмитрий Валентинович хотел что-то сказать в ответ, но потрясенно промолчал и вышел из кабинета. Что-то подсказывало ему, что поиграл он в эти три дня с молодыми людьми не в свою игру, а во что-то другое, и не по его правилам.

— Вовремя я тебя нашел, — со скромной гордостью сообщил брату Айван. — Еще немного — и не успели бы.

— Чего? — не понял Макс. — Чего не успели бы?

— Подтверждения получить не успели бы практического теории хаоса, — ужасно довольный собой ответил Айван и, не дожидаясь следующего вопроса, попробовал несколько пояснить свои слова: — Видишь ли, хаос, как категория, продуцируется абсолютно детерминированными системами, без участия каких-либо случайностей. Но это в математике. А в жизни это означает, что к хаосу можно прийти, опираясь на посылки, отвечающие логике здравого смысла. И в этом случае, Макс, хаос — полная противоположность порядку. — Он вопросительно взглянул на двойника, пытаясь почувствовать обратную связь, и продолжил: — Сейчас поймешь. Ну, смотри, к примеру: ты заблудился в лесу, но не ищешь правильный путь, чтобы выйти обратно, а руководствуешься необходимостью других задач — не упасть духом, остаться гордым, верить в победу разума, но не делать с этой целью ничего, что поможет выбраться из леса, а наоборот, ты продираешься сквозь торнадо и циклон, сжав зубы от ненависти к американцам, например, или к людям вообще, или к себе самому — тут возможны варианты, В результате ты попадаешь в такое… э-э-э… — он помялся, — как это… эсс по-русски.

— Жопа! — быстро подсказал Макс, радуясь, что сумел хотя бы немного помочь в родственных изысканиях.

— Да, — тоже вспомнил забытое слово Айван и согласился, — в жопа попадаешь. В такой жопа, в какой весь Совьет Юнион попадал, когда мы уезжали в восемьдесят седьмом, о’кей?