Петер Ярош - Тысячелетняя пчела Страница 45

Двери резко распахнулись, и в гостиную вошли Юлиус Гадерпан и его жена Валика.

— Я рад, что вы так подружились, — лицо Гадерпана засияло, когда он протянул повеселевшему Валенту руку. — Так как оно, пан доктор, на родной земле, а? — добросердечно пошутил он.

— Ничего! — сказал Валент; повернувшись к пани Валике, он спокойно поклонился ей и прошептал: — Целую ручки! — и тут же мягко взял протянутую руку в слегка коснулся ее губами. Пани Валика зарделась и — только он отпустил руку — мгновенно спрятала ее за спину.

Прислуга принесла чай. Они расселись вокруг стола и за натянутым и безмерно скучным разговором, прихлебывая сладкую жидкость, украдкой переглядывались, ерзали и притворстврвали. Наконец, хозяину это надоело.

— Пойдем-ка в мой кабинет, Валент, — сказал Гадерпан и встал из-за стола. — Потолкуем серьезно, как мужчина с мужчиной!..

Только за ними затворились двери, как мать с дочерью обменялись довольными взглядами и обе тихо, с надеждой засмеялись в ладони.

— Ишь какого лоску набрался! — похвалила Валента пани Валика с удивлением. — Еще будем краснеть перед ним!

— Я его писать буду, — проронила увлеченно Гермина.

Мать и дочь снова обменялись многозначительными взглядами, обнялись и, пересев на диван, о чем-то потихоньку заговорили.

Гадерпан в своем кабинете открыл сначала бар.

— Коньяку? — обратился он к Валенту.

— Охотно!

Гадерпан поколебался: в какие бокалы налить

коньяку. Наконец выбрал самые большие, двухсотграмхмовые, и наполнил их верхом. Валент с удивлением наблюдал за ним. Гадерпан, заметив это, непринужденно засмеялся.

— По крайней мере не придется то и дело доливать, — сказал он, словно читая Валентовы мысли, и протянул ему коньяк. Чокнулись, отхлебнули.

— Сигарету? — Гадерпан приоткрыл крышку шкатулки слоновой кости.

Валент кивнул.

Оба закурили и наконец расположились у стола.

— Что в Праге делается? — спросил Гадернан.

— Шумно! — сказал Валент. — Оживленно! Все пришло в движение!

— Ловко подмечено! — с похвалой отозвался Гадерпан. — И здесь то же самое! Капитал вошел в силу, как никогда прежде, и если с толком им распорядиться, вырастет словно гриб после дождя, увеличится втрое, впятеро, вдесятеро! Я думал о тебе, Валент. Знаю сызмальства, доверяю. Теперь ты юрист, а это кое-что да значит. У меня капитал и опыт, у тебя знания. Опыт со временем придет. Так что нам прямой резон объединиться. Как я ни прикидывал, а лучше тебя не нашел. — Гадерпан помолчал немного, чокнулся с Валентом и выпил коньяк одним духом. — Дубильни в Микулаше невиданно разрослись. Нынешний хозяин предложил мне стать пайщиком будущей фабрики. Я дал согласие. В конце-то концов это двоюродный брат моей жены, я могу ему полностью доверять… И тебе хочу предложить войти в пай…

— Мне? — удивился Валент Пиханда и так стремительно поднялся, что чуть не опрокинул бокал с остатками коньяка. — У меня нет капитала! Вообще нет денег!

Гадерпан тихо засмеялся.

— Я одолжу тебе! — сказал он спокойно. — Вложишь пять тысяч — со временем к тебе вернутся двадцать пять, вложишь десять — вернутся пятьдесят! А это недурно для начала.

— А как же я отдам вам?

Гадерпан опять тихо засмеялся.

— Заработаешь — вернешь! А вдруг дело обернется так, что и возвращать не придется! — Гадерпан хохотнул во все горло. — Ну как, согласен?

— Трудно так сразу… Озадачили вы меня…

— Подумай, посоветуйся с отцом, а завтра скажешь!

— Хорошо, подумаю, — согласился Валент.

Они направились к дверям гостиной, но Гадерпан задержал Валента за руку.

— А как с работой? Место есть?

— На этой неделе поищу.

— Могу я тебе немного помочь?

— А каким образом?

— Иное знакомство дороже денег. Свояк у меня в Ружомберке, судья в седрии[80]. Послезавтра еду туда, могу спросить.

— Очень был бы вам признателен!

— Не за что, не за что. — Гадерпан похлопал Валента по плечу — тот застенчиво улыбнулся. — Сущая безделица! Люди же мы, христиане, соседи и добрые знакомцы. Как же не помочь? Мы обязаны понимать друг друга!

Они вошли в гостиную, обе женщины примолкли.

Спустя пять минут Валент снова обрел уверенность, разговор зашел о пражских театрах, мужской и женской моде; Юлиус Гадерпан слушал, скучливо зевая, и, наконец, вовсе уснул. Валент стал собираться. Гермина проводила его к входной двери, а потом немного и по темному саду. Сделав несколько шагов, прильнула к Валенту, крепко обняла его, тихо застонала.

— Ты меня не хочешь? — прошептала.

— Я этого не говорил!

— Так поцелуй же меня!

Он поцеловал ее в лоб, потом в губы. Она липла к нему, трясясь точно в ознобе.

На балкон вышла пани Валика; опершись о перила, она вглядывалась в темноту сада. Валент заметил ее.

— На нас смотрят! — сказал он.

— Кто? — вздрогнула Гермина.

— Твоя мать! Покойной ночи!

Она не ответила, сердито повернулась и торопливо засеменила прочь. Валент вышел на дорогу. Пока он шагал вдоль придомий, стало легче на душе. Недавнее чувство подавленности внезапно улетучилось, он охотно запел бы. Было десять часов, дома уже спали. Он зажег лампу в кухне, напился липового чаю. Кто-то тихо постучал.

— Войдите!

Двери отворились — на пороге стояла Ганка Коларова.

— Входи! — он двинулся к ней навстречу.

Она вошла в кухню.

Как только Валент закрыл дверь, Ганка тут же кинулась к нему, обняла, прильнула к нему всем телом: губами, глазами, руками и ногами, пальцами, волосами. Он отдавался ее прикосновениям, одурманенный горячим, благовонным дыханием, возбужденный биением ее сердца, крепким и чувственным телом, упругой грудью.

Сила и желание, наслаждение и боль, радость и страх вдруг овладели им. Он порывисто сжал девушку — ему на миг показалось, что она заполнила все его поры. Обжигающая радость разлилась по всем членам, нетерпеливая нега и сила смешались в неизъяснимой сладости, неистово забили через край. Два прекрасных тела, мужское и женское, опустились тихо на пол возле дверей. Мгновение спустя, когда женщина тихонечко и счастливо застонала, Валенту почудилось, будто светлая радость, наполнившая его, объяла всю живую землю.

— Желанный мой, я ждала тебя каждый вечер! — шептала она. — Я ждала тебя каждый день, каждое утро, каждый полдень. Думала о тебе, с каждой минутой любила тебя все больше. Всякую минуту хотела тебя… Ты никогда не посмеешь забыть свою Ганку!

Два тела, словно налитая спелая груша, катались от дверей к столу, от стола к горячей печке, коснулись ее на миг, но, не ощутив жара, перекатились под заиндевелое окно и там остановились, словно их одолело бессилие. Вдруг оба пронзительно вскрикнули, откуда-то изнутри, из недр тела, из горла вырвались тягучие страстные стоны. Клейкие и хмельные голоса крови и истома мышц доводили их до исступления. Запахи кожи, жгучего дыхания и сладостного слияния множились в ненасытных ноздрях. Обласканные прикосновениями, бушевали все частицы тела, пропитывались все ощущения, и в выкриках они снова загорались страстью.

Двери в комнату отворились, и в них, широко расставив ноги, застыла мать Ружена. Собиралась было вскрикнуть, но вовремя сдержалась. Краска кинулась в ее онемелое лицо, сквозь стиснутые губы с трудом продрался выдох, она даже прикрыла глаза. А когда их снова открыла, красивые тела возлюбленных, стоны, будто заклятья, и величавые движения покорили ее, опалили сжигающим жаром, наполнили счастьем, трепетом и красотой. Она отступила на шаг и, прежде чем снова тихо закрыть двери, шепнула, вздохнув:

— Ах дети, дети, разворотили ковры, опрокинули стулья!

Двери закрылись с легким скрипом.

Любовники на полу, всхлипнув, застыли.

Трудно расплетались пальцы. В побелевшие ногти поступала кровь. Красные пятна на коже исчезали, синея. Они сели, потом поднялись с пола. Оба плакали. И смеялись. Слезы по крупинкам вымывали изнутри глыбу счастья, клочья последней силы, ядрышки плодности. Они коснулись друг друга, чтобы превозмочь опьянение, и мир снова обрел свою явность.

— Мать видела нас, — сказал тихо Валент.

— Пускай!

— Не стыдно? — спросил Валент.

— Нет, я рада!

Они встали. С минуту стояли поодаль друг от друга, словно боялись новых прикосновений. А когда Валент уже протягивал руку — Ганка выскользнула в двери.

Он рванулся за ней, но перед его носом двери захлопнулись. Он налетел на них лбом и, замерев, приник всем телом. Словно опомнившись, он широко открыл глаза, потом смежил веки, до хруста напряг сильные мышцы и тихонько завсхлипывал. С какой бы яростью ударил он кулаком по старым дверям! Но он сдержался, словно не хотел напугать древоточца. И лишь соскользнув вниз, на пол, он опустил голову на колени и разрыдался.