Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2004) Страница 46

Не чужою волей, а судьбой.

Как глядят глаза в родные лица,

Как чего-то нет, кого-то жаль,

Почему зрачок не суетится,

Как поладят холод и пожар...

Меркнет взгляд. Но я хочу добраться

До всего, чем жизнь твоя полна,

Как бы ни была удалена

Искра звездного протуберанца

От поверхности глазного дна.

                           *      *

                              *

Не доверяй машине сердце.

Пером и пальцем озвучби

Все показанья страстотерпца.

А если можешь — помолчи.

Машина расставляет знаки

И обеззвучивает речь.

И если мыслишь ты инако,

Тебе инакость не сберечь.

Дай знать молчаньем несогласье

Суровой поступи эпох.

И сделай вид, что в одночасье

Ты испустил последний вздох.

И подчеркнет тогда машина

Молчанье красною чертой.

Как будто сделал ты ошибку

И не поставил запятой

На месте том, где запятая

Нужна, как истина святая.

                           *      *

                              *

Зачем-то изрыли площадь Манежную —

И так от парадов и танков усталую,

Служившую власти суровой при Брежневе,

Хрущеве и раньше еще, при Сталине.

Зачем-то испортили плоскость-формулу,

Знак равновесия мироздания.

Легко поддались страстишке тлетворной

Украшать фонарями места свидания.

Почему-то залезли вниз — в подземелье.

Возвели купола, запустили лифты.

И подземное царство в момент заимели

Новоявленные на час халифы.

Бедную речку под названьем Неглинная,

На своем веку нюхнувшую пороха,

В трубу запрятанную, хранившую тайну,

Что она не широкая и не длинная,

Снова пустили катиться поверху —

Наверное, с умыслом, не случайно.

Ее заселили животными разными —

Кони, медведи, к месту, не к месту.

Леда — непорочная и благообразная,

Но готовая отдаться Лебедю-Зевсу.

Думаю — гуляющим в назидание,

Чтобы знали — кому отдаваться выгодно,

Это великолепное изваяние

На берегу Неглинки воздвигнуто.

Утопаем в красотах на Манежной площади.

Чем глубже опускаемся, тем больше роскоши.

И вместо прежних идей победных

Торжествует ныне роскошь для бедных.

А если представить судьбу Манежа,

Надежды в голову приходят все реже.

Несколько лет он, пожалуй, выстоит.

Потом снесут, да и снова выстроят.

Но грот останется — это ясно:

Ломать — для кремлевской стены опасно.

Февраль 2004.

                           *      *

                              *

Вечная память вам, ушедшим от нас в печальные числа, —

Вам — Николай, тебе — Борис, тебе — Нина.

Тем, кто еще недавно дышал, мыслил,

Жизни ловил стрелу, хоть она и неуловима.

Кто говорил, мечтал, произносил молитву

И, наверное, думал о приближении срока,

Когда откроется дверь, заскрипит калитка

И каждый из нас окажется за порогом.

Этот порог, обозначенный по уставу

Как конец, а по Библии — как начало,

Что-то вроде зимнего ледостава

Или далекого лодочного причала.

Что-то вроде остановки транзитной,

Откуда можно и в Лету бухнуть,

И в далекое небо с разгону вонзиться

Или в море звездном притулиться в бухте.

Вот мы и не знаем — где вы, что вы?

Неужели только земля сырая?

А тот свет — лишь условный адрес почтовый

Вместо свежей зелени небесного рая?

Где же тогда эта вечная память? —

С вашим уходом сохраняется нами,

Но затем заглохнет в наших детях и внуках,

Оставаясь в наследстве, как на поруках.

И тогда ищи ее где-то около —

В траве и в песке, в небе и в поле.

В солнечном блике, в щепотке соли,

В полете ласточки, в крике сокола.

В крошке хлеба, в карандаше, в стекле,

Через которое чьи-то глаза глядели

(Предположим, в окно). И в дверной петле,

В календаре очередной недели.

В бытии не только друзей, но и всех людей, вещей, цветов и зверей

Сберегается вечная память.

Это память о вас. Ей не нужен блеск фонарей

И надгробный камень.

Февраль 2004.

                                  Памяти Военторга

Здесь дом стоял. На этаже четвертом

Я покупал себе рюкзак и кеды,

Крючки, грузила, атрибуты спорта

И орденские планки к Дню Победы.

Он назывался гордо — Военторгом.

Нешуточно — в стране, где вдовья память

О войнах двух живет почти веками,

Где помнит каждый ставень, каждый камень,

Где договор с минувшим не расторгнут,

Хоть заросли могилы лопухами.

Он кланялся Кремлю своей главой,

Склонял ее над домом Казакова

И над полуротондой угловой,

Построенной умело и толково.

Он был снаружи и внутри отделан

Со вкусом, по своим законам стиля.

И был хорош собой — душой и телом.

Его приезжие особенно любили.

Когда в цветущий век социализма

Они съезжались в главный город мира

За колбасою, мясом или сыром,

Им этот дом был раем и отчизной.

Увы. Снесен... Нет больше Военторга,

Расчищена площадка для фонтанов,

Для лимузинов, дансингов и оргий,

Для девочек, пивных и ресторанов.

Как быстро раскупается пространство,

Как лихо рубль раскалывает камень,

И распадается людское братство,

Скреплявшееся многими веками.

                           *      *

                              *

Хриплые голоса

Наполняют леса

И доносятся,

В избу просятся.

Всякая свиристель

Лезет ко мне в постель —

В жены целится,

Рядом стелится.

Полно! Я уже стар

И хотеть перестал,

И от века отстал.

Если б с кем переспал,

Так с женой бы уж,

Как законный муж.

Ты ж хитра и пошла,

Ты б подальше пошла

В лапы к лешему —

В тьму кромешную.

Я чужих не люблю

И один додремлю

До начала дня.

Я и сам добреду

И покой обрету

Там, где ждут меня.

Размышления над причинами революции в России

V

Простые русские люди отлично знали, что “матушка императрица” — немка, не живущая православной верой и меняющая любовников по первой прихоти, — повинна в убийстве двух законных русских монархов — внука Петра Великого, своего мужа Петра Федоровича и правнука царя Ивана Алексеевича — Ивана Антоновича, заколотого в 1764 году в Шлиссельбургской крепости. Ее амбициозные реформы гражданского управления мало трогали крестьян, а ярмо рабства тяготило их с каждым годом екатерининского царствования все больше. Понимая зыбкость своих прав на престол и непопулярность в простом народе, Екатерина искала поддержки “шляхетства”, а поддержка эта могла­ быть куплена, как до того Анной Иоанновной и Петром Федоровичем, только ценой дозволения дворянам, не служа государству, еще более порабощать “своих” крестьян для собственного благоденствия. Круг замкнулся. Усиливая дворян за счет крестьян, Екатерина отчуждала высший класс от низших и одновременно лишала дворян в глазах крестьян всякого доверия и нравственного авторитета.