Салман Рушди - Клоун Шалимар Страница 47

— Вам повезло, что она отправится вместе с вами. В драке она стоит пятерых мужчин.

Крыса громко расхохоталась.

— Ну ты даешь, милочка! — давясь от смеха, проговорила она. — Ничего себе рекомендация для девушки! Так что, Николо? Решишься ползти сквозь колючий кустарник через испанскую границу с девицей, которая задушила мужчину вот этими руками?

Ей было двадцать четыре, то есть на десять лет меньше, чем Максу, и она уже побывала замужем за марсельским бизнесменом Морисом Лиото. Через год после свадьбы его схватили и замучили в гестапо, пытаясь выяснить ее местопребывание. До и после свадьбы Пегги всегда говорила о нем как о самой большой любви в своей жизни. Она тогда ушла от погони на лыжах и неслась так стремительно, что преследователи не смогли схватить ее, несмотря на то что немцы задействовали авиацию. Один раз она спрыгнула с поезда на полном ходу. Однажды ее все-таки задержали, но в тюрьме она так убедительно сыграла под прованскую домохозяйку, что через четыре дня немцы ее отпустили, так и не заподозрив, что держали в руках Серую Крысу.

— Ненавижу войну, — сказала она тогда, во время их первой встречи, — но она идет, и от этого никуда не денешься. Не буду же я махать платочком вслед уходящим на фронт и вязать им теплые шапки?!

Переход удался. Он был тяжелым, много раз они были на волосок от смерти и спасение казалось просто чудом, но они прошли весь маршрут: Барселона, Мадрид, Лондон. Максу нередко казалось, что в глазах проводников за внешним бесстрастием он улавливает странную смесь зависти и осуждения. Их взгляды можно было воспринять двояко: «Вы спасаетесь, а мы не можем» или «Вы убегаете, а мы боремся». Однако Макс особенно над этим не задумывался, потому что к тому времени, когда их высадили на военном аэродроме в Нортхолте, он был уже по уши влюблен. Нортхолт продувал ледяной ветер, и типичный для Британских островов пробирающий до костей дождь тоже имел место. Оба закутанных беженца стояли посреди летного поля под холодной моросью. Франсуа Шарлеруа прибыл забрать охромевшего Макса, а безымянный офицер разведки встречал Крысу. Серая Крыса стала прощаться, но прежде чем они расстались, Макс успел спросить, можно ли будет увидеть ее еще. Это повергло ее в смущение, что выразилось в на удивление обычных для таких ситуаций симптомах: ярком румянце, залившем щеки, переминании с ножки на ножку, стиснутых руках и потоке обрывочных восклицаний, перемежающихся довольно глупыми смешками:

— Ой, ха-ха-ха! Вот уж не ожидала! Вы это серьезно? Вы и вправду… Знаете, мне бы не хотелось… Все это так непривычно… Хотя, уж если вы спрашиваете… Если вы так любезны, что… Боже, я так глупо себя веду… Ой, мамочки, ладно, я согласна.

После чего она наклонилась и неловко чмокнула его в щеку, при этом больно наступив на ногу.

Их первое свидание в гостинице на Пикадилли закончилось полным фиаско. Маргарет была сама не своя — с красными глазами, простуженная и вся в слезах. Канал «Пэт-лайн» прекратил существование. Предателем оказался человек, которому доверяли, — Пауль Коле (настоящее имя и звание — сержант Харольд Коул). Он оказался двойным агентом, известным как Дебодель, и выдал немцам всю марсельскую группу. Фанни Власто и Элизабет Хаденгест удалось скрыться, но Пэт О'Лири, он же Жерисс, был схвачен гестапо и отправлен в Дахау. Как ни удивительно, после пыток он остался жив, дожил до лучших дней и умер уже в обновленной Европе, для спасения которой столь много сделал. Жоржу Родоканаччи повезло меньше: через несколько месяцев после ареста он скончался в Бухенвальде.

— Я возвращаюсь обратно, — заявила Маргарет, яростно сморкаясь. — Возвращаюсь, как только получу разрешение.

Максу хотелось уговорить ее остаться, но он промолчал и лишь крепко сжал ее руки. Спустя три месяца она уехала. В ходе войны произошел перелом, изменилось и течение жизни Макса Офалса: неудержимо и неодолимо оно увлекло его к этой прелестной и вульгарной, бесстрашной и сексуально неразбуженной женщине; оно увлекло его и прочь от Франции, к Америке — из-за непредвиденной, граничившей с враждебностью личной неприязни, которую начал испытывать к нему генерал Шарль де Голль.

Той зимой Лондон напоминал израненное сердце. Раны, полученные в ходе вражеских налетов, бросались в глаза: сметенные с лица земли улицы, ополовиненные дома, возникшие пустыри и нехватка всего на свете. Не было самого необходимого. На улицах почти не видно было машин. Люди, однако, продолжали заниматься каждый своим делом, будто ничего не произошло, будто многим из них не приходилось спать на платформах подземки, обходясь без смены одежды, будто не мучили их мысли о благополучии отправленных в эвакуацию детей. Район Карлтон-Гарденз, где находилась штаб-квартира де Голля, почти не пострадал. Шарлеруа отвез Макса туда для встречи с генералом. В своем отделанном деревом кабинете де Голль стоял к нему в профиль на фоне окна и показался Максу карикатурой на самого себя.

— Ara, новоявленный гений, протеже Данжона, — произнес генерал не оборачиваясь. — Позвольте сказать вам следующее, месье: я всецело доверяю суждению своего друга-ректора. Ваши достижения и таланты впечатляют. Тем не менее идеи, содержащиеся в вашей работе, по большей части абсолютно несостоятельны. Что касается необходимости какой-либо общеевропейской организации, то, пожалуй, с этим еще можно согласиться: европейцам нужно будет позабыть прошлые обиды и примириться с Германией. Все остальные ваши предложения — это дикий бред, осуществить их значило бы добровольно сдаться на милость американцев и сменить прежнюю зависимость на новое рабство. Я этого не допущу.

Макс не проронил ни слова. Умолк и генерал. Шарлеруа взял Макса под локоть и повел к выходу. За ними еще не успела закрыться дверь, как по-прежнему стоявший у окна со сцепленными за спиной руками де Голль произнес:

— Знали бы они там, какие обломки спичек мне приходится пускать в дело, чтобы добиться для Франции свободы!

— Поймите, Рузвельт его в грош не ставит, — извиняющимся тоном сказал Шарлеруа, когда они уже были за дверью. — Да и Черчилль тоже не очень с ним считается. Даже в самом французском дипкорпусе есть много таких, кто не рекомендует сближаться с правительством де Голля. Рузвельт, будь его воля, давно избавился бы от генерала. Он скорее предпочел бы иметь дело с Жиро, например.

После этого Макс с генералом почти не встречался. Его определили в отдел пропаганды, где он сочинял листовки для оккупированных территорий и переводил различные документы с немецкого, считая часы и минуты в ожидании вечера, в ожидании прихода Крысы.

Потребности военной промышленности в металле лишили район Порчестер-Террас, как и весь Бейсуотер, традиционных для него перилец и калиточек, и он, подобно другим оставшимся без обычного убранства улицам Лондона, прикрывал наготу плотным зимним туманом. Макс поселился на нижнем этаже дома, принадлежавшего Мишелю Власто, брату Фанни Родоканаччи. Большая часть лестницы была уничтожена пожаром при попадании зажигательной бомбы, и в доме до сих пор стоял сильный запах гари. Во время подъемов и спусков приходилось идти, вжимаясь в стенку. Жизнь стала дырявой, стала книгой со скомканными, вырванными с корнем страницами. Экономка Власто, миссис Шанти Диккенс, женщина индийского происхождения, облаченная в длинный бесформенный плащ, большой берет и башмаки на шнурках и обладавшая таким неуемным аппетитом, что сжевывала даже слова, говорила:

— Не обращайт вниманий. Никого не убил, а это главн, ведь так? — Затем указывала на ведро с песком: — Это есть стоит на кажном вьетаже — в самом низе, и на первом вьетаже, и вигде. В случае чего.

У миссис Диккенс была изумительная память, и она цитировала наизусть все заметки уголовной хроники:

— Ён изрезал ёй на куски, сэр, прям ужасть! — рассказывала она со смаком. — Жуть, да? Может, есть да чаем запиваеть.

Крыса наведывалась к нему при всякой возможности, шла пешком через темный город, сквозь зеленоватый туман, следя за тем, чтобы луч фонарика падал только под ноги. В те вечера, когда она не приходила, Макс, укутавшись в пальто, сидел у слабенького электрообогревателя и проклинал судьбу. Депрессия, таившаяся в глубине сознания, выползала тогда на середину комнаты; холод и одиночество служили ей топливом. Измена, предательство стали в те времена расхожей монетой. Американцы не доверяли «Свободной Франции» де Голля, подозревая, что в ее ряды проникли предатели-вишисты, англичане отвечали тем, что засылали в штаб-квартиру на Карлтон-Гарденз своих собственных информаторов: Жорж Матье, Пауль Коле… Друг мог оказаться твоим убийцей, и чрезмерная доверчивость могла стоить жизни. А что это за жизнь без доверия и разве без него возможно испытать всю глубину радости общения? «Эту ущербность мы все унесем с собою в будущее, — думал Макс. — Недоверие. Постоянное ожидание, что тебя обманут, — это воронки от взрывов в сердце каждого из нас. Если выживем, я никогда не обману тебя, Крыска», — клялся он пустой комнате. И, разумеется, не сдержал клятву. Макс не убил ее. Просто в течение всей жизни пронзал ее сердце шпагами измен. Ну а потом появилась Бунньи Каул.