Салман Рушди - Клоун Шалимар Страница 48

Крыса наведывалась к нему при всякой возможности, шла пешком через темный город, сквозь зеленоватый туман, следя за тем, чтобы луч фонарика падал только под ноги. В те вечера, когда она не приходила, Макс, укутавшись в пальто, сидел у слабенького электрообогревателя и проклинал судьбу. Депрессия, таившаяся в глубине сознания, выползала тогда на середину комнаты; холод и одиночество служили ей топливом. Измена, предательство стали в те времена расхожей монетой. Американцы не доверяли «Свободной Франции» де Голля, подозревая, что в ее ряды проникли предатели-вишисты, англичане отвечали тем, что засылали в штаб-квартиру на Карлтон-Гарденз своих собственных информаторов: Жорж Матье, Пауль Коле… Друг мог оказаться твоим убийцей, и чрезмерная доверчивость могла стоить жизни. А что это за жизнь без доверия и разве без него возможно испытать всю глубину радости общения? «Эту ущербность мы все унесем с собою в будущее, — думал Макс. — Недоверие. Постоянное ожидание, что тебя обманут, — это воронки от взрывов в сердце каждого из нас. Если выживем, я никогда не обману тебя, Крыска», — клялся он пустой комнате. И, разумеется, не сдержал клятву. Макс не убил ее. Просто в течение всей жизни пронзал ее сердце шпагами измен. Ну а потом появилась Бунньи Каул.

Неприятная правда заключалась в том, что Маргарет Роудз, она же Пегги, была никудышной любовницей. «Это» не доставляло ей ни малейшего наслаждения. Ее воспитало Сопротивление, и она не имела понятия о радостях самоотдачи. Макс был терпеливым учителем и пытался, избегая назидательного тона, обучить ее; через какое-то время ему стало казаться, что она старается что-то воспринять, но у нее не хватало терпения. Ей хотелось одного — чтобы «это» окончилось возможно быстрее и они могли бы болтать, прижавшись друг к другу, — словом, будучи обнаженными, вести себя так, как люди одетые, то есть не как любовники, а просто как друзья. По ее собственному признанию, у нее всегда было «пониженное либидо», как она выразилась. Она уверяла, однако, что любит его. Той зимой в полуподвальном этаже, стискивая его в своих объятиях под шотландскими пледами, она уверяла его, что еще никогда не была так счастлива, что теперь даже стала бояться смерти. Она также призналась, что не может иметь детей.

— Слушай, для тебя это неважно? — спросила она. — Или — всё, конец связи? Потому как многие так бы и поступили. Для них — если нет бобиков, значит, все их причиндалы — псу под хвост, ха-ха-ха!

Он и сам удивился, когда вполне искренне ответил, что для него это не имеет значения.

— Ну и ладно, счастливая ты моя денежка! Давай сменим тему, идет? Помнишь парня, который встретил меня на аэродроме? Пупсик из разведотдела М-19? Он хочет перекинуться с тобой парой слов. Я только передаточное звено. Поступай как хочешь. А встречу я могу устроить.

Неделей позже эта встреча состоялась в отеле «Метрополь» на Нортумберленд-авеню. Офицера «Интеллидженс сервис» звали Нив.

— Меня тоже переправляли через «Пэт-лайн», так что мы в некотором роде однокашники, — сказал, представляясь, англичанин.

Макс в этот момент думал о том, как тепло тут у них в «Метрополе», о том, что ради одного этого, вероятно, можно согласиться на что угодно. Отклонил бы он предложение Нива в тот день, если бы они встретились не там, а в промозглой комнате, продуваемой холодным ветром? Неужели он пал так низко?..

— Короче, мы хотим видеть вас у себя на борту, — заключил тем временем Нив свою речь. — Это, разумеется, не значит, что вам надо совершить прыжок сию же минуту. Я понимаю, это все же важное решение. Вам требуется время, даю вам пять минут, даже десять.

Едва услышав его предложение, Макс сразу решил не отказываться. Англичанин, имеющий все полномочия и наверняка заручившийся одобрением американцев, пожелал «видеть его на борту». Его концепция, по выражению Нива, была «самое то», и мировое сообщество «созрело для нее», а закоснелый генерал — нет. Немцы так и так войну проигрывают. Основа будущего мира будет закладываться в Нью-Хемпшире через три недели, в июле, в местечке под названием Бреттон-Вудз. Там соберутся представители более чем сорока государств, там будут и «буффоны», и «твердолобые», и «мечтатели». Их задачей станет определение форм послевоенного восстановления Европы, решение проблем колебания валют и выработка приоритетов в торговых отношениях. Максимилиану Офалсу предложено сыграть «роль ключевой фигуры» в решении этих задач.

Для него заготовлено почетное место в одном из университетов — скорее всего, в Колумбийском — и место научного сотрудника в Оксбридже. «Рукопожатие через океан, и вы из тех парней, которым предстоит его осуществлять. Вам не придется играть роль одного из делегатов. Вы нам нужны для того, чтобы организовать рабочие группы, чтобы провести глубокое исследование ситуации, чтобы построить системы взаимоотношений, которые будут работать».

Итак, на его глазах предстояло родиться новому миру, и ему предлагали стать повивальной бабкой этого мира, его восприемником. Вместо слабака Парижа, вместо эфемерного карточного домика старушки Европы ему предоставляли возможность построить железобетонный небоскреб Нового мира.

— Мне не нужно времени на раздумье, — сказал Макс. — Считайте, что мы договорились.

У него было такое чувство, что он получил и принял предложение вступить в брак, предложение от неожиданной, но крайне завидной невесты. Он сознавал, что Франция — девица одного с ним происхождения и крови, Франция, с которой он был обручен со дня появления на свет, — никогда не простит ему, что он сбежал от нее прямо из-под венца. Что Шарль де Голль не простит — это уж точно. Ночью, лежа с Пегги Роудз в постели на перекошенном полу своего полуподвального жилья на Порчестер-Террас, он и сам сделал предложение:

— Ты согласна выйти за меня, Крыска? — спросил он.

— Ой-ой-ой, подпольщик ты мой, ой, конечно, да-да! — был ответ.

С Нивом он встретился еще раз. Это было в начале восьмидесятых. Тогда Макс Офалс уже служил в разведке, в то время как офицер Нив стал членом парламента и ближайшим доверенным лицом премьер-министра Маргарет Тэтчер. Сидя на террасе Вестминстерского дворца, они выпили и вспомнили старые времена. Вскоре после этого Эри Нив был разорван на куски бомбой-ловушкой, установленной ИРА, в тот момент, когда выезжал с парковки у Торговой палаты.

Предательству не было конца. Уцелеешь один раз, ну так тебя достанут в следующий. Магический круг насилия не был разорван. Возможно, это эндемичное явление, присущее именно человеческому бытию. Быть может, насилие показывало, чего мы добиваемся, или просто в неприкрытой форме являло нам то, что мы делаем.

В апреле сорок четвертого Серую Крысу сбросили на парашюте в Овернь. Там ей предстояло наладить связь между разрозненными группами местных партизан-маки и направить их в те места, где почти ежедневно для них сбрасывали с самолетов оружие и боеприпасы. Далее ее задачей было объединить их для консолидированного выступления, которое должно было совпасть по времени с высадкой войск в Нормандии. В процессе подготовки она организовала нападение на штаб-квартиру гестапо в Монлюсоне и на оружейный завод. Потом настало время «Ч» — шестое июня, и она оставалась на боевом посту и сражалась в рядах МУРа — организации, для которой наконец-то пришел долгожданный час отмщения. В конце июня, когда Макс Офалс собирался отбыть на конференцию в Бреттон-Вудз, он не имел представления, жива Пегги или уже мертва. Как он и опасался, по указанию генерала в штаб-квартире к нему стали относиться как к парии, почти как к перебежчику. Ему так и не простили вероломства, поэтому доступ к любой информации был для него закрыт. В конце концов информацию он все же получил. Ему позвонила миссис Шанти Диккенс:

— Сэр, вы слушает, сэр? Я говорю с господин Максом, да? Слава Господу, сэр! Письмо! Письмо от миссис Макс! Я открыть, ладно? Хокей, сэр, с ней всё хокей! Ур-ра! Она есть любить вас, сэр! Она спрашивай, где вас черти носят — хокей? Всё, пока, сэр, ур-ра!

Двадцать шестого августа, на следующий день после освобождения Парижа, генерал де Голль прошагал по Елисейским Полям вместе с представителями движения «Свободная Франция» и участниками Сопротивления. В рядах французов в тот день шла одна англичанка. А двадцать седьмого миссис Макс, она же Маргарет Роудз, она же Серая Крыса, уже летела в Нью-Йорк, и Офалсы начали строить в Америке свою семейную жизнь.

Почти двадцать один год спустя, в ночь перед вылетом вместе с мужем в Нью-Дели, миссис Маргарет Роудз-Офалс приснилось, что в Индии после двадцати лет бесплодия она наконец забеременела и родила прелестного пушистого ребенка с длинным хвостиком колечком. Почему-то она не смогла заставить себя полюбить это существо, а когда дала ему грудь, оно больно укусило ее за сосок. Это была девочка, и хотя друзья пугались, когда видели, как Маргарет баюкает крысенка, ее это ничуть не волновало. Ведь она и сама была когда-то Крысой, но в конце концов вполне очеловечилась — ведь так? Теперь она регулярно мыла голову, носила нарядную одежду, почти никогда не морщила нос, не рылась в помойках — вообще оставила все крысиные повадки. Наверняка то же самое произойдет и с ее малышкой, с ее Крыской. И теперь она стала матерью, и если будет вести себя так, будто любит свою Рэтетту[22], то и любовь прильет к сердцу сама собою, это всего лишь вопрос времени. Ведь бывают же у некоторых рожениц сложности с молоком — так? Какое-то время у них не вырабатывается молоко, то же самое у нее происходит и с любовью. Тем более, что роды у нее поздние, ей уже за сорок, и в этом возрасте возникновение каких-либо проблем вполне предсказуемо. Ничего, это пройдет. «Рэтетта, милая Рэтетта, не сыскать тебя краше, обойди хоть полсвета!» — напевала она во сне.