Алекс Тарн - Боснийская спираль (Они всегда возвращаются) Страница 48

Теперь он мог различить все необходимые детали. Майк выпрыгнул из джипа и что-то вполне по-дружески втолковывал сопровождавшему их ханджару, похлопывая его по плечу. Ханджар кивал, неловко улыбаясь. Энджи стояла рядом. Ее бледность показалась Кольке неестественной, но, возможно, следовало списать этот эффект на освещение или на цветовые искажения, вносимые оптикой на таком расстоянии. Потом часовой распрощался наконец с Майком и, получив прощальный шлепок по спине, зашагал назад к воротам. Видимо, кто-то вышел им навстречу на порог штабного барака — судя по тому, как Энджи повернула голову, будто реагируя на чей-то голос. Колька же, в отличие от нее, не должен был терять из виду Майка и потому ружьем не вертел, а сосредоточенно ждал условного сигнала.

Майк сначала смотрел вслед уходящему часовому, потом обернулся — очевидно, в ответ на зов Энджи, широко улыбнулся и взялся за мочку уха.

— Саша, начали! — громко скомандовал Колька. Он быстро перевел перекрестие прицела на дальний левый угол, где между вышкой и крайним бараком располагалась цистерна с соляркой, а рядом с нею — небольшая батарея бочек и канистр. Колька немного поводил прицелом, выбирая наиболее перспективный бочонок, покрепче прижался к прикладу и плавно нажал на спусковой крючок. Ответная реакция винтовки была существенно менее деликатной: зверски толкнув Кольку в плечо, она изрыгнула длинный шлейф огня, такой сильный, что Саша, хотя и предупрежденный заранее, остолбенел, разом забыв о своих обязанностях заряжающего.

Колькин двенадцатиэтажный мат вывел его из оцепенения.

— Где ты, сволочь?!! Падла-сука!! Давай патрон! Быстро!! — ревел Колька. — Зажигательный!.. Отставить! Обычный!

В итоге задержка оказалась даже кстати, поскольку поначалу Колька собирался потратить на склад горючего еще один зажигательный патрон — просто на всякий случай, если, к примеру, первый бочонок окажется пуст или не оправдает возлагаемых на него надежд каким-либо другим образом. Но бочонок не подкачал. Мощный огненный столб взвился над долиной. В ошалевший ночной воздух взлетели обломки лопнувшей цистерны, и река огня хлынула на ханджарский лагерь. Ближний барак сразу же вспыхнул, как факел; горела и угловая вышка.

Но Кольке было не до изучения деталей: четыре оставшиеся вышки требовали неотложного внимания. Необходимо было покончить с караульными, прежде чем они поймут, откуда ведется стрельба по лагерю, поскольку состязание с крупнокалиберными пулеметами, да еще и сидя при этом на кончике торчащего посреди долины пальца, вовсе не входило в Колькины планы. Теперь все решала быстрота. На две первые вышки у него ушло ровно четыре выстрела — благо Саша не мешкал. Последняя угловая отняла неоправданно много времени: сняв одного ханджара, он долго не мог найти второго, безрезультатно водя крестиком прицела вокруг пулеметного хобота, пока наконец не обнаружил пропавшего караульного совсем в другом месте, рядом с палатками, — бедняга просто сбежал с поста.

Колька перевел прицел на последнюю оставшуюся вышку в середине дальней длинной стороны и понял, что опоздал. Его обнаружили — странно, что только сейчас, потому что проклятая RT-20 плевалась огнем, что твой Змей Горыныч. Видимо, со стороны при беглой стрельбе минарет напоминал факел. Прожектор с уцелевшей вышки уперся прямо в колькины глаза и ослепил его.

— Саша! — крикнул Колька. — Вниз!

Он схватил товарища за рукав и рванулся к лестнице, под прикрытие стены. Вовремя! Они едва успели спрятаться от града пуль и каменной крошки, заполнивших, казалось, каждый сантиметр минаретной площадки. У подножия лестницы Колька остановился, прислушиваясь к барабанной дроби обстрела там, наверху.

— Во дают! — сказал он, удивленно качая головой. — По своему же храму лупят! Ну ничего святого у этих басурманов… Поехали, Сашок. Здесь мы свое отработали. Развяжи деда, а я пока затарюсь.

— А винтовка? — напомнил Саша, указывая вверх.

— Какая винтовка? — снова удивился Колька. — Теперь там, брат, ничего целого не осталось — ни винтовки, ни пулемета, ни витражей. А кто виноват? Кто после самого первого выстрела клювом щелкал вместо того, чтобы заряжать? Мне, может, этих трех секунд и не хватило на последнюю вышечку… Стыдно, а? Ничего, наш кацо о ней позаботится…

Как бы в подтверждение его слов, едва они вышли на улицу, со стороны лагеря донесся взрыв, и обстрел прекратился; одновременно погас и направленный на минарет прожектор. Колька споро рассовал по карманам рожки от автомата и гранаты. Через минуту они уже неслись на джипе в направлении горящего ханджарского лагеря.

Она сразу узнала это место и эти ворота. Тогда ее тоже привезли сюда на джипе, только на заднем сиденье, еле живую от страха, придавленную вонючей тушей Мирсада к жестким ребрам патронных ящиков, в расстегнутом полушубке и одежде, разорванной его грубыми нетерпеливыми лапами с черной грязью под ногтями, с обнаженной грудью, обслюнявленной его жирным поганым ртом. Тогда джип тоже остановился здесь, на этом же самом квадратном метре, и часовой, выглянув из этой же самой будки, прокричал что-то веселое насчет «свежего мяса» перед тем, как настежь распахнуть эти же самые ворота, ворота ада.

— Энджи, — предостерегающе повторил Берл. — Мы приехали. Улыбайся.

— Это он, — шепнула она, уставившись расширившимися зрачками на вышедшего из будки часового. — Это он.

— Кто?

— Мирсад.

— Глупости! — прикрикнул на нее Берл. — Мирсад мертв. Я убил его. Этот парень ниже Мирсада на две головы. Возьми себя в руки и прекрати истерику. Дыши глубоко… еще глубже… еще… Выходи, быстро!

Он перегнулся через Энджи, открыл дверцу и почти выпихнул ее наружу. Глубоко вдохнув, она задержала в легких воздух и подняла глаза на часового. Ханджар за воротами и впрямь был каким-то недомерком. И как это она могла так ошибиться? Надо взять себя в руки, просто взять себя в руки. Голова кружилась от слишком глубоких вдохов, и Энджи ухватилась за дверцу, чтобы не упасть. Берл, обойдя джип, подхватил ее под руку и повел к воротам.

Продолжая улыбаться, он подошел вплотную к проволоке и сказал по-немецки:

— Миротворческие силы. Из Сараево. Я — капитан Шолль, к коменданту лагеря. Срочно. Важная информация.

Караульный непонимающе покачал головой. Берл нетерпеливо обернулся к Энджи и толкнул ее в бок. Энджи послушно перевела.

— И побыстрей! — добавил Берл начальственных ноток. Энджи снова перевела. Ханджар в будке убрал автомат и взялся за телефон.

— Тебе плохо? Хочешь воды? — спросил часовой сочувственно. Энджи слабо улыбнулась. Вполне симпатичный парень… И что это на нее накатило?

— Предлагает мне воды, — перевела она Берлу. — Неужели я такая бледная?

— Страшнее смерти, — благожелательно заверил Берл. — Дыши поглубже, тогда, может, выживешь.

Повернувшись к ханджару и указывая на Энджи, он изобразил нехитрую пантомиму на тему «девушку укачало в дороге». Часовой понимающе засмеялся. Его напарник в будке положил трубку и приглашающе махнул рукой.

Когда Берл въехал в ворота, часовой вскочил на подножку джипа.

— Он покажет дорогу, — перевела Энджи.

— Надо же… — удивился Берл. — Какие они тут, оказывается, любезные. Прямо ресторан с метрдотелем. Что с тобой? Эй! Опять?

— Нет-нет, ничего… — успокоила его Энджи. — Это я так, не обращай внимания…

Но на нее и в самом деле снова накатило. Рука ханджара на дверце джипа вдруг показалась ей мирсадовой лапой, и Энджи усилием воли заставила себя смотреть в сторону. «Прекрати немедленно, — приказала она самой себе. — Ты так все испортишь. Это всего лишь наваждение, помни… наваждение.» Но наваждение не отпускало. Оно накатывало волнами, раз за разом возвращая Энджи в те невозможные, нечеловеческие дни, наполняя ее ужасом и отвращением.

Они остановились у самого входа в штабной барак.

— Вообще-то здесь нельзя стоять, — сказал часовой. — Но она так плохо себя чувствует…

Энджи перевела. Берл дружески похлопал парня по спине.

— Скажи ему, что мы ненадолго. Пару минуток и назад.

— Нет проблем, — кивнул ханджар. — Вот и командир. Вам срочно необходим кофе, поверьте. Ну я пошел.

Он приветливо помахал рукой, получил от Берла прощальный шлепок по спине и зашагал через плац к будке. Энджи повернулась к входу в барак и оцепенела. На нее, ухмыляясь знакомой ухмылкой, смотрел Мирсад. Он стоял прямо в дверях, живой и здоровый, в точности такой же, как тогда, широко расставив крепкие ноги в армейских ботинках, держась за пояс одной волосатой рукой и запустив пятерню второй в сальную бороду.

«Это наваждение,» — твердо сказала себе Энджи.

Ага, как же… наваждение… Тогда она тоже сначала говорила себе: это сон, это наваждение, такого просто не может быть… Не может? — Еще как может!