Елена Сазанович - Перевёрнутый мир Страница 48

— Зачем тебе это нужно, Вика? — спросил я тихо и покорно, как в кабинете директора школы. — У тебя преуспевающий банк, ты входишь в совет его директоров, у тебя наверняка рядом есть достойные мужчины.

— Действительно, зачем? — Вика пожала равнодушно плечами. — Я подумаю над этим вопросом.

Тогда я еще не понимал, что Вика просто любила. И пыталась спасти. Потому что любила. У Ростика было много женщин, готовых его любить и спасать.

— Я приму ванну, — сказал я и босиком зашаркал по паркетному полу.

— Странно, — невзначай заметила Вика. — Ты без тапочек вообще не мог ходить. Тебя так раздражало, когда люди ходят босиком.

Я громко зевнул, растягивая время на ответ.

— Меня и теперь раздражает. Просто хочу привыкнуть к своему раздражению. Ты не против?

Вика недоуменно пожала плечам и стала поливать цветы, точнее — спасать от высыхания. Похоже, она мало знала своего мужа. И похоже, он ее не так уж и любил.

Из ванной комнаты я вышел бодрый и свежий, старательно вытираясь махровым полотенцем. И заметил на себе пристальный взгляд Вики. Я смутился.

— Как ты собираешься жить, Вика? В этом доме, в одной квартире со мной? — решительно спросил я.

Я уже знал женщин и поэтому решил предостеречь Вику, если она посягнет на мою независимость.

Вика была женщиной деловой и очень умной. Поэтому все выглядело довольно просто.

— Как жить? — Она ехидно усмехнулась. — Как живут муж и жена. Как в основном живут.

Я не знал, как живут муж и жена, поскольку ни разу не был женат.

— И как они в основном живут? — с тревогой поинтересовался я.

— Они просто живут в одном доме. Жить в одном доме — не обязательно любить, вот доверять — желательно, еще лучше — научиться понимать друг друга. Но главное… Это жить в одном доме.

Мы стали жить в одном доме. И я еще не знал, насколько Вика полна решимости меня спасти…

А в это время справедливые коллеги поспешили бросить мне в лицо свое праведное презрение. Кто-то перестал со мной здороваться, кто-то прятал глаза при вынужденной беседе. А кто-то даже находил смелость высказаться типа:

— Как жаль бедную девушку. Совсем молоденькая была. А как талантлива! И как тебя любила…

В этом месте повисала многозначительная пауза, и новоявленный поклонник Любаши, с которой он в жизни и словом не перемолвился, спешил смыться. Наверняка будучи уверенным, что нанес мне рану прямо в сердце. Мое сердце молчало. И не корчилось от раны. Оно отлично усвоило, что теперь пришел его черед расплачиваться за славу. Моему сердцу нужно было выдержать.

Я ни строчки не прочитал из той липкой грязи, что вдруг обрушилась на меня. Но охотников пересказать статьи в мельчайших подробностях оказалось предостаточно. Конечно, мне в лицо не бросали обвинения, что это я схватил Любашу и затолкал ей в рот пригоршню сильных транквилизаторов. Но выяснилось, что я, ее самый близкий (как оказалось) человек, бросил девушку в труднейший период жизни. И не просто бросил… Тот, которого она, как оказалось, любила всю жизнь… В общем, все вдруг запричитали о безвременно закончившейся жизни, о безнадежно загубленном таланте — и все по вине какого-то сомнительного донжуана.

И я вспомнил, как Лютик меня предупредил: не связывайся с отверженными, вскоре сам окажешься в их рядах. Лютик имел большой опыт в инквизиторском деле. Хотя наверняка состоял там на должности мелкого интригана. Тем не менее его прогнозы оправдывались.

Но я не страдал от ран, нанесенных предательскими ударами. Мое сердце тихо и молча жалело Любашу. Я ничем не мог ей помочь. Единственным достойным поступком в ее память стать визит к Лютику. Чтобы откровенно плюнуть в его сытую рожу. Нет, не просто плюнуть, а врезать по морде так, чтобы он долго не смог очухаться. Раны в сердце, подлые, исподтишка, я наносить не умел. Может быть, еще просто не научился.

Первым делом я позвонил Люциану и тоном, не терпящим возражения, заявил, что категорически отказываюсь с ним работать.

— Может быть, Ростя, стоит поговорить об этом с глазу на глаз? — приторно-ласково прошипел в трубку Лютик.

— Стоит, с глазу на глаз, еще как стоит.

Вика молча слушала наш телефонный краткий разговор. И дружески положила руку на мое плечо в знак поддержки.

— Это давно нужно было сделать, Слава, — как всегда нравоучительно заметила она. — Я всегда говорила, что кино погубит тебя. Как не раз уже губило. И единственный выход — уйти оттуда.

— И куда, если не секрет? — Я поднял на нее уставший побитый взгляд.

Вика развела руками.

— Столько кругом жизни. А ты все цепляешься за иллюзию. Ты должен повзрослеть, Слава.

Я вдруг отчетливо понял, что для настоящего Ростика она была не столько женой, сколько матерью. И ее это устраивало, чего нельзя было сказать о Неглинове.

— Послушай моего совета, Слава. Я еще никогда плохого совета не давала и всегда попадала в точку. Тебе это отлично известно. Уходи из кино.

— А не проще ли уйти к другому режиссеру?

Вика невесело усмехнулась и провела ладонью по длинным смоляным волосам. И сощурила узкие восточные глаза. Она была красавица, Вика. Но Ростик, видимо, предпочитал славянский тип.

— К другому режиссеру… Проще, наверное, но разве это выход? Так ли мало среди режиссеров тех же Лютиков? А где гарантия, что другие будут другими?

— Гарантии ни в чем нет, Вика. Даже в твоем преуспевающем банке. Но всегда есть шанс. И я им воспользуюсь.

Вика села на плюшевый диван, забросила ногу за ногу и закурила, не отводя от меня своих черных восточных глаз.

— Как все же мы с тобой долго не жили вместе. Я уже стала тебя забывать.

— Это хорошо или плохо?

— Не знаю, но в одном я ошиблась — ты взрослеешь, Слава. Раньше бы ты побежал к Лютику на поклон. И вряд ли смерть Любаши тебя остановила. Теперь ты хотя бы пытаешься отыскать более честный выход.

— А еще я однажды умирал, если ты не забыла. И уже только поэтому поступать так, как раньше, — невозможно.

Вика аккуратно затушила окурок в черной фарфоровой пепельнице. Встала, отряхнула костюм, словно на плюшевом диване было много пыли, и взяла дипломат.

— Ну что ж. Поступай как знаешь. Но в итоге ты вернешься. К моему решению. Но, конечно, не ко мне. — Она вызывающе встряхнула черными блестящими волосами.

И мне на миг показалось, что она больше всего в жизни хотела, чтобы я ответил: «А почему бы и не к тебе, Вика?» Но я промолчал.

А потом в течение первой половины дня я обзванивал всех знакомых и полузнакомых режиссеров и продюсеров, даже вспомнил о Песочном. Разъяснял, насколько позволяло красноречие, какой я великий актер и как меня уважает заграничная пресса. И везде слышал вежливый и сухой отказ: в таких, как я, типажах, не нуждаются. А кто-то даже не преминул ехидно заметить, что читали обо мне совсем другие отзывы. Позже, в течение второй половины дня, я настойчиво обивал пороги киностудий, даже приходил со своими плакатами, с которых супермен Ростик с сигарой в зубах, в широкополой черной шляпе, белом костюме и серебряном галстуке, улыбался голливудской улыбкой. Наступив на горло собственной песне, я захватил все хвалебные статьи, которые взахлеб кричали, что я гениальный актер и мой дебют обязательно положит начало золотой эры отечественного кинематографа. Мне разве что хватило совести не заявить, что я красивее Алена Делона и происхожу не иначе как из рода Романовых.

На порогах студий, в кабинетах и павильонах при моем появлении воцарялось молчание. Никто не бросался к гениальному артисту с распростертыми объятиями, никто не забрасывал меня цветами и комплиментами, не жаждал автографа и не умолял удостоить чести сыграть в том или ином кинофильме. Я окончательно проиграл. Сердце все же заныло от нанесенной раны. И уже меньше плакало по Любаше.

Мимо меня пролетела Бина. Как всегда, бесцветное и серое ее личико выглядело проигрышно на фоне ярких тряпок, в которые она была разодета. И все же она не выдержала, остановилась. Она не могла упустить возможность дать оплеуху своему бывшему возлюбленному.

— Ну что, Неглинов, говорила тебе, что любить нужно только одну женщину. Только одна была способна показать тебе рай. И тебе ее даже не пришлось искать. Она была перед твоими близорукими глазами. Остальные были способны лишь затянуть тебя в ад. А там пустота, одиночество и боль. Бесконечная, бесконечная боль… Ты мне ноги должен был целовать за то, что тебе сделали одолжение и дали роль в нашем фильме.

— Ты знаешь, Бина, если бы мне пришлось выбирать… Я бы, наверное, и теперь предпочел ад. Если рай такой, каким ты его видишь. А насчет ног… Ноги пусть тебе целует Песочный. Пока не рассыплется окончательно. Хотя… По идее, это ты должна ему кланяться и молиться за его здравие. Без него тебе не видать ни ада, ни рая. Жаль, что ты до сих пор это не поняла…