Елена Сазанович - Перевёрнутый мир Страница 49

Я резко развернулся и пошел прочь, все быстрее, быстрее. Мне хотелось оказаться на свежем воздухе. Сердце мое тарахтело. Оно уже плохо справлялось с работой. Оно рвалось на улицу, на свежий воздух. И там, прямо у двери я столкнулся с Лидой. Похоже, все женщины мира сегодня сговорились доконать меня. Это не удалось ни режиссерам, ни продюсерам, ни директорам, зато было под силу им.

Стандартная топ-модель стояла напротив меня, уперев одну руку в бок, а другой держа сигарету. Где-то вдалеке крутился Подлеев, не решаясь ко мне подойти. Я вдруг заметил, насколько он похож на Эдика. Удивительно, но участь Лиды, похоже, предрешена. Ей выпал такой крест — всю свою жизнь проводить с Эдиками, которые липли к ней, как мухи на мед. И она этот крест несла достойно. Впрочем, я был уверен, что в прошлом Подлеев был таким же мальчиком из рекламы. Лида вновь сделала свой выбор. Правда, теперь он дорого стоил. Фильма еще не существовало в природе, но о нем уже столько писали и говорили, что казалось, все «Оскары» мира дерутся за право принадлежать Подлееву.

— Н-да, Ростик, — Лида дыхнула мне в лицо сладковатым сигаретным дымом. — Хорошая была девушка Люба. Правда, слегка простовата. Но у каждого свой вкус. У Горлеева вкус подороже.

Я смотрел на эту холодную разукрашенную куклу бессмысленным взглядом, и мне казалось, что мое сердце уже просто не бьется. Боже мой, что же это происходит? Мертва хорошая девушка, и никому нет до этого дела. Более того, они ни капли не чувствуют ни чужого горя, ни своей вины. Ведь эта топ-моделька безжалостно отпихнула Любашу, заняв ее место не без помощи Лютика, а потом они вместе с Подлеевым устроили публичную казнь. Которую Любаша уже не смогла пережить… Я смотрел бессмысленным взглядом на этот топ-стандарт и думал — такие, как она (или как Бина), выдержали бы все. Но с ними подобное не могло случиться. Они не ведут откровенную войну, какую вела Любаша, пусть неправильную, пусть наивную, пусть некрасивую, пытаясь ошибочными импульсивными поступками добиться цели. Нет, эти никогда себя не казнят. Потому что это они стреляют в спину и уже раненых добивают на месте.

И неужели это — я, вернее, тот парень по имени Даник, сильный и здоровый, всю свою жизнь живущий среди птиц и зверей, среди лугов и могучих деревьев, под порывами ветра и солнечными лучами, в один день смог предать свой свободный, мужественный мир, где был так счастлив?! Где цвела под окном сирень, и громко лаял Чижик под скрип открывающейся калитки. Вдруг кто-то придет? Я уже давно никого не жду. Ко мне уже никто не придет. Все мои друзья, все мое солнце, весь мой лес, весь мой ветер остались там. Вспоминают ли они обо мне? Вряд ли. Предателей долго не помнят. Их имена вычеркивают из списка памяти. Их имена разносит ветер по миру, как прах неизвестных погибших. У меня другое теперь имя. Имя, которое я невзлюбил сразу. Но с которым жил, которое мне дало много денег и славы. Много ударов и боли. И главное — бесконечное, бесконечное одиночество. В чем-то Бина оказалась права. Я жил в аду.

Я плохо слышал, что так долго и торопливо доказывала мне Лида, небрежно пуская сигаретный дым в лицо. Это ради нее когда-то я оказался в большом городе. Но как ни странно, ее не винил. Потому что не мог винить любовь. Ведь я любил тогда по-настоящему.

Все дело было во мне. Просто захотелось испытать другой жизни. И теперь я испытываю ее сполна. Лида не виновата. К тому же она внучка Марианны Кирилловны, моей дорогой костюмерши, тело которой похоронено здесь, а душа… Душа там, где похоронил ее я и где у могилы растет молоденький кустик сирени. Прости меня, Марианна Кирилловна. Я даже не могу поговорить с тобой, пожаловаться тебе. Ты так далеко от меня. Ты на моей родине, куда мне уже нет возврата. И не вини свою внучку. Она не хуже и не лучше людей этой профессии. Она просто такая. И мне ее даже жаль. Вряд ли ее участь станет счастливой. Ведь ее всегда будут окружать Эдики.

— Глупый ты, Ростя, — наконец услышал я отчетливо голос Лиды. — И зачем ты связался с Любашей? Сразу было видно, что она опасна. Слишком уж беспечно и легко жила. Такие, как она, так же беспечно и легко накладывают на себя руки. Просто у них отсутствует адекватное отношение к жизни. Им все кажется понарошку. И кино они путают с жизнью… Вот она все и перепутала. А ты оказался в это втянут по уши. Мне тебя даже жаль.

Мне хотелось ответить, что это мне жаль ее, потому что за ее спиной маячил Подлеев, близнец всех Эдиков, вместе взятых. Эдики «Оскаров» не получают. Но я вновь вспомнил Марианну Кирилловну, мне не хотелось обижать ее внучку.

— Помнишь, Лида, тот портрет в золотой раме, у тебя на столе?

— Бабульки моей, что ли? Все тебе покойники не дают покоя. Одну уже на тот свет отправил. Вторую хочешь вызвать оттуда?

Я невольно сжал кулаки. И мои ногти до крови впились в ладони.

— Это жестокая шутка, Лида. Но я не о том. В общем, если будешь у нее на кладбище, положи за меня букетик сирени.

Лида замерла, сигарета выпала из ее тоненьких пальчиков. Она как-то странно на меня посмотрела.

— А откуда ты знаешь, что это ее любимые цветы?

— Да так. Умею читать по лицам. Женщина с таким лицом обязательно любила сирень.

Я развернулся и пошел прочь.

— Ростик, — окликнула меня Лида. И нагнала, схватив за рукав куртки.

Я обернулся. Ее лицо было настолько близко к моему, что у меня невольно закружилась голова. Все-таки прошлая любовь долго не отпускает. Мне вдруг показалось, что она почувствовала то же самое. И слегка от меня отшатнулась. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно что-то хотела понять или вспомнить. Она морщила узенький лобик. Но ничего не поняла и не приняла из воспоминаний.

— Скажи, Ростик… А ты всегда так плохо танцевал? Всегда-всегда? Ну, помнишь, когда вы с Любашей в тот вечер кружили в танце? Но ведь актеров учат мастерству танца… А ты словно… словно в первый, нет, во второй раз…

— Признаюсь тебе, что я — плохой актер. И совсем не пластичный. В кино всего лишь используют мои внешние данные. Не более.

— И все же…

За спиной нервно потирал руки и громко кашлял Подлеев.

— А ты иди, Лида, — я слегка ее оттолкнул от себя. — Иди, тебя ждут. Не хватало, чтобы ты из-за меня роль потеряла. Я бы этого себе никогда не простил.

Напоминание о роли окончательно отрезвило Лиду и вернуло на землю.

— Ну, пока, мне и впрямь нужно бежать! — Она засуетилась и старалась не смотреть мне в глаза. — Я попробую что-нибудь для тебя сделать.

— Не будь дурой, — я резко одернул ее, поймав на себе полный ненависти взгляд Подлеева. — Мне уже роли не получить, а ты держись за свою. Послушай мой добрый совет. И будь подобрее с Горлеевым. Твоя бабушка еще будет тобой гордиться.

Лида бросила на меня подозрительный взгляд. Не иначе, решила, что я тронулся. И побежала прямо в объятия Подлеева. Она так страстно целовала и обнимала его, что тот даже заподозрил неладное. И на всякий случай погрозил мне кулаком. А я на всякий случай поскорее смылся. Конечно, не от кулака Подлеева. Я уверен, он и драться-то не умеет. Меньше всего я хотел подставить Лиду.

Чтобы подписать себе окончательный приговор, оставалось встретиться с Лютиком и врезать ему по красной заплывшей роже. Что я еще мог сделать для Любаши? Вот тогда, возможно, у меня хватит мужества поменять, наконец, имя, профессию и судьбу. А если повезет — вернуться к своей жизни. Как ни странно, к этому я еще не был готов. Но память о Любаше не давала мне покоя. Ведь это Лютик затеял грязную игру, именно по его вине состоялась прилюдная экзекуция девушки.

О встрече мы договорились в кафе «Дубравка», где когда-то я впервые увидел Ростика. И где ныне организован фан-клуб имени Ростислава Неглинова. В этот вечер заседания клуба не было, поэтому кафе, похоже, будет полупустое и опасность встретить десяток парней в широкополых черных шляпах, белых костюмах и серебряных галстуках равнялась нулю. И все же именно я настоял на встрече в «Дубравке». Здесь я находился на своей территории и мог дать другим почувствовать мою значимость. Здесь я еще был богом, кумиром, идолом.

Едва мы переступили порог кафе, я на собственной шкуре испытал, что такое свержение богов, развенчание кумиров и крушение идолов. Мой лавровый венец давно валялся в мусорной яме, а в фотоплакат смеющегося Ростика с сигарой в зубах была завернута мороженая рыба. Я с ненавистью взглянул на Лютика, семенящего рядом со мной мимо руин падшего Вавилона. Этот черт не меньше моего хотел встретиться именно в этом месте. Мне это место позволяло чувствовать себя победителем, а Лютику — победителем меня. Что ж, игра началась не на моем поле. Но это не означало, что решение намылить шею Лютику отошло на второй план. Хотя оно на фоне падения Ростика начинало выглядеть жалким.

Мы сели за наш столик. Я уже не оглядывался по сторонам в предвкушении встречи с настоящим Неглиновым. Я уже точно знал — он не придет. Если он не появился во время своего триумфа, то момент поражения пропустит точно.