Мануэла Гретковская - Полька Страница 48

— Через месяц уже не будет времени. Поля, переезд.

Петушку хочется остаться дома и смотреть на снег.

— Я небрит (уже неделю), голова грязная…

— А мы что — едем на выставку породистых семейных пар? Ты бы все равно не получил медали, ты ведь ариец-дворняжка.

— Что значит «ариец»? — интересуется он подозрительно, помогая мне надевать ботинки.

— Индоевропеец. Бледноватый мужик с большим эго и маленькой пухленькой женой, — заканчиваю я дискуссию, опасаясь, что она нас задержит. Забаррикадирует аргументами двери и разум.

Обсаженная старыми дубами дорога в Тазинге. Дворец восемнадцатого века посреди пустоши. Огромные заиндевевшие окна и горящий камин. Встаем в очередь за пирожными. Народу немного. В дворцовой библиотеке дети потягивают фруктовый чай. Почти вровень с тяжелыми резными столами — беленькие макушки и большие синие глаза. Мы садимся в уголок, к камину. Рядом девочка-подросток кормит грудью недельного сосунка. За нами пара с гукающей девочкой, ей всего несколько месяцев — им полагается специальный высокий стульчик-дыба. Вместо романтического путешествия получился детский сад. Под влиянием беззубых улыбок, блаженного «агу-агу» и доброжелательных взглядов я тоже вступаю в Интернационал мамочек.

— Сколько месяцев?

— Ты где рожала?

— А тебе когда?

Петушок, сжалившись, тащит меня в дворцовый парк. Шагаем вдоль замерзшего залива. Летом здесь проплывают прогулочные кораблики из Стокгольма в древний Марифред и обратно. В Марифреде несколько тысяч жителей и самое большое в Швеции количество миллионеров на квадратный метр. Однако никакой роскоши не видно. Скромные богачи-протестанты живут в стильных деревянных домиках, окруженных садами. На окраине городка отражается в озере замок Грипсхольм. Каменный, разбухший от влаги гриб Шведского Ренессанса. В шестнадцатом веке здесь томился в заключении принц Йохан с женой, Катажиной Ягеллонкой. Его приговорили к пожизненному заключению за заговор против брата — короля Эрика-безумного. Жене узника даровали свободу. Услышав приговор, она показала королю свое обручальное кольцо с девизом: «Верность или смерть» и не покинула Йохана. Родила в замке Сигизмунда (Вазу), будущего польского короля. Из Грипсхольма она каждый день ходила через лес в Тазинге за целебной водой. Лечила больного мужа, а перед источником молилась за счастливое избавление от неволи. В один прекрасный день, как и положено в сказке (история — это сказка, не столько последовательная, сколько с последствиями), к замку подъехали рыцари. Они освободили благородного Йохана и вернули ему корону, а нехорошего Эрика посадили в тюрьму.

Сколько шведских и польских монеток брошено мною в источник Катажины Ягеллонки, в надежде на мое личное чудо — отъезд из этой страны (хе-хе).

Еще большее чудо — зимний вид на залив в Таксинге. Вроде бы ничего особенного — лед, снег, небольшой лес. Этот свет (как утверждает Петушок, знаменитый скандинавский ультрафиолет) превращает пейзаж в галлюцинацию. Снег, прикрывающий лед, на горизонте кажется более синим, чем небо. Сгибающиеся под темно-синим деревья фосфоресцируют электрическим индиго. Туман стирает налет реальности с островков, приподнимая их, словно прозрачные фиолетовые пузыри.

Я громко и восторженно беру обратно свои жалобы на тоскливый местный пейзаж, бесплодность полюса. Вот уж где, наверное, настоящий театр сияния и снега! Замороженная, ночная, лунная радуга.

19 марта

— А что, если бы в школе учили правде? — Я чищу картошку, Петр натирает имбирем куриное филе.

— Правде? — Он смешивает карри, сою и тминную водку.

— Ты все еще живешь в эпоху Ньютона, да? Рай классической физики, где причина имеет следствие и все на свете можно просчитать.

— Ага. — Петушок не страдает «физическими» комплексамип

— И для тебя мир состоит из атомов, которыми материя набита, словно мешок — песчинками?

— Что-то вроде того…

— Вот если бы сразу учили, что существуют только кванты энергии, которые появляются и исчезают. Что на самом деле есть моменты, когда мы не существуем, растворяемся. Разве не легче было бы тогда верить в Бога?

— О-о-о, «Церковь отсутствующих» — это идея порадикальнее буддизма. — Петушок отправляет обвалянную в сухарях курицу в печку-крематорий. — Послушай, семейный философ, она еще сыровата…

— Что, идея?

— Нет, морковка.

Моя бойкая дочурка решила выйти в мир. Ногами. Она выходит мне боком — под ребрами, упорно толкая в одно и то же место. Направление выбрано правильно, откуда только она знает, что надо биться головой и ждать, пока выход откроется сам? Полька, ты вполне самостоятельна, просто неопытна.

Спесивые заявления и декларации нового католического канала польского телевидения. В программе: черно-белые дискуссии «бруЛьона», мир согласно журналу «Фронда» — кумовской, манихейский, поделенный на «наших» и всех прочих. В результате — вера СМИ, обрекающая на мученичество. Не того, кто «свидетельствует», а того, кто запуган свидетельством, словно адским пламенем, выжигающим фальшивые стигматы.

Откуда у молодых неофитов, занятых религиозной пропагандой, такая уверенность, что они постигли единственно верную истину? Словно истина должна быть простой (простецки очевидной) и непротиворечивой. Где нюансы Бернаноса, Паскаля? Если истина призвана описывать бытие (Бытие), то по самой своей природе она не может не быть противоречивой, ведь бытие парадоксально. Вера тоже парадоксальна, она выходит за рамки рассудка. Защитники истины — мелкой, скроенной по меркам газеты или телеэкрана — преследуют скрывающегося (везде, кроме них самих) дьявола. Выуживают его за хвост. Описывают свои усилия в борьбе со злом, с этим его кончиком, торчащим отовсюду. В каждой программе вытягивают сатанинский хвост, протягивая в души метафизические провода. Поистине (поИстине) в большинстве своем они тянут нитку из разматывающегося клубка собственного хаоса.

Лежу на ковре, разглядываю подскакивающее платье. Что-то внутри меня перебирает ножками и ручками. Только что проснувшаяся белочка. В своей все более тесной клетке она крутит и крутит колесо…

20/21 марта. Ночь

Попытка рождения. Ночью вскакиваю с постели, бегу в туалет. Понос, отравление? Боли, как при месячных, тошнота. Хожу кругами по квартире, хватаюсь за стол. Это не схватки, и воды не отошли, я рожаю боль. Петр просыпается, пугается еще больше, чем я. Бегает вокруг телефона, мнет бумажку со списком больниц.

— Оставь, что ты им скажешь — жена, мол, в туалет сходила?

Через час я уже в состоянии выпрямиться. Наверняка отравление. Мне все время хочется есть, подбираю все подряд, вот и результат.

Петушок читает вслух из учебника:

«В кино начало родов драматично и однозначно. Женщина хватается за живот и стонет: «Рожаю!» — а партнер с комическим видом бегает вокруг нее. В жизни, однако, такая сцена продолжается гораздо дольше. Как узнать, что начались роды, если это происходит в твоей жизни впервые? К счастью, твой организм заранее пошлет тебе несколько сигналов. Они могут появиться с интервалом в несколько дней или все вместе (…): побаливает живот, как перед месячными, тебе чаще хочется в туалет, может даже появиться понос. Кроме этих недомоганий, за день или два до родов ты почувствуешь прилив энергии…»

Отравление или роды? Первый день весны, вступая в свой знак Зодиака, Овен начинает бодаться? Если роды… похожи на месячные, не так уж страшно.

Перепуганные ночным налетом боли, решаем полностью справить Польке приданое.

21 марта

Рассматриваю в магазине тряпки, «кенгуру». Вновь попадаю в детство. Миниатюрные платьица, расчесочки, кукольная мебель. Петр размышляет над ползунками.

— Одежда для того, кто еще никогда ничего не надевал, кого еще и на свете-то нет. Первая одежка…

— Сто крон, Петушок, сто крон… купим что-нибудь подешевле.

Не могу успокоиться. Жду? Уже давно прошла полночь. Я выспалась, хотя не спала. Моя мама родила первого ребенка за пять часов, дома. Сестра, когда у нее уже начались схватки, сделала себе педикюр и макияж. В больнице, когда прошли первые боли, спросила, когда же начнутся роды.

— Уже все. — Акушерка, больше, чем сестра, потрясенная небывало легкими родами, извлекла на свет почти улыбающегося племянника. Увы, умение легко рожать и умирать вроде по наследству не передается.

В четыре утра из книги, которую я держу в руках, начинают высыпаться слова. Я вижу их через одно, задремываю. Те, что уцелели на туманных страницах, — какие-то остроугольные и узкие. Они поддевают опускающиеся веки, шевелят шелуху пересыхающего сознания.

Потихоньку готовлюсь к переезду, собираю ненужные вещи в пакеты, на выброс. Больше всего жалко цветы, просто какой-то растительный Холокост. Прошлогодней пеларгонии дарована жизнь. У нее набухший зеленый бутончик. В пересчете на человеческую беременность — конец девятого месяца, последние дни перед рождением красного цветка. Кто из нас родит первым? Вот бы она зацвела в день рождения Поли…