Майк Телвелл - Корни травы Страница 49

На ранчо Айван проходил свою вторую школу улицы и на сей раз не был аутсайдером. Он узнавал о самых плохих парнях и сумасшедших, живых и мертвых, о людях великого авторитета и короткой жизни, и мечтал о подвигах, которые ему удастся совершить. Но несмотря на то, что они проклинали богатых, их посещали сладкие фантазии о «больших деньгах» и внезапно свалившемся благополучии. Каждый знал такого же, как они, парня, который выиграл на скачках, сорвал банк в китайскую лотерею или получил "денежную работу ". Или Мордашку, которому посчастливилось найти свою фортуну в кровати пожилой белой леди и зарабатывать деньги, мало-помалу «выполняя ночную работу». Или же это было большое самфи, великая удача плута, которая, знали они, хотя бы раз в жизни выпадает каждому человеку — нужен только быстрый ум, чтобы ее заметить, и крепкие нервы, чтобы не упустить. А если нет, то — как любил говорить Богарт, потому что это звучало круто — «Живи быстро, умри молодым, оставь красивый труп». И всякий раз, когда Айван это слышал, ему приходил на ум Кагни.

Кагни был высочайшим специалистом «хватай-и-беги», революционером в своей профессии, которую он усовершенствовал в соответствии с духом научно-технической эпохи. Приземистый и мускулистый парень, он, приходя в возбуждение, заикался и потому говорил очень мало. Он был необычайно силен и, подобно акробату, обладал изумительным чувством равновесия, талантом расчета и железными нервами, когда, пригнувшись к низкому рулю, ехал на своем велосипеде, который прозвал «мустангом». В самое пекло, когда окна автомобилей были открыты и они еле-еле ползли по запруженным улицам, Кагни лавировал на своем "мустанге " по улице, высматривая беззаботно брошенный на сиденье или колени бумажник или кошелек. Не один водитель клялся, что не успевал он нажать на сигнал или вывернуть руль, как часы взлетали с его ладони, словно подхваченные порывом ветра, и он замечал только два несущихся по тротуару велосипедных колеса. Все делалось настолько молниеносно, что никто не мог даже как следует описать случившееся, а парни говорили, что, если у водителя кольцо сидит на пальце неплотно, Кагни, не переставая крутить педали, положит его себе в карман.

Кагни, коренастый атлет, артист, в своем роде гений, модернизировал устаревшую схему, создав совершенное средство для раскрытия своего уникального дара — умения сохранять равновесие и мгновенно рассчитывать расстояние и скорость. Лишенный дара ясной речи, он стал мастером движения и грации. После него профессия «хватай-и-беги» не останется прежней, и вся поднявшаяся за ним армия подражателей, какими бы классными — как Легкий Челн или Медноголовый — они ни были, оказывалась лишь тенью великого мастера. Кагни, который ни разу не попадался, с которым никто не мог сравниться, так и не дожил до того дня, когда замедляются рефлексы, дрожат ноги, подводит расчет, слабеет воля и чувство уверенности, когда с возрастом блистательный светоч гения меркнет. На вершине своих возможностей Кати в тридцатиградусную жару проделывал свой обычный рейд по трем полосам движения, навстречу мигающему светофору, и все было бы как прежде, если бы не паникер-американец в спортивной машине, который подрезал его на скорости пятьдесят миль в час. В бумажнике, найденном в обломках велосипеда, лежало всего два доллара. Плачущий водитель утверждал, что не видел Кагни… и, вероятно, это было полной правдой. Днем Айван выполнял свою работу, исправно посещал церковную службу и пел в хоре, с рвением обучаясь у мистера Брауна, требовательного, в какой-то мере условного главы хора. Ночь преображала его в отчаянного десперадо собственного воображения. Он слонялся по улицам с Богартом и другими парнями, ходил на блюзовые танцы, где преобладала пропущенная через мощные усилители черная американская музыка, встречался с другими компаниями, спасался от лап и когтей Вавилона и гонял с Джоном Уэйном, Гарри Купером и Уайлд Биллом Элиотом от Форта Апачей до Рио Лобос.

Глава 9. Перемены и прозябание

If you are a big big tree I am a small axe.

Айван и Богарт были на ранчо одни. Полная луна освещала Холм Воинов, и им не надо было разжигать костер.

—Эй, Риган! — Богарт оторвался от пива «Рэд Страйп», которое медленно потягивал. — Как давно мы с тобой вместе?

—Бвай, я не знаю точно — но давно уже, да. А что?

Богарт ответил не сразу. Казалось, он глубоко ушел в свои мысли. Айван пристально вгляделся в его лицо в боевых шрамах. Богарт был не силен в глубинном анализе, зато необычайно быстр, когда нужно было с ходу оценить ситуацию и сделать точный и вдохновенный вывод. С его мгновенной реакцией, он был известен как человек, который никогда не делает лишних движений и почти инстинктивно в любой ситуации находит верный ход. Но сейчас он вел себя необычно — сидел какой-то задумчивый и озабоченный.

—Ты не видишь разве, как вся братва меняется? Ты вот сейчас — самый старший из братвы, кто на ранчо, понимаешь?

—Да, к чертям. Немного ребят осталось.

—Вот, я и говорю. И слушай, что я скажу, с каждым днем они становятся все отчаяннее — ни хладнокровия, ни стиля, ничего, только драчки-ножички, все норовят порезать друг друга за просто так. Ты не замечаешь этого?

Так оно и было, и Айван должен был и сам давно это заметить, но перемены происходили настолько постепенно, что он о них как-то и не задумывался. Он подумал о Питере Лорре, Кагни и других, которых больше рядом с ним не было.

—Да, знаешь… Ты сказал — и вот теперь я вижу.

—И не только это, — продолжал Богарт. — Послушай! Только вчера мне пришлось отделать одного полу-Раста бвая на Параде. — Лицо Богарта стало вдруг каким-то обиженным. — Да, парень, пришлось отделать его.

—Что у вас там вышло? Что он тебе сделал?

—Что он мне сделал? Что он мне сделал? — повторял Богарт, и возмущение в его голосе росло. — Бвай подошел ко мне и, слушай, что сказал. Он сказал это громко, так что все слышали. Он сказал, что он руд-бвай и с ним черная сила, а зовут его Рас Чака. И он сказал, что он слышал, что меня зовут Богарт, и потому он хочет узнать — не белый ли человек мой отец?

—Что ты ему ответил? — спросил, рассмеявшись, Айван.

—Посмотри на меня! Как белый человек может быть моим отцом? Что я ему сказал?… Ничего не сказал — дал ему хорошенько и свалил на землю. Он вскочил на ноги и достал свой рачет. Я отнял у него рачет и снова повалил, а когда он опять встал, ударил его в голову — не сильно, но так, чтобы научить уважению. Ты можешь представить себе такое хамство, ман? — Лицо Богарта было наглядной иллюстрацией возмущенной гордости, оказавшейся задетой.

—Да, бвай сильно погорячился, да и дурак-дураком тоже, — вздохнул Айван.

Но Богарт по-прежнему о чем-то думал. Раньше невозможно было себе и представить, чтобы кто-то смел в открытую смеяться над именем Звездного Мальчика и тем более над таким бойцом, как Богарт. Но это только вершки, а корешки-то уходят куда глубже. Это время великих внутренних перемен, таинственный процесс, почти незаметный до тех пор, пока вдруг не обнаруживается, что все вещи изменились, и только оглянувшись назад, можно понять, как все это произошло.

Он снова глянул на горькое лицо Богарта — каждый его почетный шрам отливал черным в лунном свете. Можно было ухохотаться над его обиженным выражением, но Айван держал себя в руках. Он знал, что именно тревожило Богарта. Дело было не в наглости и несдержанности молодых Раста — уж кто-кто, а Богарт умел с этим справиться и его никогда не покидали ни решительность, ни фирменный шик. Дело касалось куда более глубоких вещей. Большинство ребят из новичков отращивали себе волосы и брали африканские имена — Рас Такой-то и Бонго Такой, говорили про себя «Я-Ман Такой-то» и "Я-Ман Такой ", и все было «жуткая жуть» и даже иногда «Джа Такой-то и Джа Такой». Кино по-прежнему оставалось их главным общим пристрастием, но сейчас новички вставали на сторону индейцев и никогда не принимали сторону белых, не говоря уже об именах. Но задать самому Богарту такой хамский вопрос, а? Не белый ли человек твой отец? Нет, раньше такого просто не могло быть. Кто все эти Раста? Выглядит так, что сегодня один Раста на всех, а завтра уже куда ни глянь — везде эти дредлоки. Когда и откуда они взялись?

Смешно — он все видел, но как бы не замечал. А однажды оглянулся — и все уже другое. Айван с удивлением вдруг понял, что с тех пор, как он сошел с автобуса Кули Мана, прошло уже шесть лет. Шесть лет псу под хвост. Как они прошли? Богарт прав, этот город, как и все люди, уже не тот, он стал еще хуже. Но каким образом? Что изменилось?

Айван вспомнил, каким большим, людным, волнующим предстал ему некогда город. Сейчас он привык ко всему и просто пытается понять течение времени. Что значит — все стало еще хуже? Ладно, кое-что хуже, кое-что лучше. А что лучше? Вероятно, он сам. Он знает сейчас гораздо больше, чем раньше, на улице может постоять за себя, регулярно ест, спит на простынях — это уже кое-что. Но что реально у него есть и за чем идти дальше, вперед? Спасибо Миста Брауну и хору, где он учился, теперь он разбирается немного в музыке, и сам Миста Браун говорит, что он может петь. Айван просто ждет своего шанса. Но все-таки, что реально у него есть? Нет, вернемся лучше к первому вопросу: что стало хуже? Может ли быть хуже по сравнению с тем, когда он только-только приехал и увидел город? Он вспомнил свои первые недели на улице, голодные дяи, когда он дошел до последней степени слабости, тупости, запуганности и спал на асфальте на рынке; он почувствовал знакомый гул в животе. «Бвай, я лучше буду спокоен. Они думают, что они крутые. Спокойствие, Айван, спокойствие». И вдруг он понял, что люди стали еще беднее, еще при-давленнее. Их нервы оголились, они стали быстрее впадать в ярость и прибегать к насилию, совсем не так, как раньше. Они всегда, конечно, горланили и вздорили, выставляясь друг перед другом, но раньше все держалось в каких-то рамках и было смягчено юмором. А сейчас и юмор стал каким-то горьким, злобным… и сами все такие раздражительные…