Николай Гарин - Оула Страница 49

Женщина скупо, непривычно улыбнулась. Вмиг усталость всей ночи навалилась на нее, сковала и руки, и спину, и даже затекшие ноги. Пальцы едва держали весло. Мальчик опять оглянулся, увидев, что мать направила лодку к берегу.

— Поищи с Лапой дров, Ефимка, — разлепила она сухие губы.

Лодка мягко ткнулась в илистый берег, нетерпеливая оленегонка с радостным визгом, перескочив через Ефимку, спрыгнула на сушу и принялась все вокруг обнюхивать. Мальчик неторопливо, как маленький мужик, спрыгнул на берег и, взявшись за веревку, попытался затащить нос лодки дальше на пологую отмель. Мать, энергично работая веслом, помогла ему.

— Хватит, вяжи к кустам, — положив весло, женщина стала неуклюже выбираться из лодки.

Пока Яптане возилась с костром, готовила чай, Ефимка, как бы и всякий пацаненок в его возрасте, отправился посмотреть поближе на эту загадочную железную дорогу. Ему хотелось забраться на насыпь и посмотреть что там.

Вода в чайнике уже вовсю кипела, когда голосисто зашлась в лае Лапа. Ее лай был не злобным, он скорее оповещал, что собака что-то нашла, но Яптане было сейчас не до охоты, она устала и хотела есть.

— Мама, там живой человек! — выпалил подбежавший Ефимка. — Он весь черный и страшный! Его Лапа нашла!

— Как человек, почему черный? — ничего не поняла мать. — Ты че мелешь!? — уставилась она на сына. — Откуда здесь люди!?

— Не знаю, он лежит полузасыпанный камнями насыпи и шевелит пальцами! А они такие красные, вздутые, без кожи… и… лицо…, он… без лица…

— Что ты несешь, что значит без лица!?.. — она решительно ничего не понимала, смотрела на испуганного сына и пыталась хоть что-то сообразить.

— Собирайся, отвязывай лодку, — до Яптане, наконец, дошло, что за весть принес сын, — быстрее давай, быстрее!

А собака не унималась, лаяла звонко, мирно, будто сообщала что-то радостное. Женщина уже взялась за весло, а мальчик тужился, сталкивая лодку, когда до слуха донеслось частое-частое далекое попыхивание. Словно где-то рядом, вывалив язык из пасти, шумно дышала запыхавшаяся Лапа. Но собака продолжала вовсю лаять, а пыхтение росло, становилось все громче и громче. Стремительно нарастал какой-то незнакомый, страшный шум. Что-то громадное и могучее заполняло собой всю округу.

Ритмичный, металлический стукоток уже исходил от самого моста. Он словно просыпался и медленно оживал, издавая частый звенящий стук и гудение, которое быстро росло.

Мать с сыном были ошеломлены. Они не могли шевельнуться. Замерли и смотрели на мост, не отрываясь. Вскоре Яптане догадалась, что это подходит паровоз. Первый раз она видела его издалека, да и рядом был муж, а теперь он пройдет совсем близко, да еще по этому страшному мосту!..

Сначала они увидели черные клубы дыма, трубу, из которой тот валил, а потом показался и весь этот грохочущий, огромный железный зверь…. Он ни на что не походил. Был черным. Вместо ног под ним бешено дергались какие-то суставы, крутились красные колеса, из-под которых время от времени злобно, с шипением выбрасывались клубы белого пара.

Мальчик кинулся к кустам, упал на землю и весь вжался в нее, но взгляда от чудовища не оторвал, продолжал во все глаза его рассматривать. Женщина еще сильнее съежилась, застыла от испуга и так же не могла отвести глаз от этого ползущего чуда!

Когда же паровоз нырнул в ребра моста, тот от возмущения загудел, загромыхал, заухал с такой силой, что уши враз заложило, и появился ровный, сплошной свист.

Ожила, задрожала под Ефимкой земля. Ему даже показалось, что он вместе с кустами вот-вот сползет в реку. Клубы дыма как причудливые космы стелились за чудовищем, окутывали его тело, длинный хвост, бледнели, оседали на землю.

Стремительно пронесся перед Ефимкой и его матерью поезд, оставив незнакомый горький запах дыма, затухающее позвякивание да пощелкивание моста, который опять погружался в спячку.

Яптане распрямилась. Все вокруг было как и прежде. Через далекий свист в ушах пели, щебетали птицы, плескалась вода о лодку. Солнце по-прежнему заливало все кругом радостным светом. Мост опять стал теплым и нестрашным. На берегу стоял сын, отряхиваясь от прошлогодних листьев. Он смотрел на мать восторженными глазами, будто это он прогнал страшилище. Вдруг снова залаяла вдали Лапа.

— Погоди Ефимка, — Яптане, не зная почему, остановила сына, когда тот взялся за нос лодки, намереваясь столкнуть ее в воду, — погоди, — повторила она и стала, как и в прошлый раз неуклюже выбираться на берег.

— Пойдем-ка, посмотрим на твоего черного человека.

Увидев хозяев, собака радостно, виляя хвостом, кинулась к ним. Обежав людей, опять побежала к насыпи.

Человек лежал неловко, словно большая скомканная тряпица. Яптане осторожно подошла ближе. Заглянула в лицо.

— Ну, — прошептала она сыну, — а ты говорил нет лица и весь черный

— Не знаю… щас он по-другому, однако лежит, — так же шепотом ответил мальчик.

Все еще робея, Яптане продолжала внимательно рассматривать лежащего в щебне человека. По нему уже вовсю ползали большие перламутровые мухи.

Одежда была рваная, резанная вся, пропитанная ссохшейся кровью. На ногах не было обуви. Из узких штанин выглядывали голые, посиневшие ступни, на которых тоже засохли побуревшие ручейки.

Он лежал, уткнувшись правой щекой в камни. Руки были вывернуты ладонями кверху. Кожа на них была сожжена. По открывшемуся розовому мясу, едва подернувшемуся тонкой блестящей пленкой, бегали муравьи и все те же вездесущие, противные мухи. Время от времени пальцы слегка сжимались и мухи с раздраженным жужжанием взлетали.

Что-то не так было в сильно разбитом лице. Женщина вглядывалась и не могла понять: «На вид не больше чем моему старшему, но что-то не так…». Пока не вскинула брови в догадке: «Он совсем седой! Брови темные, а волос на голове белый как снег! Как он оказался здесь!? Что случилось!?..»

Яптане решительно шагнула к молодому человеку, нагнулась и перевернула его на спину…

Все время, уже потом, когда она с Ефимкой тащила его волоком на оленьей шкуре до лодки, грузили в нее, уплывали от этого страшного места, как чуть погодя, на лесном берегу осматривала его раны, промывала отварами из лечебных трав и кореньев, распарив сухие листья, обкладывала ими ушибы и ранения, осторожно, нежным гусиным перышком смазывала обожженные места медвежьим жиром, пыталась напоить рыбным бульоном…, каждый раз с содроганием вспоминала то, что увидела, едва разглядев парня.

Именно тогда, в тот момент она и решилась на схватку со смертью, которая уже вертелась вокруг. Она кинулась спасать его неосознанно, по своей материнской сути. Как любая мать бросилась бы спасать любого ребенка.

Головой Яптане понимала, что ввязывается в сложный, почти необратимый ход судьбы. Молодой паренек умирал, и это было очевидно. Она понимала сознанием, но не сердцем. Сердце толкало в бой за жизнь этого совершенно незнакомого, изуродованного молодого человека.

Она не уберегла своих детей и будет винить себя за это всю оставшуюся жизнь. До смерти будет носить эту тяжесть на сердце, которое безумно устало от боли, кошмарных снов, от бесконечного и постоянного ожидания знакомых шагов и голосов, устало от пустоты и холода. Если бы не Ефимка, давно бы отправилась к ним…

И вот это усталое, изболевшее сердце вновь пробудилось, забилось во всю мощь, ради спасения чужой жизни. Яптане было без разницы хороший это человек или плохой. Она всей душой хотела помочь ему.

Только к следующему вечеру добрались они до неприметного, в два десятка домов селения Еловая Сопка.

Изба Таюты, старая, черная, немного скособоченная на одну сторону, словно присевшая от усталости, стояла на самом берегу особняком, в конце поселка. За ней виднелся довольно большой загон из жердей. А дальше вразброс тянулись обширные, все еще заснеженные проплешины, аж до самого болота. За которым рукой подать до гор, с сочным альпийским многотравием, на котором олени после голодной зимы быстро набирали вес, буквально жировали на радость своим хозяевам.

Пока болото не оттаяло, Таюта успевал прогнать по нему свое стадо. А в избе оставалась бабка Анисия, непоседливая старуха-зырянка, мать жены Таюты.

Вообще младшему брату Анатолия, можно сказать, повезло в жизни.

Если старшего нанял известный ижемский богач Филиппов, то младшего — Таюту сманил к себе в пастухи Савелий Валейский. Не шибко богатый, но и не бедный мужик, из средних.

Таюту привлекло то, что у Савелия выпасные угодья были в горах. Он был совсем молод и, оторвавшись от родных мест, сильно тосковал по дому. Горы хоть и были не так просторны, как на родине, все же помогали первое время Таюте, развевали скуку.

Состоятельные зыряне с давних времен зазывали к себе в пастухи самоедов, от которых когда-то и позаимствовали оленеводство. И те охотно нанимались, особенно молодежь. Одни приходили из соседних тундр, другие, как, например, Анатолий с Таютой — из-за Урала. Пообвыкнув, привозили семьи, невест, нередко женились на местных молодых зырянках.