Клиффорд Ирвинг - Мистификация Страница 49

Ритм был просто убийственным – от десяти до четырнадцати часов в день беспрерывной машинописи, – и однажды ранним утром, ближе к завершению работы, во время бритья я заметил две струйки крови на щеке и челюсти. Посмотрел на свою руку и обнаружил, что она дрожит. Потом почувствовал острую страшную боль в груди, будто кто-то ударил меня со всего размаху ногой прямо в сердце. Голова закружилась, я рухнул на туалетное сиденье и слабо, еле слышно крикнул:

– Дик...

Тот проходил мимо по пути на кухню к своему возлюбленному омлету с куриной печенкой. Просунув голову в приоткрытую дверь ванной, он увидел мое состояние и задал глупый вопрос:

– Ты в порядке?

Я старался не паниковать:

– По-моему, у меня сердечный приступ.

– Бог ты мой! Что мне делать?

– Не знаю. Если я упаду в обморок, звони в "скорую".

– Да это-то понятно, – озабоченно ответил мой милосердный друг. – Что мне делать с рукописью?

Этот вопрос мгновенно излечил мою неожиданную болезнь, а мощный поток крови наполнил все тело и ударил в мозг. Я вытянул руку, угрожающе покачал бритвой перед его носом и заорал:

– Ах ты, сукин сын! Я тут мог умереть через десять минут, а тебе не терпится знать, что делать с этим гребаным манускриптом. Если умру, то ты пойдешь со мной! – поклялся я.

– Иди полежи, – мягко ответил Дик, но все равно слегка отступил назад. – Тебе нужно вздремнуть, а то за неделю мы ни разу не проспали положенные восемь часов. Пропусти утро.

Я, спотыкаясь, побрел к постели и не вставал до полудня, а когда проснулся, то чувствовал себя вполне неплохо.

И наконец наступил решающий вечер, вечер четверга, около девяти часов, когда пишущие машинки закончили свое громыхание, когда мы уставились друг на друга оцепенелыми затуманенными глазами, когда мы сказали: "Господи!", и "Боже мой!", и "Мы сделали это!", и "Кто бы мог подумать..."

Потом засели в гостиной и медленно, старательно разорвали в клочки оригинальный текст, запихали обрывки в большие бумажные пакеты коричневого цвета и оставили на вынос уборщицам. К тому времени, когда все кончилось, около двух часов ночи, руки у меня болели так, будто я весь день работал в каменоломне. Нужно было бы сжечь страницы, но эйфория окончания работы укутала нас своим бархатным покровом, несла нас вверх, вверх, вверх, за пределы мелкого страха разоблачения, по ту сторону всех пустяковых, обыденных забот.

Меня беспокоила только одна вещь: что делать с бесшумным "Ремингтоном"?

Я серьезно задумался над этим вопросом вечером перед вылетом в Нассау. Идея выстраивалась медленно. Я успел побриться, принять душ, сложить все вещи в чемодан, упаковал свою копию рукописи в пустые коробки из-под писчей бумаги. Дик в душе распевал арию из "Травиаты". Когда мы сели на диван в гостиной, я сказал:

– Я все продумал.

– Ты о чем?

– Как нам избавиться от "Ремингтона". У нас еще достаточно времени, чтобы нанять моторную лодку. Возьмем картонную коробку, положим туда машинку. Потом отплывем на пару миль от берега, доберемся до Гольфстрима и утопим ее там. Но, – прозорливо добавил я, – коробку привезем с собой. Тогда никто не поймет, что мы от чего-то избавлялись. Если нас кто-нибудь увидит, то подумает, мы просто возили с собой бутерброды, пиво, так сказать, пикник на воде. Мы... – Я запнулся: Дик качал головой и блаженно ухмылялся.

– 007, – сказал он, – да по тебе больница для наркоманов плачет. Парень, ты слишком много работал. – Дик поднял руку, предвидя мои возражения. – Эти агенты из СМЕРШа круты, я знаю, но... Придурок, что за чушь ты тут несешь? Завтра утром мы будем в аэропорте Майами, кто-то из нас просто оставит машинку на стуле или рядом со стойкой диспетчера, да где угодно, это не имеет значения, и спокойно уйдет. В любом случае, она или попадет в бюро находок – там вещи держат тридцать дней, а потом продают, – или какая-нибудь счастливая домохозяйка подберет ее и отнесет домой. Вот и все. Конец проблемы. Кретин!

Я закашлялся, чувствуя, что краснею.

– Да, похоже, мне действительно нужно несколько дней отдохнуть. Но мы ведь именно поэтому летим на Багамы.

За исключением одной мелочи план сработал идеально. Мы оставили "Ремингтон", когда до посадки было еще целых тридцать минут. Мы походили по залу, купили сигарет, поменяли в банке две тысячи швейцарских франков, я постоянно оглядывался через плечо в сторону машинки, стоящей на полу в своей черной безымянной коробке. Каждый раз я ожидал, что ее там уже не будет; каждый раз она, как прикованная, стояла на месте. Наконец я не выдержал:

– Думаю, надо все еще раз проверить. Посмотреть, не забыли ли мы чего.

Я подошел к машинке и, повинуясь импульсу, открыл футляр. Под подкладкой была приклеена полоска желтой пластиковой ленты с названием и адресом мастерской на Верхнем Бродвее, расположенной всего в паре кварталов от дома моих родителей на Вест-Энд-авеню, куда Дик отдавал машинку в ремонт.

– 007, твою мать! – вышел я из себя. – Тебе бы на нос эту штуку прилепить.

В нашем гениальном плане чего-то не хватало, какой-то аспект проблемы мы не учли. Эта мысль не давала мне покоя, как больной коренной зуб, весь полет до Нассау и во время долгой поездки из аэропорта на остров Парадиз. Мелькающий за окном пейзаж я практически не замечал – тропическую листву, ободранные неряшливые дома, тенистые аллеи казуаринов. В моей голове царил вихрь чисел, возможностей и вероятностей; мысль перескакивала с Беверли Лу на Хэрольда Макгро, с него на Ральфа Грейвза, стараясь предвидеть их реакцию на новые требования Ховарда.

Дик сжимал в руках портфель с копией рукописи – самой ценной, так как на ней были пометки самого Хьюза, чтобы лишний раз подтвердить ее подлинность.

– Через пять лет, – ликовал Дик, – мы можем продать эту вещицу Техасскому университету тысяч за сто.

Я понизил голос так, чтобы водитель не мог меня услышать, и рассказал коллеге о своих тревогах.

– Забудь об этом сейчас, – ответил он. – Мы вкалывали как проклятые все лето. Расслабься и позволь колодцу вновь наполниться. Ответ сам к тебе придет.

Совет был вполне разумным, но я никак не мог к нему прислушаться. Весь день проблема периодически всплывала в голове. Как мальчишка, постоянно нажимающий на синяк, чтобы проверить, болит он еще или нет, я ворочал ее так и эдак, пытаясь найти причину своего беспокойства.

Как только мы добрались до своих номеров в гостинице "Бич", я тут же влез в плавки и пошел погреться на песочке. Вечером, одевшись в самые приличные костюмы, мы вызвали такси и отправились в отель "Британия-Бич", договорившись проиграть в казино по двести пятьдесят долларов каждый. Как только финансы закончатся, торжественно поклялись мы, придет пора уходить домой.

Если не считать парочки маньяков за игровыми автоматами и нескольких человек, играющих в рулетку, зал был пуст. Серьезные игроки подходили только к вечеру. Мы взяли себе по бурбону в баре, заказали столик, а потом пошли по коридору в сторону холла.

– Вот здесь он и живет, – сказал Дик, задумчиво глядя в потолок.

– Святая святых. Может, позвонить ему по телефону?

– Да, точно, позвони ему и скажи: "Хауи, малыш, как жизнь, братан? Это твой автобиограф Клиффи, любимый секретарь всех и каждого". – Дик широко улыбнулся. – Господи Иисусе! Это уже слишком! Я чувствую себя так, словно снимаюсь в кино или сплю наяву.

Мы обильно поужинали, потом не спеша поднялись по невысоким ступенькам в игровой зал. Работали два стола для игры в кости, за обоими людей было маловато. Я нашел местечко за ближайшим ко мне и протянул крупье сто долларов.

Час спустя у меня осталась только двадцатка. Саскинд, игравший в рулетку, подошел ко мне с мрачным видом. Наши финансы подошли к концу через двадцать минут, и мы оба вышли из-за стола.

– Ну, – процедил Дик, – и можно назвать это достойно проведенным вечером?

– Послушай. У меня есть еще немного наличности в бумажнике. Вроде заначки. Я дам их тебе. Если не согласен, то тогда пошли обратно в отель. Иначе...

– У меня есть тысяча швейцарских франков и около пятидесяти фунтов, – признался мой друг.

Мы застенчиво улыбнулись друг другу, поменяли деньги в кассе, вернулись к игре в кости и купили по маленькой горке фишек. Выпала очередь Дику. Он поставил десять долларов на пасслайн и проиграл.

– Твоя очередь, – пробормотал мой невезучий друг.

– Предпочитаю не связываться со сложными ставками. Я всегда играю на определенное число, – урезонил я его.

Первый пойнт оказался шестеркой. Дик поднял ставку вдвое, и спустя три броска выпали две тройки. Я поставил на кон десятку, мой коллега добавил еще двадцать.

– Давай, парень, – прошептал он. – Здесь становится жарко.

Я взял кости, пару раз встряхнул их и пустил в свободный полет.

– Семерка выиграла, – объявил крупье.

Моим следующим пойнтом стала десятка. Кости все летали и летали, но не было ни пойнта, ни семерки, мы зависли в подвешенном состоянии. Пожилой мужчина, стоящий рядом с Диком, поставил небольшую горку двадцатипятидолларовых фишек на цифру десять. Я подобрал кости, а краем глаза заметил, как Саскинд поставил на ту же десятку пять баксов и сделал двойную ставку. Кости пошли. Две пятерки. Мой друг сияющими глазами посмотрел на меня, воротник его рубашки потемнел от пота. Он воскликнул: