Феликс Сарнов - Кошки говорят Мяу Страница 49

За завтраком Рыжая поговорила с кем-то по телефону, а потом заявила, что вечером мы идем в театр.

— Еще чего, — запротестовал я. — Нет, моя донна, категорическое жамэ. И потом… Что мне, домой прикажешь переться — переодеваться? Не в майке же в театр…

— У тебя с моим — один размер, — перебила она, — и шмоток тут — на две жизни хватит. Ну, пойдем, пожа-а-луйста… Я хочу сходить с тобой куда-нибудь…

— В свет? — насмешливо фыркнул я.

— Да, — упрямо кивнула она, — ну, пожалуйста…

Я представил себя в костюме с чужого плеча в душном, тесном зале, мнущего в руках дурацкую программку и тоскливо ждущего, когда все это закончится, и… Покачав головой, сказал:

— Не пойду.

Рыжая помрачнела.

— Не хочешь со старой бабой на людях показываться? — процедила она сквозь зубы, и я вдруг увидел, что это не игра, что она действительно так восприняла…

— Ты спятила? Да, я рядом с тобой, в лучшем случае, как твой шофер… Ну, хочешь, я поработаю пару часиков, а потом съездим куда-нибудь? Погуляем… Посидим где-нибудь… Так, чтоб не одеваться специально. Ну, как?

— Давай, — оживилась она, и опущенные уголки губ приподнялись. — Давай… — и неожиданно выпалила: — В Зоопарк!

— В Зоопарк? — я удивленно уставился на нее, а потом слегка неожиданно для себя самого пожал плечами и сказал: — Ладно… В Зоопарк, так в Зоопарк…

Через два часа Рыжая решительно оторвала меня от маленького компьютера, кинула на диван и заставила примерить чудную джинсовую рубашку с даже не отклеенным еще бумажным лейблом (из дорогого магазина, «Kalvin Klеin», твою мать, а не хер собачий), швырнула мою майку в пластиковый бак с грязным бельем («Хочу что-нибудь твое постирать!») и сказав, что через десять минут будет готова, пошла в ванную — краситься. Я постоял перед зеркалом в прихожей, разглядывая свое отражение

(красивая рубашечка… приталенная… Правда, не совсем на мою талию. Раньше я любил носить батники в обтяжечку — лет десять назад, но… Тогда у меня брюхо в другую сторону выпирало…)

потом отыскал Кота (он сидел на подоконнике в кабинете и сосредоточенно вылизывал себе шею) и сообщил ему, что мы идем погулять и скоро придем.

— Пойдем поглядим на твоих родственников, — сказал я ему. — Посмотрим на разных, там, тигров и… прочих. Знаешь, какие они здоровые, — Кот перестал вылизываться и взглянул на меня; холодные желтоватые круги его глаз не выражали никаких чувств, казалось, он смотрит вообще не на меня, а куда-то в себя, желая что-то спокойно уяснить для себя, в чем-то спокойно разобраться.

— Да, брат, — кивнул я, — они бывают такие, что только держись… Один удар лапой, и у кого хошь хребет хрустнет. Они, брат… А вообще-то, почему они, — пробормотал я, не отрываясь от круглых фонариков его глаз, горевших ровным, холодноватым и каким-то… яростным светом. — Вы, Ваше Величество…

Кот наклонил голову и уставился на свои лапы — словно согласно кивнул. Из лап высунулись кончики когтей и сразу же убрались обратно. Хвост слегка дрогнул.

— Эй, — раздался из коридора голос Рыжей. — Я готова.

— Ну, бывай, — сказал я Коту. — Скоро придем.

Он равнодушно зевнул, отвернулся и уставился из окна на улицу. Он знал, что мы скоро придем.

Он вообще, много чего знает, мелькнула в голове странноватая мысль, может быть… слишком много.

— Ну, ты долго там будешь рожать? — недовольно окликнула Рыжая уже из прихожей. — Идешь?

— Ползу… Рожденный ползать идти не в силах… — пробормотал я, последний раз глянул на Кота и вышел из кабинета.

Мы вышли из подъезда, Рыжая взяла меня под руку, тесно прижалась ко мне бедром, и мы медленно двинулись к воротам, мимо нагло развернутой поперек белых полос на асфальте 940-й «Вольвухи» (сама тачка отмыта до блеска, а номера, словно нарочно, грязью замазаны, механически отметил я), мимо стоящего чуть в стороне небольшого Мерседесика (190 SL — компактненький, скромный, но — прелесть), мимо черной 31-й Волги (сверкает, как… начищенный милицейский сапог)…

Когда мы миновали Мерседесик, Рыжая чуть замедлила шаг и что-то пробормотала.

(… двадцать седьмое… Можно… Он говорил, после тридцатого…)

— Чего? — на разобрав, переспросил я, остановившись.

— Да нет, я и ключей-то… — пробормотала она.

— От квартиры? Я же отдал тебе вчера…

— Да-да, все нормально, — кивнула она, потянула меня вперед и мы двинулись дальше.

Возле будки, у шлагбаума стоял пожилой мужичок с испитым лицом, в военном кителе без погон. Не удостоив меня даже беглым взглядом, он весь как-то подобрался, когда мы подошли к калитке, приветствовал Рыжую торопливыми почтительными кивками и фамильярно-заискивающим голосом просипел:

— Пешочком?

— Ага, — кивнула Рыжая.

— Ну, и правильно, — торопливо закивал он. — Погодка-то какая… Солнышко…

Она кивнула, вежливо и даже как-то по-дружески улыбнулась ему

(демократия, блядь, она на то и есть демократия… блядь!..))

распахнула калитку и королевской поступью вышла на улицу. Тащась за ней следом

(и впрямь, как шофер…)

и доставая на ходу из кармана сигарету, я спросил (негромко, чтобы не расслышал страж у ворот):

— А какая у твоего тачка?

— Разные.

— А для… Ну, для крутых… Стрелок, там, или разборок, или как они их… Как вы их называете? «Гранд-Чероки», поди, али…

— «Мазда». Если за ним на «Мазде» заехали, значит где-то будет жарко, — не поворачивая головы, она шла вперед уверенной и супер-блядской походкой, словно дорогая шлюха — по панели, даже не просто дорогая, а которой нечего бояться — с очень надежной «прикрышкой».

— А рядовая? На каждый день? — почувствовав неприятный холодок под ложечкой при слове «Мазда» и злясь за этот холодок на себя, на ее вызывающе покачивавшуюся задницу и на весь белый свет, спросил я.

— Бэ-Эм-Вэ. Черная. Семерка, — не оборачиваясь и не сбавляя шаг, небрежно бросила она, потом остановилась, обернулась, и я увидел, что ее походка — это радостная игра, что она, правда, жутко довольна, что мы идем куда-то вместе.

Я подошел к ней, и потянувшись рукой к ее талии, спросил:

— Можно?

— Нужно, — кивнула она, я сунул мятую сигарету обратно в пачку, крепко обнял ее за талию, и мы медленно пошли по узкой, слегка кривой, но чистенькой улочке к Проспекту Мира.

13

Когда мы зашли на территорию Зоопарка, я прикинул, сколько лет назад я был здесь в последний раз. Порядочно… Дочке тогда было лет восемь, она долго упрашивала меня сходить с ней, а мне жутко не хотелось — и лень было, и еще…

Дочка, когда мы пришли с ней Зоопарк, сразу застряла у каких-то ручных белочек и сколько я ни водил, сколько ни показывал роскошных зверюг, она воспринимала это, как «обязаловку», и все время рвалась к этим белочкам.

Рыжая белочками не интересовалась — вскользь полюбовавшись экзотическими жирафами, мы не сговариваясь двинулись к семейству кошачьих.

«Felidae»…

«Felis» и «Panthera»…

Медленно, очень медленно мы переходили от клетки к клетке, за прутьями которых или быстро ходили из угла в угол, или величественно лежали… нет, возлежали гибкие, грациозные хищники.

— Разные… Какие же они разные. Словно… — пробормотала Рыжая.

— Словно — что? — спросил я, скосив глаза на табличку на клетке, возле которой мы встали…

«Дымчатый леопард. Felis nebulosa»…

— Словно кто-то один показывает — могу и так, и так, и вот так… — пробормотала Рыжая.

К клетке подошла строгая дама в очках, окруженная стайкой ребятишек, даже не взглянув на зверя, сразу повернулась к нему спиной и заученно-монотонным, слегка гнусавым голосом заговорила, обращаясь к детишкам, заворожено уставившимся на клетку:

— Большим своеобразием отличается дымчатый леопард. Иногда его выделяют в особый род — Neofelis — занимающий промежуточное положение между мелкими и крупными кошками. Вопреки своему названию, этот хищник не имеет прямого отношения к настоящим леопардам. Дымчатый леопард достигает…

— Промежуточный, — кивнув на клетку, негромко сказал я Рыжей. — Посредник… Вроде меня — переводчика.

Рыжая усмехнулась и потянула меня прочь от этой дамы с ее монотонной лекцией, так же передающей красоту и своеобразие зверя за решеткой, как реклама прокладок «O.B.» передает прелесть женских ножек и того, что находится между ними. Впрочем, реклама прокладок и не должна передавать эту прелесть — она ведь рекламирует не прелесть, а… Су-у-ухость.